Термин "теология освобождения" впервые прозвучал в 1971 году из уст богослова и социалиста Густаво Гутьерреса, его новая "теология" не просто удачно сочетала католицизм с революционно-левой практикой (что случалось и раньше), но доказывала на цитатах из Писания и на исторических примерах взаимообусловленность двух начал - спасения души и непримиримой борьбы за земную справедливость как сущностно одного и того же процесса. Не удивительно, что "красные католики" стали заметным и влиятельным явлением в латиноамериканской жизни всего за несколько лет. Предтечами "ТО" назывался священник и революционер Дон Хельдер Камара и проповедник Эмануэль Мунье, а одним из первых ее символов стал Камильо Торрес - священник, сражавшийся с оружием в руках вместе с партизанами и погибший в одном из боев. Помимо роли "духовного отца" партизанской общины, Торрес был их врачом, учителем детей и переводчиком текстов Мао, Ленина и Кастро. Портрет Кастро висел в его "лесной церкви" рядом с Иисусом. "ТО" между тем завоевывала не только сочувствующие партизанам крестьянские районы, где все можно списать на "непросвещенность" аборигенов, но и столичные университеты. Статья Гутьерреса "Маркс и Иисус" всколыхнула студентов, многие из которых происходили из глубоко верующих семей, а сами как раз тянулись к идеям новой социальной революции и переживали это как глубокое внутреннее противоречие. Оставаясь священником, Гутьеррес был признан интеллектуальным наследником марксистского философа Луи Альтуссера, по крайней мере, с точки зрения тогдашней левой прессы. Одновременно другой католик Хуан Селундо издает книгу "Теология для строителей нового общества", протестант Мигель Бонино, проповедовавший "действие вместо слов", утверждает: "члены истинной Церкви Тела Христова - лишь те, кто борется за освобождение" - и сравнивает эту борьбу с борьбой библейского народа против египетского плена под руководством Моисея. Слова "низложил сильных с престолов, и вознес смиренных; алчущих исполнил благ, и богатящихся отпустил ни с чем" воспринимались в оптике "ТО" не как "загробное" обещание, позволяющее терпеть несправедливость, но как программа посюсторонних, земных действий, как достижимый социальный идеал. Впрочем, для "ТО" не менее важной была фраза Че Гевары: "Когда христиане вольются в социальную революцию, она станет непобедимой". Быстро наметился с самого начала ожидаемый конфликт "красных католиков" с римским Папой. Папские энциклики о классовом мире высмеивались и признавались, в лучшем случае, самообманом. "С точки зрения диалектики "примирение" - это преодоление породившей гнев несправедливости, то есть путь к "примирению" возможен только через социальную революцию", - разъяснял бюллетень "ТО", издававшийся в Лиме (Перу). Сложилась своя иерархия долга священника перед обществом - анализ ситуации без оглядки на правящие классы и действующую власть, просвещение масс в соответствии с этим анализом, наконец, деятельное участие в освобождении общин от "рабства капиталистического греха". В Никарагуа несколько священников, признающих правоту этих тезисов и воспитанных "красным епископом" Полом Шмиту, вошли в сандинистское правительство, что вызвало немедленную реакцию Ватикана, отлучившего их от сана, чего они, естественно, не признали. Несмотря на всю пропаганду "официального католицизма", идеи и тексты "ТО" все дальше распространялись ее новыми "апостолами" (Вирхилио Элисондо, отец Бофф, написавший манифест "Харизма и власть") и давно вышли за пределы американского континента.

Социолог Альвин Гоулднер всю жизнь изучал, каким именно образом в глубоко "религиозных" и "непосвященных Западом" сообществах сохраняются и воспроизводятся черты прямой демократии участия, элементы самоуправления, примеры революционного гуманизма, заставляющего члена общины, если потребуется, пожертвовать жизнью ради своего "дикого коллектива". Именно обсуждая тексты Гоулднера в 80-е годы многие левые склонились к тому, чтобы включить "неортодоксальную религиозную жизнь" в список возможных "промежуточных зон" своей активности. Концепция "промежуточных зон" исходит из того, что далеко не все люди готовы и хотят сегодня встать под красные знамена. На то есть тысячи причин. Но это вовсе не значит, что на этих людей нужно махнуть рукой: они также нуждаются в опыте коллективной борьбы, демократизации жизни, самоорганизации, вмешательстве в отчужденную от них человеческую историю, более того, они осознают эту необходимость, но говорят о ней в частных, а не общих терминах, выражают свое желание на языке отдельной "узкой" группы, субкультуры, конфессии, секты. У них тоже есть чему поучиться, потому что они по-своему накапливают опыт противостояния и солидарности. С ними нужно уметь разговаривать не только на "своем", но и на "их" языке. Теология освобождения позволила признать, что "антисистемная религиозность" и в наши дни запросто может оказаться одной из "промежуточных зон", необходимых левым силам, наряду с другими - экологическим движением, альтернативной педагогикой, некоммерческим искусством и контркультурой. Действуя через "промежуточные зоны" как через "стыковочные узлы" с "закрывшими себя" отсеками общества, включаешь их энергию и пафос в общую панораму освобождения человечества, отчасти выступая в роли "переводчика" с языка на язык.

Не требует доказательств тот факт, что в ближайшие годы в России, и вообще на территории СНГ, людей, исповедующих ту или иную религию, будет все больше, как становилось их все больше с конца 80-х по сей момент. Причем речь идет не только о господствующих в некоторых регионах больших конфессиях, не только о "привозных конфессиях", вроде иеговизма, баптизма, мормонства, мунизма и библейских христиан, но и о более экстремальных и неожиданных движениях: неоязычниках, возрожденных культах небольших народов, которые были в загоне еще в Российской империи, о новых, "без истории", сектах, появляющихся "изнутри общества" благодаря новым харизматическим лидерам, вроде недавнего "белого братства" или "общины Виссариона" под Минусинском. Да и в случае больших конфессий настроения и взгляды конкретной региональной общины обычно определяются местным священником и неформальными авторитетами прихода, а уже потом указаниями из "центра", что оставляет возможность для "вариации" социальных ролей и позиций внутри одной и вроде бы "единой" конфессии.

С чем связано это бурное "орелигиозивание" населения? Естественно, с поиском смысла своей жизни и, что не менее важно, с опытом коллективной солидарности и братства, достигаемого в общине. Обе эти вещи исчезли вместе с СССР, хотя и в самом позднем, брежневском СССР всеми ощущался и отчасти даже официально признавался дефицит именно этих двух вещей. Почему две эти вещи - смысл себя и необходимость единства с себе подобными - ищутся сегодня где угодно, но только не у левых? Потому что аллергия на все "совковое" (путай: "социалистическое") проходит очень медленно и потому еще, что нынешние левые чаще всего не умеют и не хотят говорить с верующими - хотя бы отчасти - на их языке, а если и умеют, то уж точно не могут предложить "другой" коллективности, которая была бы более полным ответом на вопросы человека, ищущего свой смысл.