О ЛИТЕРАТУРЕ В СОВЕТСКОЙ РОССИИ | СУДЬБА ЖУРНАЛА | СУДЬБА ЧЕЛОВЕКА | КНИЖНАЯ ЛЕТОПИСЬ | НЯНЯ "В ВЕНЧИКЕ ИЗ РОЗ"

О литературе в свободной России. Документ эпохи. Комментарии не требуются

"Тов. Бубнову. Агитпроп ЦК ВКП(б).

Мы, писатели-коммунисты и примыкающие к ним, доводим до Вашего сведения, что в настоящее время составляется список лиц на получение академического пайка для работников искусств.

Учитывая современное политическое положение и невозможность для писателей-коммунистов в условиях новой экономической политики широко печатать и распространять свои произведения, в то время, как представители мелкобуржуазной и идеалистической идеологии печатаются через частные книгопроизводства в России и за границей, а также учитывая художественное дарование, общественное значение и влияние каждого писателя, мы считаем справедливым предоставить академический паек нижеследующим художникам слова:

По группе V
1. Горький

По группе IV
2. Серафимович - крупный талант, работы целиком в области строительства новой жизни, ведущей к коммунизму, коммунист, первый из старых писателей, открыто вставших после октябрьского переворота под знамя коммунизма, печатается в Госиздате.
3. Брюсов - крупный талант, работа в области советского строительства, коммунист.
4. Шмелев - большой талант, как художник будет чрезвычайно полезен для Республики.
5. Вересаев - большое дарование, крупное общественно-художественное значение в прошлом.

По группе III
6. Журавлева-Борецкая - художественное дарование, целиком отдавала и отдает себя на революционное служение, большое значение для масс, старая довоенная коммунистка пролетарского происхождения...
10. Ляшко - художественное дарование на служение новому строю, из пролетарской среды.
11. Маяковский - известный поэт, приемлющий революцию...

По группе II
18. Александровский - даровитый поэт, в революционной плоскости, из пролетарской Среды.
19. Волков - беллетрист.
20. Герасимов - даровитый поэт из пролетарской среды.
21. Обрадович - даровитый поэт из пролетарской среды.
22. Кириллов - даровитый поэт из пролетарской Среды...
(Всего 41 человек - А.О.)

Между тем, мы заявляем отвод против ниже поименованных писателей, предложенных так называемым Всероссийским Союзом писателей на получение академпайка по следующим мотивам:

Арцыбашев - создатель целой полосы буржуазного разложения, санинства, вреден в прошлом, ничего не дает в настоящем.
Мандельштам - поэт с мистико-религиозным уклоном и Республике никак не нужен.
Бобров - изломан в сторону худшего модернизма и не даровит.
Аксенов - не даровит и никому не нужен.
Шершеневич - литературное кривлянье.
Соболь Андрей - резко враждебен к советскому строительству. Вреден.
Садовский - поэт (неизвестен), никому не нужен.
Жилкин - враждебен к советскому строительству, не художник.
Осоргин - то же...

Подпись:
А.Серафимович
Н.Фалеев
М.Журавлева (М.Борецкая)
Дм.Чижевский".

Документ относится к началу 1922 года. Хранится в бывшем Центральном партийном архиве (теперь - Российский центр хранения и использования документов в новейшей истории, в фонде Агитпропа ЦК - ф. 17, оп. 60, д. 175, лл. 31-35..."
(Публикация Арена Блюма. "Русская мысль", 27 июня - 3 июля).

Судьба журнала

"С 1946 года мы издавали журнал "Грани" в Зарубежье и всеми способами нелегально распространяли его в России. Многие видные писатели, поэты и публицисты сотрудничали в журнале. Российские авторы шли на большой риск. Даже появление на страницах "Граней" произведений, которые ходили в самиздате, было предлогом для жестких преследований их авторов. Журнал был видным явлением в русской литературе. Однако, с прекращением литературного подполья иссяк тот источник, который питал журнал, иссяк пафос издания.

После падения советской власти "Грани" вернулись на Родину. Журнал всегда существовал на очень ограниченные средства, но финансовое положение в России оказалось столь плачевным, что издательство оказалось вынужденным по материальным соображениям прекратить издание журнала.

Вышедший сто восемьдесят второй номер журнала - последний номер.

Мы благодарим всех друзей журнала - сотрудников и распространителей за самоотверженную работу в тяжелое время, читателей за многолетнюю верность..." ("Грани", #182).

Судьба человека

В ночь с 27 на 28 января в Нью-Йорке умер Иосиф Бродский в возрасте 55 лет.

"В последние недели жизни Иосиф был весел. За многие годы он привык к своей смертельной болезни, и его настроение зависело не столько от того, что говорили ему врачи, сколько от того, что выходило из-под его пера.

А в эти недели января и декабря он много писал. Видно, особенность гения в том, что он постоянно превосходит самого себя. В последних стихах поразительное ощущение жизни, самой ткани человеческого существования.

Я глубоко убежден, что на Бродском закончилась русская поэзия, какой мы знали ее от 18 века. Когда мы с ним говорили в последний раз, он сказал, что читает прозу Пушкина. Я думаю, что Бродский был последним в России человеком, который мог понимать Пушкина. Как брат брата.

Иосиф писал когда-то: "Я любил немногих, но очень сильно". В число этих немногих входят: Петербург, русский язык, русская литература. Не любил, презирал он пошлость в России - имперскую пошлость с ее злобой и кровью. В том же последнем разговоре он возмущался политическими рассуждениями о Чечне: "Что случилось с большими вещами?" - говорил он. "Большой не должен бить маленького, сильный обижать слабого".

Его любимой формулой обращения к собеседнику было - "солнышко". Но это он сам был солнышком, а мы все светились только отражением его света. Жизнь потемнела - солнышко русской поэзии закатилось". (Лев Лосев. "Русская мысль, 1-7 февраля).

21 мая умер поэт Игорь Чиннов.
"Он прожил долгую жизнь, пережил свою эпоху и тех, с кем общался, с кем дружил, кого ценил, о ком вспоминал в своих очерках, беседах, выступлениях, интервью. Казалось, что всю эмигрантскую литературу знал он лично: Адамовича, Г.Иванова, Одоевцеву, Газданова, Белоцветова, Гингера, Присманову, Смоленского, Оцупа... Он начал печататься почти семьдесят лет назад, сначала в рижских журналах, например, в "Мансарде"... Вскоре он входит в круг авторов знаменитых "Чисел", выходивших в Париже в самую пору цветения эмигрантской литературы...

Это был большой мастер - сложный и неожиданный, изобретательный и изощренный, очаровывающий и технически совершенный - несомненный художник в каждой строфе. У него выработался свой почерк, своя тональность, интонация, мелодия, своя эмоциональная палитра; многие его стихотворения безошибочно узнаются без подписи. Он оставил в наследие русской культуре особый поэтический мир, который не спутаешь ни с каким другим. Вот его остающееся живым, певучим, пульсирующим "Вдохновение":

Пожалуй - жалость, "грусти жало",
и звук, как тени в ночном саду.
немое слово трепетало,
я бредил словно на ходу.

Я не могу сказать яснее,
я не умею тебе сказать.
Как будто музыка во сне - и
начало трепета опять.

Как будто жалость или скрипка
и даже - Муза поет в луче.
И новый звук качнулся зыбко,
не знаю - мой? Не знаю, чей.

И взмах крыла (несмелый, жалкий),
как будто осенью свет весны,
и звуки флейты, как фиалки,
пугливой свежести полны..."
(Вадим Крейд. "Новый журнал", #200).

6 апреля умерла поэтесса Виктория Янковская.
"Почти незамеченной прошла смерть Виктории Янковской. А ведь 6 апреля, на Русской речке, в Калифорнии, скончалась поэтесса, чье творчество высоко ценил Константин Бальмонт и "китайский Бем" - Николай Петерец; чьи стихи были включены в классическую антологию зарубежной поэзии "Содружество"..." (Э.Штейн. "Новый журнал", #202).

Книжная летопись

Азольский А.
Из цикла "Ожоги". Рассказы. "Континент", #89.

Армалинский М.
Гонимое чудо. - Миннеаполис.

Асенкова Н.
Красная лилия. Рассказы. - Тенефлай.

Бабич П.
Низкое небо. Стихи. - Филадельфия.

"Помню, в начале 80-х годов я просматривала "Нового американца", газеты новой не только "по возрасту", но и по непривычному для нас, не "новых", полемическому задору. В одной из газет я нашла цикл стихов не известного мне тогда поэта Павла Бабича...

Весь цикл стихов, названный "презренным" словом "Ностальгия", не вписывался в современные, тронутые холодноватой иронией, технически виртуозные стихи. В строках Бабича не было "технической оснащенности", в них было нечто иное: искренность и душа.

Имя Бабича стало встречаться в печати довольно часто... "Низкое небо" - первый сборник его стихов.

...Низкое небо серого дня.
Коснуться бы звездной пыли,
Да лошадь загнана, бьется в мыле.
И лошадь та - не моя...

В этих четырех строках иносказательно говорится о судьбе поэта, кратко описанной в послесловии к сборнику его женой Джеммой Квачевой. Детство Бабича прошло под знаком войны, и не просто войны, а блокады Ленинграда: "Блокада. Горькая пора./ Осталось четверо в квартире:/ Сосед, я, мама и сестра./ Всех остальных похоронили"...

Отрочеству и юности Бабича сопутствовали горькие размышления о судьбе отца, "почетного полярника", и трудная жизнь семьи без него, "врага народа", сосланного в ГУЛАГ и там погибшего... Все это подготовило почву для конфликта с "самой могущественной организацией - КГБ... и стало ясно, что выход один - эмиграция".

Здесь, на Западе, поэт пытается "заговорить" свою память: "Я все забуду, что смогу забыть..." Но сделать это отнюдь не просто для человека с его душевным складом. Об этом говорят все его стихи:

...Во сне, в стихах, в мечтах об этом -
Я осенью вернусь домой.

Войду тропинкой, будто с паперти,
В шуршанье золота берез
И влажною щекой от слез
Коснусь на миг багряной скатерти...

И клен в огне. И дождь грибной
Пролил. И все залито светом.
И тишина звучит сонетом.
И все дослушано тобой..."
(В.Синкевич. "Новый журнал", #203-204).

Баевский Д.
Парапушкинистика. √ Миннеаполис.

Бобышев Дм.
Стихи. "Новый журнал", #203-204.

Буковский В.
Московский процесс. Отрывки из книги. "Русская мысль", январь-март.

Ильинский О.П.
Стихи. 1981-1996. - Филадельфия.

"Своей литературной судьбой Олег Ильинский связан со второй волной русской эмиграции, то есть с военным ее поколением, хотя сформировался он как поэт уже в "мирное" время периода "холодной войны". Довольно часто его стихи появляются в зарубежной периодике, но в метрополии он известен мало...

Ильинский - автор пяти поэтических сборников, названных неизменно одинаково "Стихи"...

И вот передо мной последний, довольно солидный и увесистый томик стихов Ильинского┘ названный как и все предыдущие - "Стихи", но с уточнением времени "1981-1996" и с дополнением "Из записок", которым обозначен заключительный раздел с прозой поэта.

Остальные разделы, собственно поэтические, частично озаглавлены ("Франция", "Испания"), частично нет. Но и неназванные, они могли обозначаться по странам, главным образом европейским, - местам путешествий автора: Германия, Италия, Швейцария... Пригородная и загородная Америка тоже вполне бы составила раздел в этой книге, как и отдельно стоящий от всех других мест и даже им противостоящий Нью-Йорк. Такое построение книги не случайно.

Дело в том, что большинство стихотворений являются пейзажными зарисовками, этюдами, отмечающие наиболее яркие жизненные и художественные впечатления от всего увиденного поэтом в пути. Но это ни в коем случае не туристские снимки на память, это именно этюды, в которых запечатляются не только красивые виды или памятники искусства┘ но и состояние души автора, осмысляющего эту красоту и делающую ее частью своего опыта и дальнейшей жизни.

В этом и состоит единство сборника: независимо от географических помет, большинство стихов имеют один эстетический принцип...

Во многих этюдах Ильинского человеческое начало представлено прежде всего архитектурными или живописными шедеврами прошлого, памятниками искусства, вжившимися в природу и непредставимыми без ее окружения. Витраж загорается красками и оживает от света, проникающего внутрь часовни, и наоборот, в отражениях оконных стекол живописуются фрагменты пейзажа. Голубь, гнездящийся в лепнине собора, живет и в архитектуре, и в природе. соединяет эти два начала. В этом он сродни поэту-художнику, который также живет в двух мирах, творя свою розово-золотую утопию их гармонического соединения.

Ильинский - скорее всего художник в прямом, ремесленном смысле этого слова (не важно, любитель или профессионал, но он также художник в способе своего эстетического мышления. Его образность визуальна, она оснащена средствами изобразительного искусства: гроза - "ядра скульптурного грома"; "скульптура мгновения"; небо - "высокий плафон"; звезды - "чертеж вселенной"; "Венеция - большая акварель"; светотени, холсты, палитры, мольберт, карандаши, фарфор, хрусталь и, наконец, ключевой образ книги - "летящая кисть импрессиониста"..." (Д.Бобышев. "Новый журнал", #202).

Косман Н.
Зеркала и мифы. - Нью-Йорк.

Кторова А.
Палустова гора. Американские мини-городки. "Новый журнал", #203-204.

Левина А.
Брак по-эмигрантски. Повесть и роман. - Тенефлай.

Машинская И.
Из новых стихов. "Русская мысль", 25-31 января.

Моршен Н.Н.
Собрание стихов. - Беркли.

Найман А.
И я жил в Риме. Стихи. "Континент", #89.

Платова В.
Де-факто. Повесть. "Время и мы", #134.

"Я - богема. Я - отщепенец, я - непризнанный гений. Я - писатель. Каждое утро я просыпаюсь с отчетливым сознанием безвозвратно утекшего времени. Бросаю трусливый вороватый взгляд на часы и тотчас меня пронзает физическое ощущение снашиваемости дня, когда все решительно уже поздно. Поздно жить этот день. Его остаток протечет сам собой, не подвластный моей воле, не требуя от меня решений, не оставляя выбора. В конце концов я окажусь там, где еще можно оказаться, с теми, с кем еще можно оказаться, - такими же, как я, не дорожащими днем людьми, прожигателями ночей, и ничего не услышу нового, не увижу внезапного, ничто не поразит моего воображения.

Все, что происходит со мной в этот исходящий день, будет иметь все тот же опротивевший мне привкус, цвет и запах недоеденной кем-то еды, разоренного стола, чудовищной прокуренности. Сам я никогда не курил, даже в армии.

К счастью или к несчастью своему, я не пьяница и не наркоман. И тем и другим легче достаются минуты, когда ты для себя целый мир, и целый мир в тебе, - они "балдеют, ловят кайф". А вот мне последнее время все "не в кайф". Я устал сам от себя, перестал быть интересен себе, надоел. Если бы я хоть однажды проснулся бы в шесть - нет, это чересчур, это уже отдает снобизмом - но просто в восемь утра, проснулся бы полным сил, способным начать новую жизнь, как бы я ее начал?.."

Поповский М.
На другой стороне планеты. Тт. 1-3. - Филадельфия.

"Издательство "Побережье" в Филадельфии выпустило три тома очерков Марка Поповского о русской эмиграции "На другой стороне планеты"...

Уже один размах работы вызывает уважение. Чтобы написать все вошедшие в три тома очерки, нужны были десятки часов интервью, десятки часов обработки материала, неиссякаемое любопытство и доброжелательность по отношению к героям очерков...

Идея всех трех томов - дать некий социологический "портрет" русской эмиграции... Возможно ли создать подобный портрет? И да, и нет. Это приблизительно также легко, как описать то, что вы видите в калейдоскопе. Всегда остается что-то "за бортом", кто-то не влезет в анкетные рамки и ни в какие рамки вообще. И все же калейдоскоп существует, его изменчивость всегда привлекательна, а разрозненные материалы, собранные воедино начинают, как цветные стеклышки в калейдоскопе, играть новыми красками, приобретают новую глубину.

Каждый том разделен на пять отделов с более или менее постоянными названиями, которые сами по себе многое говорят и об авторе и о материале: "В Америку с идеями", "Эмигрантские будни, "Вкусы, нравы, характеры", "Проблемы? Сколько угодно" и "Мы здесь не первые".

Через все три тома проходит идея, что "эмиграция - испытание не из легких"┘ что это трагедия...

Трехтомник Поповского прекрасно иллюстрирует, что эмиграция действительно трудное дело, но ведь любой переезд, отрыв труден. По собственному опыту могу сказать, что переехав из Москвы в маленький поселок на Чукотке, человек оказывается в гораздо большем одиночестве, чем любой эмигрант в Нью-Йорке..." (Максимова О. "Новый журнал", #201).

Терновский Е.
Кудесник. Роман. - Париж.

Фрайнберг Н.
Александритовый перстень. - Филадельфия.

"В последнее время в зарубежной литературе мало попадалось книг, которые читались бы запоем, которые трудно отложить до завтра... Нора Фрайнберг, автор нескольких книг прозы и сборника стихотворений, написала роман, выгодно отличающийся от других в том жанре, который принято называть развлекательным.

Роман относится к интеллектуальной (в отличие от приключенческой) детективной литературе. Но автор не идет слепо по стопам родоначальников этого жанра Эдгара По и Конан Дойля; кое в чем Фрайнберг созвучна Агате Кристи, хотя и здесь она оригинальна...

Нора Фрайнберг прекрасно справилась с замыслом романа: читатель до конца ломает голову над ее детективным кроссвордом. А умело созданная стремительность действия, резко очерченные детали вещей, включая злополучный прекрасный александритовый перстень, живописный фон повествования, условная правдивость характеров и поведения действующих лиц обеспечивают не только читательский интерес к книге, но и делают ее литературным фактом..." (В.Синкевич. "Новый журнал", #206, 1997).

Черешня В.
Свое время. Стихи. - Тенефлай.

Чудакова М.
Так ярый ток, заледенев... О творчестве Аркадия Белинкова. "Грани", #179.

Яновский В.
Ересь нашего времени. Продолжение. "Новый журнал", #201-202.

Сборники:

Триада. - Филадельфия.
"Три четких профиля на обложке книги. Три представителя современной зарубежной поэзии. Игорь Михалевич-Каплан, Валентина Синкевич, Нора Фрайнберг - имена поэтов, вошедших в недавно опубликованный в Филадельфии поэтический сборник "Триада"... В нем отражены три различных творческих мировоззрения, три взгляда на окружающее..." (М.Гарбер. "Новый журнал", #205).

Няня "в венчике из роз"

"Няню Пушкина мы знаем с детства, будто не только поэта, но и нас самих она выходила. Ей принадлежит почетное место в любой биографии поэта. Стоит ли приниматься за такую банальную тему? Что нового удастся сказать?

В очередной раз перебирая материалы, накопленные за долгие годы в толстой папке с ее именем, мы решили попытаться взглянуть на няню, как на историко-литературное явление, одну из нерешенных загадок биографии Пушкина.

Исходные материалы о няне скудны, но, судя по всему, извлечено максимум возможного и интерпретировано по-разному, иногда не в лад с историческими фактами. По неписаному закону пушкинистики окружение великого поэта сортировали, делили на друзей и врагов с последующей гипертрофией их достоинств или недостатков. Няня чистку выдержала с честью и не раз...

Пушкин несомненно любил няню, а пушкинистика полюбила няню Пушкина еще больше Пушкина. Прославление "народной няни" не есть заслуга одной советской пушкинской школы. Возвеличивать няню стали первые пушкинисты, высказывая мысли, созвучные официальной национальной идеологии.

По Бартеневу, "Арина Родионовна мастерски рассказывала сказки, сыпала пословицами, поговорками, знала народные поверия и бесспорно имела большое влияние на своего питомца, неистребленное потом ни иностранцами-гувернерами, ни воспитанием в Царскосельском лицее". Вдумайтесь: иностранцы и лицей пытались истребить в Пушкине все наше, русское, хорошее, а няня его спасла...

Как Пушкин, по Аполлону Григорьеву, "это наше все", так няня в биографиях поэта стала для Пушкина все. Зимой, сообщает пушкинист, няня заменяла даже печку: "В Михайловском доме, морозным зимним вечером... его согревает лишь любовь няни".

Хотя советской власти уже нет, правильная с точки зрения официальной мифологии няня заполняет не только массовую литературу о Пушкине, но и, за редким исключением, исследования...

17 февраля 1918 года разоряют и сжигают Тригорское, 19 февраля грабят, а затем поджигают Михаиловское, или, как написано в советском путеводителе, "После Великой октябрьской социалистической революции в пушкинские места пришел настоящий, заботливый хозяин - народ". Фашистами имение было разрушено еще раз. Дизайн помещений, в которых якобы жила Арина Родионовна, планировался и восстанавливался лучшими архитекторами. Флигель был переименован в "Домик няни". На том месте, где когда-то стояла "ветхая лачужка", создана творческая мастерская Великой Хранительницы русского народного духа, фольклора, языка, музы поэта и создательницы его гения. В перестроенном под музей барском доме девичью переименовали в "Комнату няни". На стенах, как говорится в путеводителе, - "литературная экспозиция, рассказывающая о дружбе Арины Родионовны с Пушкиным". Порядок имен изменился: теперь няня стала дружить с поэтом..." (Ю.Дружников. Няня Пушкина в венчике из роз. "Новый журнал", #201).