"Битва меж равными силой могучими противниками, отцом и сыном, Лаем и Эдипом, на перекрестке дорог - вот каков мой предмет, хотя некоторые отцы, как мы увидим далее, - образы собирательные", - писал Хэролд Блум в книге "Страх влияния". Блума интересовали поэты, нас интересуют социологи. Гидденс - сын собирательного отца, Фрейда в Парсонсе. Социология Гидденса, основанная на критическом, а значит, ненормальном отношении к наследию отцов, представляет собой навязчивое переопределение границ естественного и противоестественного.

Согласно Парсонсу, фундамент социальной системы образует такая вещь, как "бессознательное". Это своеобразный резервуар, куда "вытесняются" все естественные, дорефлексивные привязанности ребенка, связанные с фигурой матери, уступая место очевидно противоестественным комплексам "отцовских" норм. Установление общественного порядка, обладающего свойством универсальности, состоит в насильственном и жестоком искоренении порядка природного. Как природное существо, человек является не более чем особью, включенной в локальный обмен веществ; он зависит от наличия в данном месте в данное время тех или иных ресурсов, которые он не присваивает, а лишь пассивно перерабатывает. Как существо социальное, человек утрачивает непосредственную связь со средой, его modus essendi уже не определяется особенностями его пищеварительного цикла, он начинает накапливать, обладать и производить специфические "социальные", то есть абстрактные и всеобщие, объекты.

С другой стороны, Парсонс уподобляет саму социальную систему организму, взаимодействующему со средой через "входы" и "выходы". Через входы поступают ресурсы, они потребляются системой, превращаются в продукты и исторгаются через выходы. Как следствие, система сохраняет свою структуру, состоящую из норм. Репродуктивный цикл этого странного существа выглядит так: невесть откуда взявшиеся половые клетки под видом "отцовской нормы" проникают в человеческие тела и подавляют их отношения с внешним окружением, заставляя полностью переключиться на производство "институциональной нормы", образующей своего рода скелет гигантского животного, начинающего жить собственной жизнью в естественной среде, состоящей из зараженных человеческих тел. Тела при этом не погибают, а подключаются к аппарату искусственного питания. Аппарат обеспечивает циркуляцию в телах "денег" и "власти" - секретов, подавляющих возвращение из "бессознательного" вытесненных естественных психических комплексов и стимулирующих выработку новых норм. Парадоксальным образом человек перестает быть животным только потому, что превращается в орган размножения другого животного, тысячекратно превосходящего его в силе и живучести.

Гидденс одновременно и воспроизводит эту отцовскую теоретическую норму как нечто естественное, и отклоняется от нее как от чего-то противоестественного, при том что само отклонение и ненормально, и противоестественно сразу. "Сохранение образца" обнаруживается, например, в следующем фрагменте:

"Согласно нашей теории, предметом социальных наук являются не опыт индивидуального актора и не существование какой-либо формы социетальной тотальности, а социальные практики, упорядоченные в пространстве и времени. Социальные действия людей цикличны, подобно некоторым самовоспроизводящимся природным явлениям. Это означает, что они не создаются социальными акторами, а лишь постоянно воспроизводятся ими, причем теми же самыми способами, посредством которых люди реализуют себя как акторы. В процессе и через собственную деятельность социальные деятели воспроизводят условия, делающие эту деятельность возможной" (с. 40).

"Отклонение", призванное исправить возможные неверные прочтения нормы, появляется где-то здесь:

"...ряд весьма известных социально-теоретических школ, связанных главным образом с объективизмом и "структурной социологией", ...полагают, что социальные принуждения действуют подобно естественным силам природы, а потому "отсутствие свободы выбора" равноценно непреодолимому и неподдающемуся осмыслению механическому давлению, принуждающему действовать строго определенным образом" (с. 56).

На самом деле, последовательная непрерывность и цикличная повторяемость социальных практик подразумевают "рефлексивность" как свойство потока социальной жизни. Более того, актор определяется как исполнитель определенного вида "власти", то есть "способности к преобразованиям", которая является логическим условием его субъективности.

Обычно (то есть в естественном, привычном порядке устоявшихся мнений и здравого смысла) представляют дело так, будто бы "рефлексия" - это "самосознание" как свойство отдельного индивида, способность абстрагироваться от локального контекста и описать свое состояние или действие в категориях "цели", "намерения", "причины", "мотива" и т.п. И будто бы "власть" - это свойство общества или социальной общности, подавление, мобилизация, организация и упорядочивание. Налицо дуализм: человеческие тела, вырвавшись из животного окружения (почему? каким образом?), становятся самостоятельными субъектами, наподобие "агентов" из фильма "Матрица". Агент, или автономный модуль, - это программа, не имеющая "реального", телесного носителя. С другой стороны, имеется тотальное гравитационное поле власти, в зоне действия которого тела строятся в шеренги, усаживаются за парты и распределяются по тюремным камерам. Получается, что тело человека абсолютно несвободно, ибо включено в некое искусственное подобие естественного порядка, а его "дух", безусловно, свободен, поскольку противоестественным образом не подчиняется телу.

Это, я бы сказал, немного детская точка зрения. Мой ребенок четырех лет от роду на вопрос, почему он отказывается исполнять акт дефекации в детском саду, ответил: "Папа, ну ты что, разве не понимаешь: ведь в садике мы не человеки, а тела". Гидденс, в свою очередь, ссылается на работу Бруно Беттельхейма "The Informed Heart", в которой описывается и анализируется опыт самого автора и других людей - бывших узников концентрационных лагерей Дахау и Бухенвальда: "Охрана осуществляла жесткий, но умышленно выборочный контроль за туалетом как выделениями организма и общей чистоплотностью. Все эти действия производились публично. Лагеря фактически ликвидировали любые различия между "передними" и "задними планами", физически и социально превращая последние в центр притяжения лагерной жизни" (с. 113 - 114). Узники лагеря были поставлены в неизмеримо более жесткие условия, чем мой сын в детском саду, ведь у них не было дома, куда они могли вернуться после обеда и спокойно сесть на горшок. "Дух", таким образом, свободен (а "власть" эффективна) только в условиях "рутины", потока повседневной жизни, подразумевающего "...наличие системы онтологической безопасности, выражающей независимость (автономность) контроля за действиями человека в рамках предсказуемого хода событий" (с. 100). Деятельность не состоит из отдельных "действий" бестелесных автономных "Я": "Под "субъектом деятельности" (agent или actor) мы понимаем личность, соотнесенную с телом, которое имеет пространственно-временные характеристики. Вместе с тем, "самость" не есть самостоятельный мини-субъект действия, "функционирующий" внутри индивида. "Самость" представляет собой сумму тех форм вспоминания, посредством которых человек осознает, "что" стоит у истоков его деятельности" (там же).

Согласно Гидденсу, "рефлексия", "рациональность" и "компетентность" - это свойства "социального мира", состоящего из повседневных репродуктивных циклов. С другой стороны, агенты этой репродуктивной деятельности обладают "телесностью", "локальностью" и "темпоральностью". Дело можно представить так, что со временем описанное выше исполинское животное перенимает у своего носителя противоестественные качества разумности и автономности, нормализует свой нормативный скелет и все более факультативно и заботливо использует человеческие тела. Автономное человеческое "Я" вновь обретает тело и уже забытую способность существовать здесь и сейчас, но, кроме того, заимствует свойство "власти", то есть учится использовать ресурсы и преобразовывать среду. На смену жесткому дуализму приходит мягкая дуальность: "...правила и ресурсы, которыми индивиды руководствуются при взаимодействии, должны рассматриваться как средства производства социальной жизни в качестве продолжающейся деятельности, и одновременно - как продукты, производимые и воспроизводимые этой деятельностью" (с. 61 - 62). Дуальное упорядочение социальных отношений в пространстве и времени называется словом "структурация". "Теория структурации претендует на "снятие" ряда классических дуализмов... которые пересматриваются здесь в виде дуальностей. Так, дуализм "индивид - общество" превращается в дуальность деятельности и структуры" (с. 239). На деле это означает смещение границы естественного и противоестественного: сначала она проходит между включенной в естественный, "материнский" порядок особью и противоестественной, субъективирующей "отцовской" нормой; затем - между человеком как исключенным из природы автоматом и общественным "организмом"; а теперь - между естественной деятельностью и противоестественной структурой. Социальная система как последовательность обыденных действий субъектов деятельности естественна потому, что существует (производится и воспроизводится) в пространстве и времени. Это непрекращающийся обмен свойствами между гигантским общественным "организмом", все более и более разумным, и человеческими существами, все более и более телесными. Структура, как регулярно воспроизводящиеся "наборы" норм и ресурсов, существует вне времени и пространства, она "...не является чем-то "внешним" по отношению к индивидам: будучи своего рода "отпечатками" в их памяти и проявляясь в социальной практике, она представляется скорее "внутренней", нежели внешней... по отношению к их деятельности. Структуру нельзя отождествлять с принуждением, она всегда как ограничивает, так и создает возможности для действия" (с. 70). Это нормативный скелет, проходящий внутри человеческих тел как органов воспроизводства общества и сообщающий им необходимую суверенность и свободу в пользовании ресурсами.

Аналогичным образом преодолевается методологический дуализм "микро-" и "макро-": "...ни один эпизод взаимодействия - даже тот, что имеет очевидные... границы - не может быть понят сам по себе. Большинство аспектов взаимодействия укоренено во времени: смысл социальных взаимодействий становится очевидным только тогда, когда мы принимаем во внимание их рутинный, повторяющийся характер" (с. 214).

И напоследок - несколько оптимистических строк, своего рода гимн компетентности субъекта: "...акторы - в установленном порядке и, как правило, без излишней суеты - поддерживают целостное "теоретическое представление" о мотивах собственных действий. ...Излюбленные философские вопросы относительно побуждений и мотивов тех или иных действий волнуют обычно лишь неискушенных и не имеющих достаточного опыта акторов" (с. 44). И далее: "...каждый компетентный социальный актор является социальным теоретиком на уровне дискурсивного сознания и "экспертом-методологом" на уровнях дискурсивного и практического сознания" (с. 61). Уровень дискурсивного сознания неуклонно повышается в обществах, где существуют и развиваются "социально-научные дискурсы". Более того, новое знание в общественных науках в силу своей, как правило, критической направленности, оказывает немедленное преобразующее влияние на существующий социальный мир: "...критика ошибочных убеждений есть практическое вмешательство в общество, политическое явление в широком смысле этого слова" (с. 458).

Таким образом, широкий смысл слова "политика" подразумевает директивное переопределение нормы и патологии, а также смещение и в конечном счете исчезновение границы между естественным и противоестественным, природным и социальным мирами. Жуткая и возбуждающая перспектива.