Все мои рассказы - о действии благодати на героя, который не слишком охотно этому действию помогает; но большинство людей думают, что это тяжелые, безысходные и жестокие рассказы.

Фланнери О'Коннор

Ярости перевода и библейская окрошка

Это книжка в семь рассказов. А рассказы у Фланнери О'Коннор поярче романов, которые в моем восприятии разваливаются на ряд эпизодов, более сильных, чем целое. После же всего, в конце книги, где 3 с половиной странички вроде анонса с биографией, натыкаюсь на курьез: "Второй роман О'Коннор "Яростные разрушают" появился в 1960 году" (217). Сочувствую невозможному труду переводчика, который, по-видимому, просто не просек, что "The Violent Bear It Away" (таково название романа в оригинале) есть цитата. Непрозрачное место греческого Нового Завета, вызывающее разные интерпретации и толкования, Евангелие от Матфея 11:12. В синодальном переводе это место звучит ну совсем иначе: От дней же Иоанна Крестителя доныне Царство Небесное силою берется, и употребляющие усилие восхищают его. Тем не менее, в одном из английских переводов Библии (DRB - The Douay-Rheims Bible) так и написано: "From the days of John the Baptist until now, the kingdom of heaven suffereth violence, and the violent bear it away". Промашка, хотя за слово "ярость" переводчика можно простить. Оно идет к писательнице.

Еще о переводе. Самое начало первого в сборнике рассказа "Река", где сонного угрюмого мальчика одевает отец, одевает как-то мучительно и неловко.

- И одели-то его не по-людски, - раздался громкий голос с лестничной площадки.

- О Господи... так оденьте его сами, - буркнул отец (5).

Английский:

"He ain't fixed right," a loud voice said from the hall. "Well then for Christ's sake fix him," the father muttered.

Перевод (искренне уважаемого мною Голышева) не слишком буквален: но такие пустяки, как for Christ's sake fix him - у писательницы значат. У этих слов двойное бытие: это и нечто пустое, междометие - и, одновременно, напоминание о глубочайшем несовершенстве, неотремонтированности мира: ради Христа, fix him = приведите его в порядок, исправьте его, почините, исцелите, восстановите.

При всем при этом на перевод грех жаловаться: в целом перевод хорош, по нынешним временам - просто отличен.

Итак, первое, что при чтении бросается в глаза: тексты О'Коннор просто перенасыщены библеизмами и христианскими символами. Взять хотя бы имена - в переводе неизбежно ускользающие от внимания. Последний рассказ в книжке (он же последний и в другом, хронологическом, смысле, написан на больничной кровати в тайном подподушечном блокноте - врачи запрещали) "Спина Паркера". Главный герой - мачо, которого занимают исключительно новые татуировки на собственной коже. По непонятным причинам он женится на девушке-фундаменталистке (кстати, знакомство началось с того, что он получил от будущей жены по морде за богохульство): ее зовут Сара Рут (т.е. Руфь), он же зовет себя просто О.И., и ему страшно, как в постыдном пороке, признаться, что его полное имя Обадайя Илайхью. А тут уже совсем трудно разглядеть библейские имена: Авдий (Obadiah - библейский пророк, имя означает слуга Божий) и Елиуй (Elihue, четвертый "друг Иова", который произносит речь о смысле страданий). И герой рассказа, Паркер, сделав последнюю татуировку - лик византийского Христа-Вседержителя, - действительно превращается, против воли, в своеобразного страдающего пророка.

А вот, в середине рассказа, работая на тракторе и навязчиво думая о новой татуировке, которая займет единственное свободное место - спину, Паркер переживает аварию:

Яростный толчок подкинул его в воздух, и он услышал свой собственный неправдоподобно громкий вопль: "ГОСПОДИ ИИСУСЕ!"

Он приземлился на спину; трактор врезался в дерево, перевернулся и вспыхнул. Первым, что Паркер увидел, были его ботинки, быстро пожираемые огнем: один попал под пылающий трактор, другой поодаль горел сам. Он, Паркер, был не в них. Горящее дерево дышало ему в лицо жаром. Он попятился, все еще сидя, перебирая руками, таращась на огонь ввалившимися глазами. Знал бы как - перекрестился бы" (199).

Ничего не напоминает? Исход, глава 3. Моисей при неопалимой купине.

Но чаще "религиозное" сервировано самым нелепым образом. Вот заглавный рассказ, "Храм Духа Святого": две девочки-подростки приезжают из католической школы-интерната провести выходные в одной семье. На вопрос, почему они зовут друг дружку Храм Номер Один и Храм Номер Два, девушки, после затянувшегося периода похабного хихиканья, рассказывают: одна из монахинь, сестра Перпетуа, "прочла им наставление о том, что делать, если молодой человек - тут их разобрал такой смех, что невозможно было продолжать, пришлось начать сызнова, - что делать, если молодой человек - тут их головы бессильно упали на колени - что делать, если - и вот они смогли наконец это проорать - если он станет "вести себя с ними неподобающим образом на заднем сиденье автомобиля". Сестра Перпетуа сказала, что они должны тогда призвать его к порядку словами: "Прекратите немедленно! Я - Храм Духа Святого!"(58-9). В подобных "религиозных" местах это вполне может показаться насмешкой над священным. Так вот, теперь самое интересное: Фланнери О'Коннор относится к выражению "Храм Святого Духа" куда как всерьез - и даже готова за их смысл яростно сражаться. Но она - что драгоценно - работу по превращению бессмыслицы в смысл предоставляет читателю. И все эти поверхностные или лицемерные слова из лексикона христиан, как и богохульства, - идут в дело.

Авторша - даже по тогдашним временам - достаточно консервативный католик с, я бы сказал, суровой верой. (Например, она всерьез, как ни один другой писатель-католик на свете, относилась к ватиканскому Индексу запрещенных книг. Спрашивала позволения читать: не разрешали - не читала.)

В приведенном выше отрывке из "Храма..." редкий случай, когда прямым текстом обыгрывается католическая духовность. Для О'Коннор это скорее исключение - как правило, религиозный материал в ее прозе - протестантский.

"Я лучше пишу о верующих протестантах, чем о католиках, потому что первые выражают свою веру в драматичных действиях - достаточно заметных, чтобы я могла их ухватить. Я не умею писать о незаметных вещах".

Но - всего этого можно не замечать, не знать, рассказы все равно "работают". Она не путает свое ремесло с делом проповедника. Нигде ни капли дидактики. Никаких образцовых "положительных героев". Банальная обстановка, резкие, врезающиеся в память, сюжеты - и остающийся по прочтении вкус загадки. Именно загадочность, ни-на-что-не-похожесть этой прозы заставила меня, вопреки обыкновению, поинтересоваться биографией писательницы.

Био

И вот что важного я узнаю:

• Фланнери О'Коннор (1925-1964) родилась на американском Юге, штат Джорджия;

• не была замужем (и судя по фотографиям - красотой не блистала);

• в возрасте 39 лет убита хронической болезнью, последние 10 лет ходила на костылях, а заболела в свои 25; от этой же болезни, волчанки, умер ее отец, так что О'Коннор знала, что это - фатально;

• оставила после себя 32 рассказа и 2 романа;

• была католичкой - вера ирландских предков (обратите внимание: в активно протестантской среде американского Юга) - и принимала свою веру очень даже всерьез.

Непрекрасный и яростный мир

Большинство из нас научились бесстрастно относиться ко злу, заглядывать ему в лицо, чтобы увидеть (или, нередко, - не увидеть) наше собственное отражение, ухмыляющееся, с которым мы не вступаем в спор. Но добро - это совсем другое дело. Немногие из нас смотрели на него достаточно долго, чтобы убедиться, что его лицо тоже гротескно, что оно пребывает "в стадии строительства". Зло обычно находит адекватное отражение. А для изображения добра используются клише или "причесанные" средства, которые слишком размягчают его подлинный вид.

Фланнери О'Коннор

Что там, в этих рассказах, еще есть? Американский Юг - но без особо бросающегося в глаза "местного колорита". Разве только колорит появляется вместе с чернокожими (в целом в прозе О'Коннор они занимают важное место, но в данном сборнике их почти нету). Стиль: напряженная неподвижность или тупиковая схватка, чреватая взрывом; суровое повторение одного и того же. Повествование не спешит, но чувствуется: что-нибудь случится, "ружье заряжено" с первых строк. А может, и ничего не случится, но кому-то все равно будет больно. Обычно, действительно, случается - и не то, чего ждешь. А ждешь - известно чего: смерти. Мистический ужас присутствует, а "мистики" нет ни грамма. Ощущаешь, что речь о добре и зле - но мораль попробуй выведи.

Ее проза переполнена насилием и болью (их не больше, впрочем, чем в Библии). Ее склоняли за отсутствие политкорректности и за насилие. Отвечала: "...Я поняла, что в моих рассказах ярость [violence], как это ни странно, возвращает моих героев к реальности и готовит их ко встрече с благодатью. У них настолько прочные головы, что, кроме этого средства, почти ничего не остается. Реальность - это та вещь, к которой необходимо вернуться дорогой ценой, - рядовой читатель нечасто понимает эту мысль, но она входит в христианский взгляд на мир".

Кажется, там лишь одна сцена в постели (в романе "Мудрая кровь") - и довольно мучительная, да и вообще любовных мотивов не слишком много - героями движут какие-то иные страсти. Хотя пол в мире О'Коннор очень даже присутствует. Сентиментальность же - нисколько не приветствуется, если и появляется, то лишь для того, чтобы развалиться под атакой ярости. (И потому я поперхнулся на - хорошем - переводе в том месте, где двенадцатилетняя девочка, героиня заглавного рассказа "Храм Духа Святого", называется по-русски просто "дочуркой". В оригинале же девочка эта всегда просто "the child"). Жесткая, но не бессмысленная и не "кисельная" реальность. И можно понять, почему тексты О'Коннор вдохновляли неистовую певицу P.J.Harvey.

Еще там, в этом мире, в изобилии водятся чудаки и уродцы. (Комментарий писательницы: "Урод [the freak] в современной прозе обычно нас расстраивает, потому что не позволяет забыть, что мы сопричастны его состоянию". То есть: делает уродами читающего. Точнее, напоминает читателю, что он урод.) И обилие детей (иногда они же по совместительству - чудаки).

Еще там есть дикая красота сочетания реализма и абсурда - на грани безумия. Любимая внучка убивает дедушку; четырехлетний мальчик решает сам себя крестить в реке; гипсовый негр дарит благодать прощения. Абсурдность усиливается тем, что мотивация поступков у героев - какая-то нелинейная, писательница обходится без психологии (это осознанный подход. Фланнери высокомерно относилась к психологии и общественным наукам: "В прежние времена обычный читатель читал роман ради нравоучения, которое можно оттуда извлечь; и сколь бы это ни казалось наивным, тут куда меньше наивности, чем в намерениях читателя современного. От сегодняшнего романа ждут, что он обязательно посвящен описанию социальных, экономических или психологических явлений или тех деталей повседневной жизни, которые для хорошего романиста служат лишь средствами ради более глубокой конечной цели".) Даже когда герои ведут внутренние монологи - больше мудрости в их плоти и крови, чем в словах. Той самой мудрости, что вырезана на спине Паркера, например.

Воплощение в прозе

И опять я на крючке - хотел обойтись без "божественного", но никуда мне не деться, уже влип по уши.

Однажды писательница говорила с женщиной, которая вспоминала свою утраченную детскую веру и говорила, что Евхаристия и Святой Дух для нее остаются "прекрасным символом". "Если это символ, - воскликнула долго перед тем молчавшая О'Коннор, - то ну его к черту!" Именно вера в Воплощение, по мнению писательницы, заставляла ее изображать мир, как он есть, а не подстраивать под правильные слова и идеологемы. Можно над этой верой смеяться, но она логично описывает творения О'Коннор: окрошку религиозных слов и символов и стоящую за ними плоть текста, в котором - как бы молча - присутствует главное.

Потому-то она - Писатель, как ни относись к ее вере, просто Писатель, а не "христианский писатель" или "писатель для католиков". (Когда же я слышу про "христианский худлит", первая моя параноидная реакция: ага, мне хотят скормить нечто второсортное, но "зато христианское". Не этому объяснения, но факт: именно католикам в литературе удавалось нарушать этот стереотип чаще всего - достаточно упомянуть хотя бы Ж.Бернаноса или запредельного - и непереводимого - поэта-иезуита Дж.М.Хопкинса.) Но при этом О'Коннор говорила: "Я пишу так, как пишу, благодаря (а не вопреки) моей вере" - и ей веришь. Для нее эти рассказы - яростное ересеборчество, и борется она с ересью отделения плоти от духа (или Духа). И эта борьба за ортодоксию в данном случае оказывается работоспособным писательским приемом. Она безбоязненно ныряет в глубину темного мира именно потому, что не верит, что священное можно выразить прямо, минуя плоть. И если посмотреть с этой точки зрения, в гротескных образах текстов О'Коннор можно увидеть что-то вроде условностей иконописи.

А еще - это образы для глухих и слепых:

"Прозаик-христианин находит в современной жизни искажения, которые ему враждебны. И он хочет, чтобы эти искажения увидел читатель, которому все это кажется естественным. И иногда требуется использовать самые шокирующие средства, чтобы передать твое видение недоброжелательной аудитории... Так мы кричим, чтобы нас услышал глухой, а для подслеповатых рисуем огромные привлекающие внимание фигуры".

Метафора слепоты тоже метафора вполне библейская, и она работает в прозе О'Коннор. "Это было словно лицо слепого, но слепого, не подозревающего о существовании зрения" (160). Так любитель татуировок Паркер что-то различает под деревом (райским и крестным одновременно), а сугубо религиозная Сара Рут, человек словесной и "чисто духовной" веры, не видит в упор, что (Кто) у Паркера на спине:

- Да посмотри ты! Не говори зря! Разуй глаза, посмотри!
- Посмотрела, - сказала она.
- Ты что, не знаешь, кто это? - крикнул он страдальчески.
- Нет, а кто? - спросила Сара Рут. - Никогда раньше не видела.
- Это же Он, - сказал Паркер.
- Кто?
- Бог!
- Бог? Ну нет, Он не так выглядит!
- Откуда ты знаешь, как Он выглядит? - простонал Паркер. - Ты же Его не видела.
- Он вообще не выглядит, - сказала Сара Рут. - Он дух, ясно тебе? Он никому лица не являет (214).

Вот так. Чтение для уродов, рассказы для слепых, мучение для еретиков. Наслаждайтесь, дорогие читатели, ибо яростные - зажигают!