Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Шведская полка | Иномарки | Чтение без разбору | Книга на завтра | Периодика | Электронные библиотеки | Штудии | Журнальный зал
/ Круг чтения / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво: выпуск 64
"Арион" #3, 2001

Дата публикации:  10 Декабря 2001

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Полку сетевых журналов прибыло, отныне, кроме "Знамени" и "Нового мира", свою полную версию в сети дает "единственный толстый журнал поэзии", он же - "зеркало русской поэзии" - "Арион". С чем можно только поздравить - себя, журнал - всех вместе.

Обыкновенно "Арион" открывается большой монографической подборкой в рубрике "Читальный зал". В #3 на "представительском" месте Давид Шраер-Петров, журнальный цикл называется "Колесом колеса в колесе". Название предполагает известную парадигматичность ("списочность") и... не обманывает:

листья акаций морщины старух
краска скамеек мозаика детства
сад озвученный трелью трамваев
листья акаций морщины старух
девочка в желтой соломенной шляпе ... и т.д.

"Мелькание колес" в заглавии происходит из других стихов:

...о колесный курсив спиц пересвист колеса с колесом
о приков на цепи любви и скольжение мимо сосен кустов
о песков невозможное счастье свело колесо в колесо
ахиллесову пятку любви и весов велосов осовело свело...

Таким образом, кроме парадигматики - списка в столбик, имеем "взаимозаражение ряда", что должно, по всему судя, имитировать на письме сплошной рисунок велосипедных спиц.

Между тем "списочных" интонаций в "зеркале русской поэзии" хватает, даже если они метафорически не заявлены и не оправданы. И поскольку нет охоты лишний раз произносить ничего не объясняющее слово "постмодернизм", то скажем просто, как есть: мы имеем списки разных вещей, событий и персонажей.

Зима в окне. Сквозь пыльное стекло:
Забор, деревья, к дому престарелых
Асфальтовая лента с поворотом,
Где изредка проедет "санитарка"
Или пройдет, сутулясь, пешеход,
Похожий на обугленную спичку.
Воронья стая, мусорные баки,
Заснеженные крыши гаражей...

Это был Михаил Кукин с унылыми подробностями отечественного пейзажа. А вот Александр Шаталов - со списками экзотическими, греко-турецкими. Там русский консул улаживает споры

между русскими подданными
греческими купцами
редкими чиновными вдовами
какими-нибудь болгарами
или даже еврейскими портными жертвовавшими иногда
несколько золотых на помощь
пострадавшим от наводнения в астрахани
тут и греческий консул
плетущий свои интриги
чтобы через них скорее возвыситься
и француз и австриец
все время норовящие стравить русских с турками...

Очень много разных иностранцев, но более всего "смуглых юношей с пестрыми перьями вставленными в пышные прически".

Игорь Шкляревский перечисляет русских писателей, игравших в азартные игры. Это из жанра "Номенклатура".

Затем Арсен Мирзоев представляет парадигму в чистом виде:

НИЧЕГО
(Роман в буквах)

1. нет
ничего
больше

2. ничего больше
нет
кроме тебя

3. больше тебя
ничего
нет

4. тебя
больше
нет

5. больше
ничего

Но более всего "чистых списков" в "Листках" (в "Арионе" есть такая рубрика, где не самые известные поэты представлены одним стихотворением):

Три женщины. Три грации. Три стервы.
Три подколодные змеи. Три серафима.
Три свежих яблока. Три старые консервы... (Сергей Сущий)

Шкаф стоит. А в шкафу что находится? Книги.
Стол стоит. На столе что находится? Чайник... (Николай Родионов) -

и наконец:

- Петли считаешь? -
Спросил меня муж.
И правда, вязанье похоже
На стихосложенье без рифм...
Снова спустилась петля.

То была Юлия Хайрутдинова.

Вот так считаем петли и подробности, и впору перейти к канонизатору этих самых "списочных" подробностей натюрморта - к Александру Кушнеру, чьи приемы и интонации более чем узнаваемы у многих не столь "классических" авторов "Ариона".

Итак, Александр Кушнер - здесь же - снова разыгрывает вековой почти давности манифест акмеистов:

В павильоне у моря был свет погашен
И на столиках ножками кверху стулья
Неприглядно висели. Был воздух влажен,
Было холодно, как в разоренном улье.
Бар затянут был занавесом железным.
Неужели в купальниках здесь сидели?
Тяга к пропастям в сердце, стремленье к безднам
Существуют, пожалуй, и в самом деле.

Символисты испортили эти вещи
Беспредметным стенаньем по трафарету,
Но осенние звезды во тьме трепещут,
Искупая громоздкую пошлость эту...

Отдельный сюжет - о сновидцах. Вернее о снах, в которых прекрасные спутники, море, женщины и дети, они в саду и т.д.

Мне снится, что в двухтысячном году
с цветком в руке Вы ходите по саду,
все дело в том, что дом стоит в саду,
сад пахнет морем, море дышит рядом ... и т.д.

Это была Елена Дубровская.

Волшебная женщина входит ко мне,
Но я уже сплю, я уже над бульваром,
Фонарь, подымаясь над утренним баром,
Горит, как планета, со мной наравне...
...
И что-то меняется в жизни моей,
Но я уже спит, я уже не узнает,
Что свет у меня на столе выключают... и т.д.

Это - Иван Волков.

Перипетии с личными местоимениями имеют место быть не во сне только, два разных "я" наяву способны выяснять отношения, и тогда происходит то, что у Светы Литвак зовется "Внутренний монолог автора":

Иной поэт щебечет и стрекочет,
А мой герой лепечет и бормочет.

В рассказе целый ряд проблем охвачен.
Моя вина - он вял и неудачен.

О чем рассказ? - О том, как мир циничен,
Но в то же время прост и органичен.

Какой накал и выраженность чувства!
А ты - нахал, и бред - твое искусство.

Кого-то холят, хвалят, превозносят,
А нас с тобой на дух не переносят.

О тех, других, кричат, что было мочи,
А нас двоих никто понять не хочет... и т.д.

Можно, кроме всего прочего, проследить причудливую географию наших поэтов: Турцию глазами Александра Шаталова мы уже видели. А вот Глеб Шульпяков сверяет свои английские впечатления с детской памяти журналом "Англия" и, кажется, узнает себя в мальчике на обложке:

...в очках на позолоченной цепочке,
и в белой отутюженной рубашке,
и в черных лакированных ботинках,
который у решетки с вензелями
стоял и наблюдал, как старый негр
рисует на заплеванном асфальте
у ног прохожих свой автопортрет.

Игорь Шкляревский "блуждает по улицам Рима", там дождик и пахнет грибами, как в известной песне про "оторвало-мне-мякоть-ноги". Татьяна Бек сообщает то, "что касается Кельна...". (Вот тут, правда, имеет смысл предупредить читателей: по-немецки "schon" не есть "красиво", как уверяет нас журнал - или "Журнальный Зал", тут не разберешь. По-немецки "красиво" - "schön", а без "умляута" будет другое совсем слово.)

Наконец, - и тут уместно перейти к критике от "Ариона" - Кирилл Кобрин сообщает нечто об архитектуре Дрездена ("Дрезденский счет"). Собственно, если убрать все мультикультурные излишества и красоты слога, Кобрин сообщает следующее. Есть в Германии город Дрезден. Он состоит из гэдээровских хрущовок, лужковских новоделов и барочных обломков - мертвых культурных обломков (это важно!). И есть провинциальные поэты. Они, как правило, подражатели. Один - провинциал из Нижнего Новгорода подражает жизни, но жизни в жанре криминальной хроники (Владимир Климычев. "Пятнадцать человек на сундук мертвеца"), другой - провинциал из Санкт-Петербурга - подражает культуре и выдает те самые "бесконечные списки" мертвых слов:

Я пью кампари за все, в чем винили меня,
за мнемозы в салоне авиалайнера,
за невроз и военные астероиды,
за жокейские слаксы из ткани виниловой,
за мегаполиса смог, выхлопными воланами
стелющийся, и за шляпку тирольскую...

Зовут его Голынко-Вольфсон, вернее, это критик так его зовет - без имени, потешаясь над "барочным удвоением" фамилии. Между тем Дмитрий Голынко-Вольфсон - поэт довольно известный, постоянный автор "Митиного журнала", критик, "стилист" и "перформансист". Если бы писатель Кобрин воспринимал его "тосты" как присущий перформанс, он бы, надо думать, не попал пальцем в небо. А концепция там такова: наша провинциальная поэзия - тот же Дрезден: вот его хрущобы (поэт из Нижнего Новгорода), вот его барочные обломки (неведомый Кобрину поэт из Питера), для полноты картины недостает какого-нибудь третьего поэта, чтоб олицетворял собою лужковские новоделы.

Другого поэта представляет в "Арионе" Илья Фаликов. Поэт - Александр Пылькин - опять же критику "неведомый" (хоть и был четвертым в финале прошлогоднего Антибукера): "этот Пылькин - неизвестно кто, и его, возможно, нет в природе, но в книжной лавке Литинститута кто-то из студентов наткнулся на его книжку, впечатлился, расшумелся, и книжку мгновенно смели с прилавка нищие ревнивцы-соперники-поклонники". Фурор в Литинституте произвели вот какие стихи:

Смотря на женщин интересных,
На заграничные авто,
На небольших детей прелестных,
На дядьку в клетчатом пальто,
Который солнцу улыбнулся,
Я шел проспектом, но споткнулся
Об гвоздь, который дураки
В дорогу гладкую забили...
Чрез миг я видел только башмаки,
Что вверх куда-то уходили.

Причем, похоже, это любимая фигура критиков "Ариона": вначале объявить поэта неведомым, чуть ли "в природе не существующим", после чего наверное легче домысливать собственные смелые концепции. Везет, как правило, поэтам из Питера. Александр Пылькин пока не так известен, как Дмитрий Голынко-Вольфсон, однако некоторые биографические подробности о нем Яндекс выдает. Илья Фаликов причисляет вполне традиционного питерского абсурдиста к "юродивым", по ходу дела заявляя следующее:

"Известно, что институт юродства пришел на Русь, как говорили в старину, из латин". Уж не знаю, откуда такое известно Илье Фаликову, вообще-то все с точностью до наоборот: "Римско-католическому миру этот феномен... чужд... Чтобы вступить на путь юродства, европейцу приходилось переселиться в Россию". Это то, что известно академику А.М.Панченко. А Илья Фаликов дальше обнаруживает у "неведомого" поэта "метафорику Ю.Кузнецова" и "отзвук Н.Рубцова", но это неизбежно. Литинститут им. Горького пришел на Русь не "из латин", и это тоже известно.

В той же рубрике, где Илья Фаликов представляет "неведомого Александра Пылькина", Игорь Шайтанов пишет о новом сборнике Евгения Рейна - статья начинается с ритуальной цитаты из Бродского, точно так же, как статья Виктора Кулле о Томасе Венцлова. Там речь о "скептическом классицизме", между тем в "Анналах" Олег Клинг определяет "Три волны <русского> авангарда"

Первая пришлась на конец XVII - начало XVIII вв. - она связана в первую очередь с Симеоном Полоцким и Феофаном Прокоповичем, но особую высоту набрала ближе к середине столетия в творчестве Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова.

Вторая волна - это начало XIX в. У нее свои предшественники: Карамзин, Жуковский, Батюшков, Вяземский; свои вершители: Пушкин и Грибоедов - в комедии "Горе от ума". Да и вся поэтическая ситуация 1820-х - 1830-х годов (поверх тыняновской концепции "архаистов" и "новаторов") была принципиально отличной от ломоносовской эпохи. Потому здесь надо назвать множество имен - от Дельвига и Баратынского до Тютчева и Лермонтова.

Третья, самая известная, волна относится к началу XX в. Здесь предтечи - русские символисты, и в первую очередь Брюсов, Андрей Белый; пик ее - футуризм, авангард в собственном смысле слова.

Главный акцент автор делает на "рамочных" - первой и третьей "волнах", что, собственно говоря, не ново. Что же до "срединной", то там все уж слишком "поверх".

Заканчивается #3 "Ариона" любопытной статьей Яна Шенкмана "www.stihov.net (о поэзии в Интернете)". Суть ее в том, что интернет-поэзии как таковой не существует, правда, о некоторых особенностях "сетевых" стихов Ян Шенкман размышляет, и тут не вполне понятна грань, которую проводит он между поэтами "сетевыми" и "несетевыми". Почему, например, такие разные во всех отношениях поэты, как Александр Левин или Стелла Моротская, оказались тут "сетевыми"? Потому лишь, что их легко отыскать в Сети?


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Сергей Костырко, Обозрение С.К. /05.12/
"Тенета" и "Улов" - две модели литературного поведения в Интернете. С одной стороны, Интернет - это как бы предельно демократическое пространство. С другой стороны, литература антидемократична по своей природе. Ну и как сочетать эти два взаимоисключающих посыла?
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 63 /03.12/
"Новый мир" #11, 2001. Подборка Олега Чухонцева и новый роман Анатолия Кима. "Высоцкий" Вл.Новикова и попавший пальцем в небо Бавильский. Генезис акунинского детектива и крещеные мыши.
Сергей Костырко, Обозрение С.К. /28.11/
О "не-безродном" космополитизме и лирико-философской прозе Равиля Бухараева.
Инна Булкина, Журнальное чтиво: выпуск 62 /26.11/
Кому жизнь - карамелька, а кому - муки тяжкие; Есть ли смерть в марте? Дмитрий Кузьмин: почему я стал литературтрегером; почему болят зубы у вурдалака?
Владимир Губайловский, Поэты в ноябрьских журналах /23.11/
Публикации Олега Чухонцева, Евгения Рейна, Татьяны Вольтской, Максима Амелина в "Арионе", "Новом мире", "Звезде", "Знамени", "Дружбе народов".
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:

Rambler's Top100





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru