 |
      |
 |
|
|
|
|
|
||
|
||
| / Круг чтения / Шведская полка < Вы здесь |
|
Шведская лавка # 74 Дата публикации: 11 Июня 2002  получить по E-mail версия для печати
Выпуск подготовил Роман Ганжа
Ноам Хомский. Прибыль на людях: Неолиберализм и мировой порядок / Пер. с англ. Б.М.Скуратова. - М.: Праксис, 2002. - 248 с. - (Политика). Тираж 2000 экз. ISBN 5-901574-15-Х Автор текстов, собранных в этой книге, - человек, известный всему миру как Маркос, "голос" мексиканских индейцев штата Чьяпас, в январе 1994 года восставших против нового мирового порядка, полевой командир Сапатистской армии национального освобождения, бывший марксист и народник. В оправдание названия книги (другая революция) составители приводят следующие аргументы: 1) Сапатисты не стремятся к захвату власти и не делают ставку на военное решение конфликта. Задача восстания - "разбудить" гражданское общество. 2) Сапатисты не определяют себя в отношении к "народу", "классу" или "истине". 3) Сапатисты полностью подчиняются гражданскому руководству индейских общин штата. 4) Против "интернационализма". 5) Против "революционного террора". 6) Против "диктатуры". 7) Против "демократического централизма". Социальная база сапатизма - "широчайшие слои общества, разобщенные пока меньшинства, в сумме своей составляющие абсолютное большинство, которые являются объектами социальной дискриминации и жертвами неолиберальной экономической политики: дети, молодежь, женщины, пенсионеры, индейцы, деятели культуры, мелкие и средние предприниматели, рабочие, безработные, нищие, сексуальные и религиозные меньшинства". Тексты Маркоса - манифесты, прокламации, интервью, эссе - содержат богатейший материал для специалистов по неореволюционной риторике. Возьмем наудачу несколько пропозиций: 1) Наша цель - не определенный "социальный порядок", но "отношения равенства" между людьми. 2) Мир превратился не в "мировую деревню", как было обещано, но в "архипелаг", открытый лишь для капитала и войн. 3) Новый мировой порядок развивает в человеке не "разум", но "иррациональное". 4) Цель не оправдывает средства. Средства - это и есть цель. 5) "Неолиберализм" - это вовсе не доктрина капитализма, стремящегося преодолеть или объяснить кризис. Это сам кризис, созданный экономической теорией и доктриной. 6) "Неолиберализм" не укоренен в "реальности". Он зиждется на симуляции, импровизации, противоречии и лжи. 7) "Сапатизма нет, его не существует. Он только служит, как служат мосты, чтобы перебраться с одной стороны на другую <...> Нет универсальных рецептов, линий, стратегий, тактик, законов, регламентов и лозунгов. Есть только одно желание: постороить лучший мир". 8) Четвертая мировая война, которая уже идет - это война против различий за Единый Язык и Единый Рынок. Но на самом деле различия только умножаются. Дело в том, что "естественны" только те различия, которые не выходят за пределы Тождества, каковым является Человек. Человек - вот главный враг нового мирового порядка. Уничтожение Человека ведет к росту различий чисто нумерологических, - исчислимых и сертифицируемых. 9) Сегодня Человек - это Достоинство, Сопротивление, Солидарность. Маркос рассказывает о годах своей юности: "Мы входили в мир точно так же, как входили в литературу <...> Мы видели мир не сквозь кабель новостей, а сквозь роман, эссе, стихотворение. Это сделало нас совсем другими". И далее: "Со мной всегда "Дон Кихот" и обычно я ношу с собой "Цыганское романсеро" Гарсиа Лорки. "Дон Кихот" - это лучшая книга по политической теории; после него следуют "Гамлет" и "Макбет". Нет лучшего способа понять мексиканскую политическую систему, ее трагические и комические стороны, чем читая "Гамлета", "Макбета" и "Дон Кихота". Лучше любой статьи по политическому анализу". Своим главным оружием Маркос считает "магию слова", а в особенности "метафору". Оружие не сказать чтобы новое, но зато надежное и бьет без промаха. Отсюда вывод: прямое политическое высказывание, если уж таковое случается, берет на вооружение не водяные пистолеты шизофренического дискурса, но калаши традиционной риторики. Сборник статей Ноама Хомского (Noam Chomsky, 1928) "Прибыль на людях" (Profit over People: Neoliberalism and Global Order, 1999) можно читать как ненавязчивый аналитический комментарий к полевой риторике Маркоса. Тем более что Хомский - революционер со стажем. Скачок полувековой давности от "структурализма" к "генеративной грамматике" (а также от "бихевиоризма" к "когнитивизму" и "интерпретационизму") так и называется: Chomskyan Revolution. Революция, однако, продолжается: Global Order, с которым воюет Хомский, - это мир, увиденный глазом структуралиста-бихевиориста. Глаз сей различает только "продукты" и "внешние различия", игнорируя "движущие причины", "внутренние сходства" и "глубинные структуры". Динамика цен, колебания курсов, кривые доходов, статистика спроса... Это означает, по сути, пассивное согласие с существованием "черного ящика", вещи-в-себе, закрытой для публичного обсуждения. Такой вот кантианский либерализм, ограничивающий вмешательство "разума" в сферу высших целей и принципов. "Разум", который со времен афинской демократии представляет собой публичный и открытый механизм принятия решений, таким образом, выставляется за дверь. Решения отныне принимаются в рамках неконтролируемых, неподотчетных никому институтов. Деполитизация индивида - прямая дорога к дегуманизации. Отсутствие пространства социальной инициативы ведет к апатии и цинизму. Так подтверждается школьная максима о том, что человек суть животное политическое. К слову. Наши университетские преподаватели философии пытались привить нам свое восхищение Кантом: этакий чудаковатый домосед, чуравшийся женщин и "большой жизни", но зато обладавший "целомудренной чувствительностью" и "дисциплиной". А главное, странная сила воображения позволяла ему переживать далекие путешествия и встречи с прекрасным полом als ob они происходили на самом деле. Прибавьте к этому рассуждения об условной, воображаемой целесообразности мира, и вы получите типичного нынешнего обывателя, космополита поневоле, чьи суждения о мире, безусловно, априорны, поскольку проистекают не из опыта, а из телевизора. "Антикартезианский" проект современной философии, направленный против прозрачности и исчислимости мира, - это невольная апология международных наркокартелей, могущественных транснациональных корпораций, ВТО и МВФ. Так что картезианец и рационалист Хомский в своей критике неолиберализма всего лишь продумывает до конца собственные методологические установки. Субкоманданте Маркос. Другая революция Ноам Хомский. Прибыль на людях 
Морис Бланшо. Пространство литературы / Пер. с фр. В.П.Большакова, Б.В.Дубина, С.Н.Зенкина, Д.Кротовой, Ст.Офертаса, Б.М.Скуратова. - М.: Логос, 2002. - 282 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-8163-0030-Х Результат мичуринской прививки кормовой свеклы сорта "Хайдеггер" к десертному арбузу галльской речи. А также необъяснимой ушибленности отечественных просветителей селекционными причудами пятидесятилетней давности. Особенность книжки в том, что входящие в нее высказывания по своей форме - общие, но по сути - частные. Возьмем, например, такое утверждение: произведение (П) искусства есть, но оно ничего не выражает. Формально следует читать "любое П", но тогда получается абсурд. Поскольку очевидно, что некоторые П как раз "выражают", а некоторые созданы по совсем иным стратегическим соображениям. Да и слово "есть" обладает множеством разных смыслов. В каком из этих смыслов "есть", к примеру, "4'33''" Джона Кейджа? Мифология "произведения" и "творца", зародившись в пивной утробе немецкого духа, почему-то нынче только нам и икается. Сюжет, в общем, такой. Следуя идее феноменологической редукции, Бланшо различает "естественный" опыт и опыт "подлинный". "Искусство начинается в вещах, но в каких? В нетронутых вещах <...> когда они не подвержены использованию, не затасканы своим применением в мире. Поэтому искусство не должно исходить из вещей, находящихся в иерархической зависимости и упорядоченных, которые являют нам наши будни: в мире вещам отводятся места согласно их ценности, каждая наделена своей и одни ценны более нежели другие. Искусству чужд такой порядок, оно заинтересовано в реальности через призму абсолютной незаинтересованности, через нескончаемость дистанции, каковой является смерть". В естественном опыте главное - определенность, хорошая видимость, дистанция и фокус. Но тут, к сожалению, не встретишь Бытия. Чтобы его повстречать, надо: 1) перестать "писать", то есть отказаться от привычной, доведенной до автоматизма активности; 2) поменять свое "Я" на "Оно", самоуничтожиться, утратить "характер" и "память"; 3) перестать "видеть", ослепнуть, то есть включить "близкое зрение". Опыт Бытия является также и опытом Смерти. Разумеется, такой опыт некоммуницируем, событие "контакта" нельзя запротоколировать. Чтобы было понятнее, Бланшо рассказывает миф об Орфее. Задача Орфея, спустившегося в Аид, - удержать Эвридику ("ночь", безмолвие, тайна, невыразимое), вывести ее на свет, придать дневную форму. Взгляд Орфея - это отказ от творения, момент Встречи, искупительная жертва, нарушение обычного порядка, высший миг свободы и "вдохновения". Мораль: "Письмо начинается взглядом Орфея". 
Петер Козловски. Миф о модерне: Поэтическая философия Эрнста Юнгера / Пер. с нем. М.Б.Корчагиной, Е.Л.Петренко, Н.Н.Трубниковой. - М.: Республика, 2002. - 239 с. - (Философия на пороге нового тысячелетия). Тираж 2000 экз. ISBN 5-250-01851-3 Петер Козловски (1952) утверждает, что Эрнст Юнгер (1895 - 1998), как никто другой, проник в суть "метафизического смысла исторической эпохи" и что его произведения, написанные за 70 лет (1920 - 1990), образуют "единый эпос о модерне". В этом Юнгер наследует "романтикам" и "гностикам", создававшим повествовательную теорию Всеобщей Действительности. Схема, как и в любом эпическом повествовании, одна: творение, падение, искупление. Конфликт божественного права и притязания человека на власть. Первая половина века - это последовательная смена трех мифических типов: Солдат, Рабочий, Титан. Поздний Юнгер рисует конец великой эпохи в "малых формах": пораженец, историк, денди. Козловски полагает, что Юнгер - это первооткрыватель "истинного" постмодерна. "Истинный постмодерн, который осуществил бы мыслительное преодоление модерна, можно обосновать только теологически; он должен восстановить в правах насущность "гнозиса" и мифа". Вот так-то... Еще Козловски пишет, что Юнгер превратился из "рационалиста" в "романтика", и называет его "иллюминатом". Вообще автор тратит чрезвычайно много энергии на установление логических отношений между понятиями. "Философ", "философ-поэт", "поэт", "эпический поэт", "христианский поэт", "технократический просветитель", "просвещенный нигилист", "просвещенный мавританец", "мифолог", "христианский мифолог", "титанический мифолог", "летописец", "христианский писатель", "язычник", "маг", "оккультист", "верующий", "теолог", "догматический теолог", "христианский гностик"... Не для слабонервных. Но вернемся к истинному постмодерну. Сей заковыристый продукт должен быть "единой теорией", которая бы наконец объединила "христианскую теологию", "просвещение" (другой вариант: "философию") и "магию мифа". Зачем, спрашивается, это надо? А вот зачем. Козловски полагает само собой разумеющимся, что в "политическом" и "хозяйственном" смысле человечество не придумало ничего лучше "либерализма", но вот его, либерализма то бишь, метафизика, а именно "скептицизм" и "агностицизм", нуждается в улучшении. Имеется, стало быть, вакантное место, и Юнгер - самый выгодный кандидат. А потому Козловски записывает Юнгера задним числом в "тайные либералы" на том основании, что он был "романтик", а все романтики - тайные либералы. Силлогизм, конечно, правильный. но не вполне корректный. Большая посылочка подкачала. Это все равно что объявить всех реалистов тайными милитаристами, или всех карьеристов - тайными эксгибиционистами. Впрочем, чужая душа - потемки. 
Андрей Ковалев. Критические дни: 68 введений в современное искусство. - М.: Модест Колеров и "Три квадрата", 2002. - 335 с. - (Труды и дни). Тираж не ук. ISBN 5-94607-007-Х Книга Ковалева воистину необъятна. И язык ее прекрасен. Я не иронизирую. Таким бы языком да... эх, что уж там. "Русские художники оказались в очень странном положении. С одной стороны, они, несомненно, выступают в локальной культуре как агенты некоего обобщенного Запада, так как используют универсальный язык, почти фатально не считываемый прочими аборигенами как язык искусства. Русская литература с ее инерционной наследственностью не смогла найти сколько-нибудь современного языка и остается странным ретроспективным симулякром самой себя. Визуальное искусство, не имеющее глубокой традиции, неожиданно оказалось в привилегированном положении как раз из-за отсутствия прямой генеалогии - современное искусство было придумано абсолютно заново в кругу московских концептуалистов. Или: "Можно сказать о неудачности наших попыток навязать самим себе картезианскую эпистемологическую этику, подразумевающую тотальную прозрачность понимания при каждой логической операции. Но справедливо ли утверждение о том, что искусство все еще есть способ понимания и атрибуции мира? Однако мне сильно не по душе и предлагаемая концепция мгновенного интуитивного понимания. Благородно лишь понимание о собственном непонимании". Одна из сквозных тем - определение/самоопределение, описание/самоописание искусства. Утверждается, что 1) в самой телеологии искусства заложено стремление перейти границу. Искусство - это достижение предельных состояний, оно балансирует на грани искусства и неискусства, жизни и нежизни. 2) Вот почему те определения искусства, которые исходят из "ценностей" (нравственность, традиция, культура, ответственность, красота, истина...), "способностей" (владение техникой) и "норм" (критерии качества, унифицированный язык), на самом деле защищают тоталитарное. Нет никакой тотальности, есть только динамика. 3) Следовательно, современное искусство есть насилие (над языком, социумом, собственным телом, природой или искусством), так как оно не говорит от лица "всеобщего", но, напротив, разрушает знаки этого "всеобщего", предлагая локальные техники интерпретации и осмеливаясь называть "неназываемое", то, что раньше было незамеченным. 4) Такой радикальный жест, выявляющий ограниченность, неполноту любого непротиворечивого языка описания реальности, немыслим без самоидентификации самого художника. Сегодня "оставаться самим собой" означает "иметь самую расплывчатую идентичность и не поддаваться на приказы о самоидентификации", то есть, опять же, избегать отождествления с какой бы то ни было тотальностью. Мораль: искусство - это всегда политика, даже если оно маскирует собственную репрессивность понятиями типа "красота" и "истина". В предыдущих выпусках  поставить закладку
 написать отзыв
|
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
предыдущая
|
||
|
|
||
|
||