СПОР О ЕСЕНИНЕ | ОБ ЭМИГРАНТСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ | ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ

Спор о Есенине

25 декабря исполнилось 25 лет со дня смерти Сергея Есенина.

"В чем... секрет... все растущего обаяния Есенина и там, в СССР, и здесь, за рубежом?

Без сомнения, Есенин очень талантливый поэт. Но так же несомненно, что дарование его нельзя назвать первоклассным. Он не только не Пушкин. Но и не Некрасов или Фет. К тому же ряд обстоятельств - от слишком легкой и быстрой славы до недостатка образования - помешали дарованию Есенина гармонически развиться. В его литературном наследстве столько же падений и ошибок, как счастливых находок и удач.

Но как-то, само собой, произошло так, что по отношению к Есенину формальная оценка кажется ненужным делом. Конечно, и стихи Есенина, как всякие стихи, состоят из разных пеонов, пиррихиев, анакруз... Конечно, и их можно под этим углом взвесить и разобрать. Но это вообще скучное занятие, особенно скучно, когда в ваших руках книжка Есенина. Химический состав весеннего воздуха можно тоже исследовать и определить, но... насколько естественней и проще вдохнуть его полной грудью.

И совершенно так же не хочется подходить к биографии и личности Есенина с обычными мерками: нравственно - безнравственно, допустимо - не допустимо, белое - красное, большевизм - антибольшевизм... Тоже неважно, тоже бесполезно.

Важно другое. Например, такой удивительный, но неопровержимый факт: на любви к Есенину сходятся и шестнадцатилетняя "невеста Есенина" комсомолка и пятидесятилетний, сохранивший стопроцентную непримиримость "белогвардеец"...

Мертвому Есенину удалось то, что не удалось за 32 года большевизма никому из живых. Из могилы он объединяет русских людей звуком русской песни, где сознание общей вины и общего братства сливаются в общую надежду на освобождение" (Г.Иванов. Литература и жизнь. "Возрождение" # 8).

В ноябре в газете "Новое русское слово" появилась статья Г.Александрова "Памяти Есенина". 7 января 1951 года на нее резко критически откликнулся И.Бунин - статьей "Мы не позволим" ("Новое русское слово").

Помимо этой статьи И.Бунин написал письмо Андрею Седых (редактору "Нового русского слова") от 15 января 1951 года:

"Мне Есенин уже осточертел, но не обрывать г. Александрова я все-таки не мог. А что написал Адамович о Есенине! Пушкинская свобода оказалась у Есенина! Есенинское хулиганство очень похоже на пушкинскую свободу! Есенин отлично знал, что теперешний читатель все слопает. Нужна рифма к слову гибель - он лупит наглую "хуй выбель". Вам угодно прочесть, что такое зимние сумерки? Пожалуйста:

Воют в сумерки долгие, зимние
Волки грозные (!) с тощих полей,
По дворам в догорающем инее
Над застрехами храп лошадей...

Почему храпят лошади в зимние сумерки? Каким образом они могут храпеть над застрехами? Молчи, лопай, что тебе дают! Благо никто уже не знает теперь, что застрехой называется выступ крыши над стеной. Не знает и Адамович, - он вряд ли знает даже и то, что такое лошади! И умиляется до слез, как "блудный сын" (Есенин) возвращается к родителям в деревню, погибшую оттого, что возле нее прошло - уже 100 лет тому назад шоссе, от которого "мир таинственный" деревни "как ветер, затих и присел". Я нынче тоже написал, как именно Есенин возвращается к маме и папе - написал a la Есенин.

Папа бросил плести лапоть,
С мамой выскочил за тын,
А навстречу мамы с папой
Их законный сукин сын!.."

(цит. по: А.Седых. Далекие, близкие. - Нью-Йорк, 1962).

Об эмигрантской литературе

"После войны издание стихов в эмигрантских условиях, по-видимому, стало еще более затруднительным, чем было до 1939 года. Появилось всего только несколько книжек-тетрадок. Но зато недавно был выпущен сборник зарубежных поэтов "Эстафета" (см. выпуск за 1948 год. - А.О.)... Эту книгу следует приветствовать, хотя она и не дает полной картины...

Столь редкий в наши дни читатель стихов... может быть, пожелает найти в послевоенных эмигрантских стихах отражение эпохи... Следы... бури действительно находим в некоторых стихах, помещенных в той же "Эстафете", но вместе с тем нельзя не убедиться, что какого-то нового "эпохального" слова эмигрантскими поэтами сказано не было. Да это и естественно. В "минуты роковые" песен не поют - и нужны годы, чтобы уяснить себе тайный смысл этих минут.

В Париже, который до сих пор остается столицей русской эмиграции, все еще преобладают, хотя и не господствуют, прежние, уже давно хорошо знакомые настроения русского Монпарнаса и его главного законодателя Адамовича. Он и теперь почти монопольный "заказчик" поэтов... Правда, очень многие не следуют его "заказу", но по-прежнему не могут не считаться с его мнением...

Значение Адамовича в том, что он, метр, уклоняющийся от каких бы то ни было формулировок, сумел создать литературную атмосферу для зарубежной поэзии в парижских кафе; и "флюиды" этой атмосферы передавались и передаются далеко за пределы Парижа...

Это атмосфера - лирическая... В этой атмосфере - души, в поисках "самого главного", Бога, человечности, правды, любви, а также России, раскрываются не без страха, но и не без горячности, а затем, охлажденные жестким анализом, как товарищеским, так и собственным, стыдливо закрываются опять...

Ладинский - один из очень сильных поэтов эмигрантского поколения. Он щедро одарен и прекрасно владеет стихом. Он... - от Осипа Мандельштама. Словарь его включает мифологические и исторические имена-символы.Чувства, им владеющие, - нежность, прикрывающаяся легкой иронией. Поэзия Ладинского - это агония позднеакмеистического, празднично-хрупкого мира искусства. Его стихи - приглашение на бал с обреченными воздушными красавицами...

Есть несомненное мастерство у Ю.Терапиано... Нельзя без волнения читать его чисто лирические стихи:

Утром, в ослепительном сияньи,
Ночью, при мерцающей луне,
Дальний отблеск, смутное сознанье
Вдруг становится доступным мне...

Необыкновенно щедро одаренный Довид Кнут пишет преимущественно о Палестине. В прежних его стихах - библейско-эротических и, конечно, об особенном "еврейско-русском воздухе", - было больше силы...

По-видимому, за последние годы очень окреп Раевский... Он и прежде возбуждал доверие к своему дарованию, а теперь создал свой стиль душевной, доброй поэзии, близкой по грустно-мягкому тону Полонскому, но при этом без какого бы то ни было литературного влияния, которому вообще не следует придавать большого значения, если мы говорим о самостоятельном поэте...

Тонко-восприимчивый Закович был всегда очень типичен для кофейно-кружкового Монпарнаса, но все как-то не мог найти своего тона, воплотиться в адекватной форме... В "Эстафете" было помещено одно его прекрасное стихотворение о Рождестве... Это стихотворение как будто безнадежно, но есть в нем свет:

Зима, зима... Рождественские дни.
Уж скоро мы сподобимся, надеюсь,
Отпраздновать с друзьями иль одни,
Под восковыми звездами, рассеясь;
И позабыв о скучном, о дневном,
Мы в эту ночь о чем-то (о родном,
Но издавна потерянном) услышим.
В потрескиваньи елочных огней,
В молчаньи снега, спящего на крышах,
В словах гитары... Но в который раз
Мы слышим этот елочный рассказ..."

(Ю.Иваск. О послевоенной эмигрантской поэзии. "Новый журнал" # 23).

Жизнь и смерть

Закрылся журнал "Новоселье".

В Париже основано эмигрантское книгоиздательство "Рифма". Основатель - И.Яссен.

Судьба человека

24 июня умер Иван Шмелев.

5 февраля в Ирландии умер Павел Муратов.

17 сентября в Париже умер поэт Б.Г.Пантелеймонов.

В 1950 году умер поэт Н.Н.Белоцветов.

"Лет 15 тому назад я встретился с Николаем Николаевичем Белоцветовым в Ревеле, милом мне по воспоминаниям своей провинциальностью - всеми "пережитками" губернского города - вистом в русском клубе, пасхальными визитами, вообще устоявшемся бытом...

Мы познакомились в литературном кружке, основанном еще в 90-х годах. Несуразная плюшевая мебель, на стенах не то бури под Айвазовского, не то боярыни под Маковского...

Николай Николаевич сидит в кресле - сдержанный, безразлично-любезный и как будто даже отсутствующий. Мне он показался таинственным, призрачным...

Первый сборник Белоцветова "Дикий мед" появился за несколько лет до нашего знакомства (в 1930 году). Тогда он готовил вторую книгу стихов "Шелест", в которую вошли лучшие его вещи: все они были написаны одним дыханием...

На вечере я уяснил себе одну особенность облика Белоцветова. Его почти невозможно было увидеть en face. Уж очень узким было его лицо, и поэтому он всегда был видим в профиль. Отсюда впечатление некоторой призрачности, которая была и в его стихах" (Ю.Иваск. "Новый журнал" # 24).

Книжная летопись

Алданов М. Истоки: Роман. - Париж.

"Скажу прямо, что, на мой взгляд, "Истоки" - лучшее из появившихся до сих пор произведений Алданова. Как и ранняя его "тетралогия", это роман исторический, но отмеченный своеобразным подходом автора к истории. Сходство Алданова с Толстым и Анатолем Франсом указывалось неоднократно, но, говоря об "Истоках", без этих сравнений обойтись трудно. Как у Толстого и Франса, у Алданова история подается не в парадном аспекте, а в ее "человеческом, слишком человеческом" обличьи. Алданова-романиста интересуют кулисы, а не фасад истории...

Алдановская философия истории глубоко пессимистична... Исторический пессимизм Алданова глубже толстовского. Отрицая историю, Толстой уходил от нее одновременно к двум вечным полюсам: "высокому бесконечному небу"... и укорененной в земле родовой человеческой жизни... Кажется, ни то, ни другое Алданова не утешает...

Алданов - гуманист, не верящий в прогресс. И это придает его мироощущению трагический характер...

Иногда говорят о холодном блеске алдановского мастерства. К "Истокам" эта характеристика, во всяком случае, не подходит: они читаются с чувством нарастающего волнения" (М.Карпович. "Новый журнал" # 24).

Андреев В.Л. Второе дыхание: Стихи. - Париж.

Андреев Г. Соловецкие острова. "Грани" # 8.

"Я люблю соловецкую осень, когда желтеют листья кривых берез, короче становятся дни и вечера, рано начинают окутывать наш угрюмый остров в густую, осеннюю тень. В эту пору иногда выпадают тихие теплые дни, немного похожие на дни бабьего лета в России: не дует нескончаемый ветер, не моросит надоевший дождь, а неяркое, словно меркнущее солнце льет на камни, на море бледные, не жаркие, но поздней, печальной лаской греющие лучи.

Хорошо в такой день идти по лесу, без дороги, без тропинки, пробираясь сквозь чащи кустарников, обходя разлапистые ели, под которыми притаился синий сумрак. Ночи тонут в подушках из мха, скользят по камням, а вокруг неподвижная, безмолвная тишина. Птицы не гнездятся в соловецком лесу, их щебет не нарушает лесного безмолвия и только когда дует ветер, скрипят вершины сосен и елей, гнутся белые березы, тревожно гудит лес. Но сейчас тихо в лесу и эта тишина еще увеличивает печаль осеннего увядания.

Хорошо в предвечернее время разыскать одно из бесчисленных соловецких озер, окаймленное темно-зелеными заплесневевшими валунами. Вода в озере не шелохнется, она застыла как черное зеркало, а в него смотрятся стоящие на берегу высокие сосны. Непроглядны воды озера, но я сажусь на камень и долго, долго смотрю в черную гладь: мне все кажется, что в одном из этих, похожих одно на другое озер сквозь темную, холодную воду обязательно покажутся колокольни Китеж-града, непременно спрятавшегося где-то здесь, на дне".

Берберова Н. Мыс Бурь. "Новый журнал" # 23.

Бунин И.С. Воспоминания. - Париж.

Варшавский В.С. Семь лет. - Париж.

"Семь лет" - удивительно правдивая, серьезная книга. Это не "человеческий документ", а художественная вещь в форме дневника-повести; в ней нет той расплывчатости, которая была в других прозаических отрывках Варшавского...

Герой этой повести все тот же: это молодой эмигрант, который знает Россию только по детским воспоминаниям. Он живет в Париже, где усердно посещает литературные и философские собрания...

По любви к правде и к добру Варшавский сродни русским "задумчивым мальчикам" прошлого века... В наши дни он, один из немногих, говорит на языке старых "совестных судей" русской литературы. Он сохранил русское моральное сознание, которое начало ослабевать еще задолго до революции и теперь почти утеряно. Сила Варшавского - в правдивости и в нравственной требовательности, а слабость - в чрезмерной занятости самим собой" (Ю.Иваск. "Новый журнал" # 24).

Газданов Г. Возвращение Будды: Роман (Продолжение). "Новый журнал" # 23.

"...В этот период моей жизни время проходило почти незаметно для меня; это было одно из наименее устойчивых представлений, которые я знал. Я только позже понял, что все мои силы поглощались постоянным напряжением, в котором я находился и которое было отражением глухой внутренней борьбы, никогда не прекращавшейся. Она шла чаще всего в глубине моего сознания, в темных его пространствах, вне возможности сколько-нибудь логического контроля. Мне начинало казаться иногда, что я близок к победе и что недалек тот день, и все мои тягостные видения исчезнут, не оставив даже отчетливого воспоминания. Во всяком случае, они теперь все чаще и чаще становились почти бесформенными; передо мной мелькали неопределенные обрывки чьего-то существования, не успевающие проясниться, и мое возвращение к действительности всякий раз приходило скорее, чем раньше. Но это еще не было победой: время от времени все вдруг тускнело и расплывалось, я переставал слышать шум улицы или говор людей - и тогда я с тупым ужасом ждал возвращения одного из тех длительных кошмаров, которые я знал так недавно. Это продолжалось несколько бесконечных минут; потом в мои уши врывался прежний гул, меня охватывала короткая дрожь и за ней следовало успокоение..."

Гиппиус З. Прошу вас...: Повесть. "Возрождение" # 9.

Он и мы (о Д.С.Мережковском). "Новый журнал" #23-24.

Евсеев Н. Дикое поле:Песнь о воле казачьей. "Возрождение" # 8.

Горчаков Н. Смешной случай. (Почти действительность). "Возрождение" # 7.

"Вот, никак не могу согласиться с мрачным упорством тех людей, которые утверждают, что в сегодняшней жизни русских изгнанников в Европе, которых кто-то назвал нежным, не то кошачьим, не то собачьим, прозванием "ди-пи" - нет, начисто нет ничего смешного и порождающего всякие "хи-хи"... Что будто не только прозвище, но и жизнь их насквозь собачья, и в ней уж не до смеха, а быть бы живу, и на что, якобы, надежд маловато.

Начнем хотя бы с самой клички... тут явно кто-то сострил на сытый желудок. Подумайте только, как было бы мрачно, если бы нас с вами всюду именовали бы точно, так сказать, - со всем титулом... Жертвы большевизма, нацизма, войны и послевоенных глупостей... Ведь это тяжеловесно и навевает гражданскую скорбь на лицо. А послевоенное человечество не любит скорбь. Оно любит поесть, подвыпить... потанцевать...

А "ди-пи" звучит коротко, весело и безобидно. Этакое что-то не то от моськи "Мими" в нем чувствуется, не то нечто птичье. А чего уж лучше, чем представлять начальству нас птичками Божьими! Прежде всего это приятно для всяких "Ведомств Пропитания", ибо любой интендант, хотя и Брема не читал, и голубей не разводил, а знает пару теплых и древних слов о том, что птицам паек раздает главным образом Господь Бог. А это завсегда было спокойнее для совести интендантов - передавать свои полномочия силам Всевышним".

Зайцев Б.К. Юность. - Париж.

Зеньковский В.В. История русской философии. - Париж, 1948-1950.

Иванов Г. Портрет без сходства. - Париж, 1950.

Кленовский Дм. Стихи. "Грани" # 8.

След жизни: Стихи / Предисл. Н.Берберовой. - Франкфурт-на-Майне.

"От этой небольшой книжечки не хочется отрываться. Не сразу улавливаешь, в чем именно ее притягивающее своеобразие. Невольно начинаешь искать аналогий в поэтических истоках - нет, тютчевское было холодней и созерцательней, акмеистическое - порывистей... Перечитываешь еще и еще - и впечатление начинает вращаться вокруг слова Гармония. - С большой буквы, потому что разумею не только мироощущение поэта, но и Постигаемое им.

Ключ к этому Постигаемому - религиозное проникновение, "Звездная Книга", которую прочитал автор:

Горит Алмазами
Шатер Творца,
Здесь все рассказано,
Все до конца...

Тайна обаяния книжки, по-моему, - в ее глубокой лиричности. Это не просто "умственные" стихи, - размышления согреты теплом лирической настроенности, которое "проникает" к читателю...

Прекрасная книжка! Умная, ясная, волнующая" (Л.Р. "Грани" # 9).

Климов Гр. Душа Востока: Повесть. "Возрождение" # 8.

Корвин-Пиотровский В.Л. Воздушный змей. - Париж.

Ладинский А.П. Роза и чума: Стихи. - Париж.

Анна Ярославна и ее мир. -"Новоселье" # 42-44.

Максимов С. Денис Бушуев: Роман. Книга 1. - Германия.

"Берегом Волги идет с тяжелыми некрашенными веслами на плече дед Северьян Бушуев. Ему 85 лет, но годы разбиваются о него, как волны о скалу. В молодости он бурлачил... Из бурлака в богача превратился однажды: буксирный пароходик "Эльбу" имел, трактир держал, каменный дом двухэтажный построил, но из богача так же по-русски легко и просто превратился опять в бедняка и, не жалуясь на судьбу, поселился в маленьком деревянном домишке на краю села Отважного. На самом берегу Волги.

На первых страницах романа "Денис Бушуев" мы видим, как дед Северьян на рассвете, в густом тумане, бороздит на лодке Волгу вдоль и поперек, ловит казенные дрова, не глядя на советские законы о "расхищении государственной собственности"...

Поистине - живуч человек! Вот уже более 30 лет, как большевики подмораживают Россию, но под толстой ледяной корой по-прежнему теплится жизнь... В густом тумане советской жизни люди многое делают "запрещенным способом" - даже пишут романы. Так, Сергей Максимов, вырвавшись, вопреки всем запрещениям, из неволи, написал роман, замечательный по свободе высказанности, творческой озаренности, показу не умирающей... русской жизни..." (М.Коряков. "Новый журнал" # 23).

Мандельштам Ю. Годы: Стихи 1937-1941.- Париж.

Мартов В. Угасшие звезды. "Грани" # 9.

Одоевцева И.В. Контрапункт. - Париж.

Оцуп Н.А. Дневник в стихах. 1935-1950. - Париж.

Ржевский Л. Девушка из бункера. "Грани" #8-9.

"Девушка плакала. Теплые в уголках глаз слезы, пробегая по щекам, быстро остывали и, отрываясь от подбородка, падали на шинель, на мшистую влажную прель под ногами, на хвойную засыпь землянки. Когда какая-нибудь из них, не успев скапнуть, скатывалась на шею, девушка зябко ежилась.

В лесу висела сизая мгла осеннего вечера. Пахло болотом и квелыми листьями. Где-то далеко, на нашей стороне, бухало через каждые две-три минуты орудие. Завывая, над головой проносился снаряд и, немного спустя, с другого конца долетал глухой шлепок разрыва. Последние еще различимые просветы между деревьями наливались тенями, как пузырьки чернилами, и исчезали. Мгла густела, наплывала на землянку, присасывалась к ней со всех сторон.

Когда где-то, в чернильной глубине стволов и сумерек хрустнули ветки и послышались шаги, девушка вздрогнула и еще больше сжалась в комочек. Из страха быть замеченной она даже перестала дышать. Шаги приближались..."

Рындина Л. Чудо. "Возрождение" # 9.

Сергиевский Н. Камергер и Гишпанка: Исторический роман (Продолжение). "Возрождение" #7-9.

Тепер Б. Вторая память. "Новый журнал" # 23.

Тхоржевский И.И. Русская литература. 2-е издание. - Париж.

"Первое издание этой книги разошлось очень быстро и вызвало в печати широкий отклик: и резкую брань, и восторженные похвалы, и придирчивые критические разборы (см. вып. за 1946 год. - А.О.). Настойчивый спрос на книгу, во всяком случае, продолжается, - так что полезность ее доказана. Книга написана в свободной манере, охватывает материал от "Слова о полку Игореве" до Паустовского и Пришвина..." (От автора).

Филиппов Б. Монастырь. "Грани" # 9.

Чиннов И.В. Монолог. - Париж.

Шаршун С.И. Наблюдатель. - Париж.

Шиманская А.С. Капля в море. - Париж.

Шишкова А. Стихи. "Грани" # 9.

Штейгер А. Дважды два четыре: Стихи 1926-1939 гг. - Париж.

Яблоновский С. Наброски о Малом Театре. "Возрождение" # 8.

Яссен И. Лазурное око. - Париж.