Егоров Б.Ф. Жизнь и творчество Ю.М. Лотмана. - М.: Новое литературное обозрение, 1999. (Научное приложение. Вып. XIX). - 384 с. - ISBN 5-86793-070-X

"Остается, следовательно, взглянуть и на историю личной жизни как на особую структуру и произвести расчленение в той системе форм, которая конституирует ее как исторический предмет sui generis."
Г.О. Винокур, "Биография и культура", 1927

1

Вот уже несколько недель новое исследование Б.Ф. Егорова занимает ключевые позиции на рейтинг-листах, помещаемых в литературно-критической периодике. Впрочем, сам по себе этот факт мало о чем говорит: то, что подобная книга вызовет у публики живой интерес, можно было с уверенностью предсказать заранее. Читатель держит в руках первую биографию Юрия Михайловича Лотмана (1922-1993), известного литературоведа-семиотика, чья популярность, резко возросшая в последние годы жизни ученого и умело поддерживаемая постоянными републикациями его трудов, не убывает и по сей день.

Конечно, в этой ситуации труд Егорова был просто обречен стать бестселлером, тем более что это, по скромной характеристике автора, - "самая обстоятельная" (с. 242) книга о Лотмане, написанная его ближайшим другом, которому "Ю.М. Лотман всегда доверял все [курсив автора. - Е.Г., И.П.] свои идеи, замыслы, душевные тайны" (с. 5).

И действительно, даже те, кто неплохо знал Лотмана, найдут здесь множество любопытных фактов из его "личной истории". Но сообщаются они в основном не впервые: Егоров опирается на целый ряд источников - это первый "Лотмановский сборник" (М., 1995), воспоминания участников тартуских летних школ (впервые опубликованные в газете "Alma Mater", а затем трижды перепечатанные - в НЛО и в двух сборниках, посвященных московско-тартуской школе), "лотмановский" выпуск "Вышгорода" (Таллинн, 1998, # 3), собственные мемуары Егорова (уже знакомые нам по прежним публикациям), письма Лотмана (изданные все тем же Егоровым), неопубликованные дневники Ф.С. Сонкиной и проч. Документальных материалов в книге предостаточно - они занимают добрую треть в качестве приложений и щедро пересказываются в "основном тексте".

Таким образом, по большей части в книге воспроизводится уже известный материал "житейского характера". Оставшаяся часть посвящена дополнительным любопытным деталям лотмановской биографии и анализу его творческого наследия. Обилие небезынтересных биографических подробностей (характеризующих не только Лотмана, но и научный быт той поры) - это основное и едва ли не единственное достоинство книги.

Ярко и выпукло Егоров живописует дух эпохи. Подчинение научного поиска партийным директивам. Изъятие статей из редакционных портфелей и уничтожение уже отпечатанных сборников. Всплеск антисемитизма в начале 50-х, благодаря которому ленинградец Лотман попал в Эстонию, где на пятую графу смотрели сквозь пальцы. Скудный быт, когда на всю семью - две тарелки и несколько чемоданов книг. Постоянная маскировка, с помощью которой можно разрабатывать интересные темы под маркой официальной науки (проблемы стилистики обсуждаются на материале статей Ленина, а вопросы семиотики и культурологии разрабатываются в рамках военно-космических исследований, цель которых - научить луноходы общаться между собой). Блат и кумовство: при прогрессивном ректоре Клементе дела кафедры шли хорошо, при ретрограде Коопе все стало плохо. И, конечно, sine qua non эпохи - вездесущий КГБ с перлюстрацией писем, слежкой и обысками.

Наверное, все сыздетства помнят рассказ известной в свое время советской писательницы: "Как Ленин жандармов обманул". Когда Ленин жил в ссылке в Шушенском, к нему нагрянули с обыском. Вся нелегальная литература хранилась у Ильича в одном месте - на нижней полке книжного стеллажа. Незадачливых слуг царизма вождь мирового пролетариата легко обвел вокруг пальца, услужливо подставив табуретку главному жандарму. Тот на нее встал, начал просматривать полки сверху вниз, быстро утомился (книжек было много) и до нелегальщины так и не добрался. А вот как Егоров описывает обыск в квартире Лотмана (нелегальщина там, наоборот, "хранилась в углублении на верху высоченной печки"): "Просматривать издания они начали с нижних полок (так удобнее), поначалу проверяя каждую книгу очень тщательно. Постепенно поднимались все выше... Можно себе представить, с какими чувствами наблюдал Юра [Ю.М. Лотман] за этим неуклонным подъемом... И вот, когда оставалось совсем немного... они напоследок "схалтурили" и самую последнюю полку просматривать не стали. Бывает же такое везение!" (с. 162).

Примером Ульянова-Ленина не исчерпывается список прототипов, на которые Егоров проецирует образ Лотмана (или, выражаясь семиотически, набор культурных кодов, с помощью которых он конструирует этот образ).

Детство Лотмана, да и вся его жизнь, моделируется Егоровым в соответствии с агиографическим каноном. С первых лет Лотман живет только духовными интересами: чтение запоем, шахматы, музыкальные упражнения, походы в театры и в Эрмитаж, "где однажды [Лотман] был задержан: служителю показалось подозрительным, что мальчик целых полчаса стоит перед "Кающейся Магдалиной" Тициана" (с. 13). Все это разнообразие увлечений было в конечном счете принесено в жертву одной страсти - науке. Служение Науке - прямой аналог служения Богу в житиях святых. Косвенно этим объясняется и последовательный атеизм Лотмана: в его жизни место Бога заняла Наука.

Еще одна черта, сближающая нарисованный Егоровым образ Лотмана с фигурой святого - это абсолютная моральная чистота героя книги. В любой ситуации он ведет себя безупречно и воспринимается другими как мерило нравственности и образец для подражания. Во время войны весь полк, в котором служил Лотман, "отличался в Германии нравственным поведением, отвращением к грабежам и мародерству" (с. 30). Учась в университете, Лотман "бескорыстно помогал сокурсникам перед экзаменами овладевать обширнейшим кругом литературного материала, который он сам уже познал в совершенстве" (с. 34). Свободная и творческая атмосфера семиотических "летних школ" 60-70-х годов в значительной мере определялась "ролью Лотмана как нравственного критерия" (с. 122). Сами "школы" в описании Егорова напоминают ашрам или монастырь: "Могу горячо и уверенно заверить читателей, что подавляющее большинство участников "летних школ" уже и прибыло туда нравственно свободными, а если кто-то еще и не достиг душевного очищения, то обстановка школ способствовала человеческому возвышению" (с. 122). Значимость Лотмана как морального образца принималась, как рассказывает Егоров, всем научным сообществом. В этом отношении характерна приведенная в книге фраза историка литературы А.Л. Осповата, сказанная им после смерти Лотмана: "Нам стало некого стыдиться".

С другой стороны, Лотман в изображении Егорова воплощает архетип русского интеллигента. На этот образ "работают" те же самые качества, но без "сакральных" обертонов. Неудавшаяся попытка побега в революционную Испанию, предпринятая юным Лотманом, до боли напоминает интеллигентных чеховских мальчиков. Юношеская любознательность осмысляется как типическая черта конкретной социокультурной группы: "Пафос науки, пафос знаний вообще был характерен для интеллигентной молодежи тридцатых годов" (с. 17). Лотману были присущи едва ли не все качества истинного интеллигента: доброта, щедрость, открытость, совестливость, деликатность, рыцарственность, храбрость...

Обе линии ("сакральная" и "социальная") сходятся в одной точке: Лотман - Великий Ученый, принесший всего себя на алтарь Науки. Еще в студенческие годы Лотман "научился спать по 4 часа в сутки. Конечно, это было сжигание организма, похлеще алкогольного изматывания, и оно потом очень-очень пагубно отразилось на здоровье уже почтенного ученого, но и тогда тревожные симптомы не остановили бессонных творческих занятий" (с. 20). Жанр "жизни замечательных людей" выдержан у Егорова безукоризненно и очищен от всего "лишнего" и "случайного". Перед нами не столько "Жизнь и творчество", сколько "Житие и подвиг".

(Продолжение будет)