"Берег. И море. Мнимое совершенство, достойное божественного ока. Самочинный мир, немой союз воды и земли, законченное, точное творение, истина. Истина. И снова райский механизм заедает от спасительной песчинки-человека".

Он занят тем, что рисует море. То, что поселилось в его воображении, в той древней памяти, которая подскажет дорогу только при закрытых глазах. "Вода. В медной чашечке одна вода. А на холсте ровным счетом ничего. Ничего, что можно было бы увидеть... Морская вода, этот человек пишет море морем". Он играет море как музыку кистью по холсту, который остается белым. Это станет его жизнью, навязчивым бредом. Цвета распались, и из невозможности их собрать появляется уверенность в своих поисках. Жизнь, которая поглощается водой, тем цветом, который нельзя увидеть.

Человек - это прореха в декорации жизни, сквозь которую в мир приходит бытие. "Но он же и отдушина, извергающая потоки событий и многое из того, что могло бы быть, бездонная пробоина, восхитительная язва, исхоженная вдоль и поперек тропа". Это противостояние человека и моря. Они любят и мучают друг друга. Другой персонаж изучает пределы - точки, где кончается одно и начинается другое. Он постигает пределы моря. Все события находятся в этой переломной точке, месте, где останавливается вода.

Роман состоит из трех книг. Первая - романтический, утонченно-эстетский гимн - хвала морю. Прозрачная и невесомая муаровая ткань. Поэма восхищения. Этому стилю подошло бы название "О, море" - некий звательный падеж.

На берегу моря в таверне "Альмайер" собирается изысканное общество: художник Плассон - рисовать море; профессор Бартльбум изучать море; неверная жена Анн Девериа - соблазнять море; девушка Элизевин - лечиться морем; моряк Адамс - убивать в себе море. Море как универсальный источник всего. Точке, где море встречается с берегом, где заканчивается суша и начинается вода, суждено стать перекрестком судеб людей и моря. "Море становится точкой исцеления, точкой беспредельной". Но у людей, которые приехали спасаться, начинается другая болезнь. "Но "излечиться" - слишком беспечное слово и несоизмеримо с тем, что здесь происходит. Здесь ты прощаешься с собой, твое "я" постепенно сходит с тебя. И ты оставляешь его позади. Шаг за шагом. На берегу, который не знает времени и вечно проживает один и тот же день. Настоящее улетучивается, и ты становишься памятью. Ты отрешаешься от всего: страха, чувств, желаний - и бережешь их, как старые платья в шкафу неведомой мудрости и нежданного покоя". Море - это все, чего можно желать. Жизнь вне, в промежутке, на краю, или, наоборот, в самом начале неизвестно чего - непонятного времени, которое не имеет прошлого и будущего, неизвестного пространства, которое не сохраняет следы. Время беспамятства. "Если есть на свете место, где тебя нет, то это место здесь. Уже не земля, но еще и не море. Не мнимая жизнь, но и не настоящая. Время. Проходящее время. И все". Пространство отсутствия. Убежище от всего и от самого себя. Берег, где человек становится чист и прозрачен.

Книга написана волнами - цикличным замыканием ведущих тем, повторами музыкальных фраз. Все тонко и мимолетно, готово оборваться в любой момент. Круги на воде от кисти художника. Именно в этих призрачных, непрочных созданиях кружат персонажи романа, обретая размытость, истончаясь к краям. Слово становится проводником зыбкости и исчезновения, безболезненного отторжения того, чему еще не придумано названия. "Это не совсем болезнь. Похоже на болезнь, но не болезнь. Это что-то полегче. Такое легкое, что назови его - оно и развеется". Текст живописен и цветаст, изящен и легок, как полет большой бабочки. Все плывет - медленные, тягучие, ленивые предложения, штиль, спокойствие, растворение в белом пространстве холста, написанного морем. Повествование и является морем - водой, для которой берега нужны не как ложе, а как препятствие на пути разливающейся местности. Это напоминает стиль декадентов - нечто томное, чувственное, изнеженное. Там, глубоко внутри, уже чувствуется чернота, как в Черном море под тонким слоем голубизны скрывается удушливый сероводород. Но именно эта темная сердцевина и притягивает к морю. И там начинается другая хвала морю - бездонному чудовищу, страшному в своей силе, разрушающей душу человека.

Море - не только покой, тишина, безмолвие и нестерпимая красота. Тот, кто видел глаза моря, побывал в его чреве, тот понял его истинную сущность. "Теперь я смотрю на него и понимаю: море было всем. Нет виноватых и невинных, приговоренных и спасенных. Есть только море. Все стало морем. Мы, покинутые землей, стали морским чревом, и морское чрево - это мы, и в нас оно дышит и живет". Барикко перестает быть эстетом, теперь он предельно натуралистичен. Подробности увиденного ужасают - это торжество смерти. Море - "озаренное ледяным светом, торжествующее, прекрасное и необъятное чудовище. Оно было в руках, несущих смерть, в умиравших мертвецах, в жажде и голоде, в агонии, подлости и безумии, оно было ненавистью и отчаянием, жалостью и отказом, оно - эта кровь и эта плоть, этот ужас и этот блеск". Море в каждом из нас. Противник, который находится внутри. Взглянувший в его глаза либо становится его жертвой, либо перестает быть человеком, приобретая взгляд зверя. Все возвращается в море. Теперь море исследует пределы человека. "На какую бы землю мы ни ступили, нам не уцелеть. Увиденное сохранится в наших глазах, сделанное - в наших руках, услышанное - в нашей душе. Дети ужаса, познавшие суть вещей, вернувшиеся из морского чрева, умудренные морем, - мы навсегда останемся безутешными". Здесь завязывается мистически-детективная история кораблекрушения, убийства, ненависти, которые порождает море. Оно же и излечивает. А впрочем, море - безразлично, холодно и бесстрастно, как Бог. У него свои интересы, и что за дело ему до людей, до их странствий по своим внутренним дорогам.

Третья книга, "Возвратные песни", становится частью фантасмагории, игры и сумасбродства. Время, когда человек и море растворились друг в друге. Это красивый вымысел, притча, философское осмысление и определение судьбы, смысла жизни, веры и выбора, которые предлагает море - поворотная, переломная точка для каждого персонажа, оказавшегося в таверне "Альмайер". Странное место, где "испаряется явь и все становится памятью". Место, которого почти нет. Здесь сходятся все потоки времени, чтобы стать только настоящим - единым и неделимым мигом. "Мое будущее - это покой неподвижного времени; оно соберет каждое мгновение, водрузит их одно на другое, и они составят единый миг. Отныне и до моей смерти будет лишь этот миг". Приближение к себе. Мир сдвинут и ирреален, подобно мирам Борхеса или Павича, где героев преследуют странные связи и диковинные поступки. Автор умело сочетает серьезность со способностью к здоровой иронии, описывая экзотическую одиссею профессора Бартльбума в поисках невесты, закончившуюся гомерическим хохотом не только профессора, но и всего городка, где он остановился.

И море тоже разное - море художника Плассона и моряка Томаса. Одного оно освобождает, другого приносит в жертву. Одну женщину исцеляет, другую убивает - одними и теми же руками человека, увидевшего глаза моря и вернувшегося живым. Море дышит и вовлекает в свое дыхание новых служителей своего культа, обращает в свою веру новых прихожан. Прощающий и жестокий, холодный и великодушный, расчетливый и вездесущий бог. "Море по-прежнему будет звать тебя. Это и другие моря, которых ты никогда не увидишь; они вечны и будут терпеливо поджидать тебя в шаге от твоей жизни. Их неустанный зов ты будешь слышать везде. И в этом чистилище из песка. И во всяком раю, и во всяком аду. Не важно как. Не важно где. Море день и ночь будет звать тебя".

Время заканчивается. Волна завершает свой круговорот и подходит к тому месту, с которого начала путешествие, пройдя через свою переломную точку, успев сделать то, ради чего она родилась - подойти к пределу пределов. "Очутившись у моря, они рождаются, исчезая, и в зазорах элегантного ничто находят утешение от временного небытия. По оптическому обману души разливается серебряный перезвон их голосов - единственная ощутимая рябь в безмятежности невыразимого блаженства."

А быть может, все это просто выдумка одного из постояльцев таверны, таинственного жильца седьмой комнаты, появившегося с пачкой исписанных листов в самом конце книги. "Все остальное было пока ничем. Придумать его было бы великолепно."