Когда у меня катастрофически портится настроение, я еду в книжный супермаркет и трачу там как минимум пятьсот деревянных. Субботние мои трофеи следующие:

Михаил Шишкин. Взятие Измаила: Роман. - М.: Вагриус.
Юрий Буйда. Желтый дом: Щина. - М.: Новое литературное обозрение.
Уолтер Абиш. Сколь это по-немецки: Рассказы. Роман. - СПб.: Симпозиум.
Дон Делилло. Имена: Роман. - М.: Издательство Независимая Газета.

Еще я купила две видеокассеты, "Отзвуки эха" и "Анатомия", - потому что неравнодушна к хоррорам и фильмам про маньяков, но это не по теме колонки; замнем.

Букероносный роман Шишкина я читала с экрана. Пускай теперь стоит на полке, poor needful thing.

К Буйде у меня отношение неоднозначное. "Ермо" скорее нравится, "Прусская невеста" - откровенно нет. Фрагмент "Желтого дома", сам состоящий из пестрых эссеистических фрагментиков, был опубликован в июньском номере "Знамени". "Щина" - не опечатка, а жанровое определение. "Щина" - это вам не "изм"... В России удостоиться "щины" равнозначно сопричислению лику демонов. "Фидеизм" от "поповщины" отличается так же, как онанизм от изнасилования". Словом, вы поняли. Юрий Васильевич экспериментирует с малой формой.

Уолтер Абиш - американский писатель, имени которого я до пятницы слыхом не слыхивала. Однако о нем высокого мнения Наталья Бабинцева из "Экслибриса", а Наталья плохого не посоветует. Да и Виктор Лапицкий абы что переводить не станет.

Про Делилло я как раз слышала много, а переводчик Владимир Бабков владеет русским даже лучше Лапицкого. Но стольник за тоненькую книжку пожалела бы, если б Лев Данилкин не обругал ее в "Афише". Назло Данилкину подпитала интуицию г-жи Морозовой кровным рублем.

Данилкин спекся, увяли помидоры. Ну сколько можно варьировать одну и ту же простенькую схему: нет беллетристики краше британской, и Б.Акунин - пророк ее. Такое ощущение, что не по сеньке замысловатая (надо было написать "г...о" и этим ограничиться) рецензия на спекулятивный роман директора спекулятивного издательства "Амфора" (СПб.) Вадима Назарова "Круги на воде" (серия "Наша марка") вынесена во главу теперешнего "афишного" книжного блока исключительно ради фразы "Напрасно "Амфора" воротит нос от английской литературы... Словесность у них будет поизящнее, чем в "Нашей марке"...". Да слыхали мы это от Льва двадцать раз уже. И десять раз слыхали, что из Англии импортируются шляпные болванки двух типов: "массовая литература европейской сборки" и "романы-соборы". Ха. Люблю высокие соборы, душой смиряясь, посещать.

"Взятие Измаила", кстати, - по Данилкину, роман-собор. Еще к соборам относятся "Последние распоряжения" Грэма Свифта, V. Томаса Пинчона и, по всей видимости, "Волхв" Джона Фаулза; последний обозреватель "Афиши" поминает всуе с такой неприличной частотой, что мало-помалу крепнет уверенность: до того как в 2000 году Лев стал книжным обозревателем, он ничего кроме "Волхва" толком и не читал.

Во всяком случае, кто такие Леонардо да Винчи, Уильям Блейк, Чарльз Дарвин и Пьер Тейяр де Шарден, что между этими мыслителями общего и с чем едят Точку Омега, Л.Д. представляет себе смутно - иначе он не ляпнул бы, что личность героини романа Роберта Ирвина "Пределы зримого" "поглощена... рекламой моющих средств". Ирвиновская домохозяйка-визионерка Марша - волевая и образованная женщина; грязь, плесень и жир, с которыми она неустанно сражается, - эмиссары вселенской энтропии; ее видения - не бред шизофреника, а властный, поэтически преломленный талантливым сознанием зов эволюции.

Что есть Пылесос, как не дыхание человека?

Вдобавок, бьюсь об заклад, Лев не дочитал "короткий... и блистательнейший текст" Ирвина до конца: бросил на стр. 387... 393 в крайнем случае.

Кто лучше знает, Орел или Крот, что мир подземный таит?
Вместил ли Мудрость серебряный бич и Любовь - золотой сосуд?

А? В устах Блейка все три процитированных вопроса - риторические.

Если уж чью-либо личность и поглотила стихия рекламы, то это личность самого Данилкина. Раньше он был находчив и великодушен, точно Дмитрий Дибров; теперь пыжится, суетится и повторяется, подобно зазывалам из утренних телемагазинов. Иногда срываясь в натужно-саркастическую истерику: "Ладный, как новенький "Рено Твинго" или "Форд Ка", роман - само собой, детектив, с погоней, с инспектором и даже с трупом в рефрижераторе... Не знаю, кем надо быть, чтобы не прочесть "Я ухожу"... Вон отсюда!" Чего ж так горло-то драть? Тут вроде не коров продают, а книжки обсуждают.

Эх-ма, не будет Рождества в Вифлееме, нет мира под оливами, и веры рекомендациям Льва Данилкина тоже больше нет.

В порядке аутотерапии ("Мои пальцы тяжелеют... Я не халтурщик, я уважаемый критик...") Л.Д. составил топ-список "5 лучших русских романов года". Авторы перечислены в алфавитном порядке фамилий:

Сергей Болмат. Сами по себе.
Павел Крусанов. Укус ангела.
Владислав Отрошенко. Персона вне достоверности.
Ольга Славникова. Один в зеркале.
Татьяна Толстая. Кысь.

Все б было ничего в этом сеансе патриотического самовнушения, кабы "Персона вне достоверности" и впрямь являлась романом, а не циклом новелл. И кабы Данилкин не окрестил Ольгу Славникову "Земфирой от литературы".

Это все равно что прямо заявить "Славникова - лесбиянка". Ибо стержневое свойство Земфиры (не девушки Земфиры Рамазановой, - я с ней не встречалась, но ведь и Данилкин с Ольгой Славниковой лично не знаком, - а певицы Zемфиры) - без сомнения, именно гомосексуальность, тщательно смикшированная в дебютном альбоме и исподволь торжествующая - во втором: "Ах, в твоих же зрачочках страх" - так женщина может сказать только женщине; ср. не менее специфическую ревниво-презрительную интонацию "А-а музыканты - мальчики". В сфере природы гомосексуальность означает отказ от продолжения рода, то есть эволюционный суицид. В сфере культуры - эстетизацию хаоса и депрессии. Не то чтоб я принципиально против подобной эстетизации; меня огорчает лишь та оглушительная популярность, которой Земфирины тексты с их версификаторской и метафорической изощренностью, казалось бы, не заслуживают. Получается, продвинутая аудитория русского MTV, generation after next, подсознательно хочет не жить в третьем тысячелетии, а сгинуть? Мэнсон для них слишком горек и экстремален, Земфира же, серебрящая цианистую пилюлю милюшными попсовыми аранжировками, - самое то. Где ты, Марша?

Опять не по теме. Проехали. Колонка Ольги Славниковой в свежем номере "Книжного обозрения" называется отнюдь не "Энтропия" - "Эйфория". "Фактор "Э"... позволяет правильно увидеть... то пресловутое обстоятельство, когда добрые отношения писателя с критиком якобы влияют на "положительность" рецензий. На самом деле неважно, сколько съедено вместе пудов соли и водки; важно то, что критик уже написал про данного пациента". Золотые Ольгины слова; позавчера я вспомнила их, сняв со стеллажа книгу Алана Черчесова "Венок на могилу ветра" (СПб.: Лимбус Пресс, серия "Мастер").

Алан Черчесов родом из Осетии. В сентябре 1994 года Андрей Немзер опубликовал отклик на его дебютный роман "Реквием по живущему". Прочтите отрывки из этой рецензии (ссылку поставить, увы, не могу), почувствуйте, как нарастала под Андреевой ложечкой щекочущая эйфория - и от чужого нетривиального материала, и от собственной интерпретаторской логики.

"Реквием по живущему" написан "как надо"... Все пригнано, может, даже слишком старательно. Уроки выучены на отлично. Здесь самое время подпустить иронии (собственно, уже начал), сказать о вторичности, напомнить о новых модах и спровоцировать ответ: дело не в модах, Черчесов - настоящий писатель.

Согласен. Иначе бы и за рецензию не взялся. Но привкус узнаваемости тоже возник не случайно. Пытаясь описать специфику романа, постоянно упираешься в готовые решения, в квазиинтеллектуальный стандарт туманной юности, в изнуряющую скуку... (Следует квазипересказ сюжета. - Ад.М.)

Все это совсем не ново. Действует не схема... но фанатическая захваченность автора этой насквозь литературной конструкцией. Черчесов пишет так, будто никаких Фолкнера, Гарсиа Маркеса и Чиладзе в природе нет (и не было никогда). Притом каждый его абзац криком кричит: читал автор "Реквиема по живущему" означенных сочинителей, и даже очень внимательно. Отчетливая (и, похоже, сознательно эпатирующая) старомодность романа становится сильнейшим оружием писателя. Ни грана иронии, ни капли рефлексии: было так".

Здорово, правда? Точно виртуозный шахматный этюд.

А вот концовка рецензии Андрея Немзера на второй, "лимбуспрессовский" роман Черчесова ("Время новостей" от 22.12.2000).

"Читать "Венок на могилу ветра" трудно. Писать роман Алану Черчесову было труднее. И еще труднее было ворочать жернова бытия его героям. Но как вознагражден труд отшельников, сумевших обрести свои души и судьбы, как вознагражден труд писателя, сумевшего выговорить своими словами общие боль и надежду, так вознаградится и труд читателя. Доверясь прозаику, пройдя неторными романными тропами, разделив муки и радости черчесовских героев, вдруг осознаешь: где бы и как бы ты ни существовал, жизнь по-прежнему метафизически серьезна, всякое деяние - весомо, над тобой - звездное небо, а в душе твоей - нравственный закон".

Неторные тропы. Жернова бытия. Венок на могилу... Марша! Марша!.. Мисюсь!..

"Ну почему я не мочалка для мытья кастрюль?.. Мне следовало появиться на свет проволочной мочалкой - или не рождаться совсем", - уныло - и, как обычно, не в кассу - отвечает Марша.

И еще одну книжку я повертела в руках, но покупать не стала, - "Бродский: Ося, Иосиф, Joseph" Людмилы Штерн (М.: Независимая газета). Первые русскоязычные мемуары об Иосифе Александровиче. Терпеть не могу Бродского. На мой вкус, это Земфира от литературы - не в эротическом смысле, а в мировоззренческом. Каждый его текст распространяет вокруг себя ненависть к человечеству как таковому и к его женской половине ("моя шведская вещь по имени Ulla") в особенности, проникающую радиацию абсолютного тлена. "Мы встретились на свадьбе у моей подруги 20 мая 1959 года... - рассказывает г-жа Штерн Игорю Шевелеву ("Время MN"). - Он тут же проделал обязательный трюк: зажигание спички о задницу. Чем и покорил". Жутко вообразить, что еще может вспомнить эта бостонская дама о субъекте, который произнес с нобелевской трибуны едва ли не самую циничную из всех произнесенных в уходящем тысячелетии фраз:

"Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную - но не стихотворение, скажем, Райнера Марии Рильке".

* * *

Забыла сообщить, из-за чего я, собственно, так разнервничалась в конце прошлой недели. Да ни из-за чего, проехали. Нам тут хоть плюй в глаза - все божья роса. Утремся и даже попытаемся исправиться. "Наладить дискуссию на языке, понятном... России". Жаль лишь, что создатель четверговой "Черной метки" подписался псевдонимом, и оттого не вполне ясно, какой диалект понятного языка он имел в виду - этот или этот.

М-да... С одной стороны, Александр Агеев замечает в субботней Nota bene по сходному поводу: "В нашем пространстве нет точки, с которой можно всю эту кухню судить". Но с другой - Агеев автор не только "Знамени" и "Времени MN", но и РЖ; следовательно, сколько бы он ни корчил из себя представителя интеллектуальной элиты, он никогда им не станет по жизни. А с третьей - открыла я сейчас наугад "Желтый дом" Юрия Буйды и прочла в одной из щин: "Критик не тот, кто считает себя критиком, а тот, кого считают критиком". Ну, так тому и быть.

Сертификат соответствия # 1

Алекса Одноглазого, Конкретного Пирата, считаю критиком

Аделаида Метелкина,
Мочалка Для Мытья Кастрюль