Выпуск подготовил Роман Ганжа

• Сергей Гандлевский. <нрзб>
• Леонид Костюков. Великая страна
• Григорий Петров. Жильцы нашего дома
• Павел Крусанов. Бом-бом
• Юрий Андрухович. Перверзия

---

Сергей Гандлевский. <нрзб> - М.: Иностранка, НФ "Пушкинская библиотека", 2002. - 184 с. - (Русская литература). Тираж 5000 экз. ISBN 5-94145-066-4 (Иностранка), ISBN 5-94643-022-Х (НФ "Пушкинская библиотека")

• Александр Агеев: "Но вообще-то роман, несмотря на профессию главного и большинства других героев, вовсе не о литературе. Он о любви и о старости. <...> при абсолютном господстве в романе иронического пафоса в конце концов переживаешь самый настоящий катарсис".
• Инна Булкина: "Время было какое-то смутно неразборчивое".
• Лев Данилкин: "Это совершенно лермонтовская, блистательная, будто алмазной крошкой обсыпанная проза; что ни абзац - то "Тамань", а роман, соответственно, - ощетинившаяся метафорами таманьская дивизия. Столик для стилистов высшего эшелона, где обычно вельможно шушукались М.Шишкин, Т.Толстая и - в оппозиции - В.Личутин, теперь надо будет заказывать на четверых: Гандлевский там будет inter pares. "Неразборчиво" наверняка на долгие годы станет эталоном интеллигентского филологического романа. Уже и по четырехчастной композиции видно, что текст сочинялся поэтом; роман сделан как четверостишие с перекрестной рифмовкой "abab"".
• Сергей Костырко: "Да, тяжело... Но жизнь вообще тяжелая вещь".
• Дмитрий Кузьмин: "Чиграшов, намекает автор, не лучше, он из того же теста. Да и стихи его - положа руку на сердце, так ли уж лучше криворотовских? Приводимые к концу романа последние стихи Чиграшова и самые любимые стихи Криворотова откровенно похожи: ср. первые строки "Когда в два ночи жизнь назад на Юге" и "То же имя. И месяц тому неспроста" - тот же временной зачин, та же нарочитая скомканность синтаксиса... В том-то и дело, что, при всех индивидуальных различиях, подобны, и подобны в своей ущербности, и Чиграшов, и Криворотов, и толком не прописанный Никита".
• Андрей Немзер: "Кто способен так помнить, так себя судить, так трезво смотреть на дешевку новых соблазнов (пусть им порой и поддаваясь), тот остается живым человеком. Тайной. <нрзб>. Даже если полагает, что все уже <рзб>, а за литерами этими - хрестоматийное "разбитое корыто"".
• Мирослав Немиров: "То ли это я стал совсем уж вообще бесчувственным и одеревенелым, то ли Гандлевский все-таки не дотянул, а - не трогает меня вся эта история. <...> Короче, единственная эмоция, возникшая у меня при чтении <нрзб> - восхищение ловкостью автора. И ничего кроме".

Итак, Любовь, Старость, Тайна, и еще что-то смутно неразборчивое... Наверное, сама Жизнь... Хотелось бы, однако, какой-то конкретики, какой-то мотивной структуры что ли, каких-то даже, если уж на то пошло, оппозиций. Вот, например, такая тема: божественная симметрия жизни. Читаем: "Свести вместе оба предмета обожания сделалось навязчивой идеей Криворотова, <...> Лева от природы питал слабость к симметрии - он и стулья у себя дома расставлял вокруг круглого стола крест-накрест под прямым углом - и образ равнобедренного треугольника взаимной любви и дружбы был слишком соблазнителен, чтобы не попробовать привести идиллию в исполнение".

А вот запись в "китайской тетради" Чиграшова: "Соблюсти, пусть не точную симметрию частей, но подвижное живое равновесие, взаимное отражение перегнутой пополам жизни. Сродни четверостишию с рифмовкой абба (или имени Анна)". Стало быть, есть симметрия, черное и белое, членораздельность, <рзб>, а есть подвижное живое равновесие, момент, событие, вспышка, когда рождается какое-то новое качество, еще <нрзб>, еще не зарифмованное, не разлинованное геометром. Из реплики того же Чиграшова (звучит музыка Баха): "Мне все кажется, что мелодия вот-вот станет связным повествованием. Но, слава Богу, не становится, а медлит на границе между голосом и речью. Будто речь родилась на наших глазах и еще не опоганена общим употреблением. Не пошла по рукам".

Есть, выходит, опосредованное, избитое, банальное. И есть непосредственное, <нрзб>. Для Чиграшова это <нрзб> - не более чем проект, чаемая возможность, чудесное превращение разыгранной по готовому сценарию жизни в прекрасную мелодию. И Чиграшов, и Лев вовлечены в создание связных повествований, рифмованных членораздельных звуков (хотя Льва привлекает скорее "сила трения", тоже своего рода <нрзб>). Другое дело Аня: "Очень по-женски лишенная всякого чутья и вкуса к поэзии, Аня была поэтически зряча в живой жизни". Такой вот получается треугольник, с тупым, очень симметричным основанием и острой, очень живой вершиной.

• Сочинения Сергея Гандлевского

---

Леонид Костюков. Великая страна: Роман. - М.: Иностранка, НФ "Пушкинская библиотека", 2002. - 269 с. - (Русская литература). Тираж 5000 экз. ISBN 5-94145-067-2 (Иностранка), ISBN 5-94643-023-8 (НФ "Пушкинская библиотека")

• Лев Данилкин: "Русский мистер Костюков изобрел русского Терминатора - созданное из лоскутков нескольких сознаний существо, которое перемещается по Америке не столько в пространственно-географическом смысле, сколько просачивается сквозь разные виды американского масскульта. Мэгги-Гуренко попадает в коллективы, поведение которых обусловлено их принадлежностью к палп-жанрам: комедия, мистический триллер, мелодрама, полицейский боевик, вестерн, криминальная драма, киберпанковская фантастика. По заданию автора Мэгги-Терминатор словно составляет зональную карту Америки: где какой тип коллективного палп-фикшна влиятельнее. Главный щуп русского киборга - язык: им он регистрирует в окружающей действительности вспышки остроумия. Роман - отчет о внедрении в американскую массовую культуру чужеродного персонажа. "Американа" взламывается изнутри, по-хакерски. Ни одному русскому писателю, сколько я знаю, не удавалось еще зайти так далеко в тыл, вглубь "американы"; Костюков в этом смысле - Ливингстон и Амундсен одновременно".

Мэгги - действительно "агент", из той особой разновидности агентов, о которой идет речь здесь и здесь, причем агент двойной. Ее задача - не столько исследовать стилистики (хорошо сказано: "идиотская стилистика времени") и сценарии по обе стороны океана, сколько пресекать их механическое, запрограммированное развертывание, открывая их "живую", "человеческую" доминанту, вводя в них элемент случайности и непредсказуемости. Так, сочиненный Мэгги диалог русских farmers, будучи проинтерпретирован суперкомпьютером ФБР, оказался "богаче коннотациями, чем "Шум и ярость"". Мэгги, анализируя результат, показывает, что диалог вообще не содержит коннотаций. Он начисто лишен семантики и целиком построен на прагматике. Коннотаций не существует, есть лишь модусы употребления. Или: слова не обладают заранее заложенным в них смыслом, им обладают только люди. Живые люди - вот сухой остаток производимой Мэгги феноменологической редукции.

Случайность - это всегда рождение чего-то нового, типа незапланированного ребенка. Это ошибка в программе, вторжение русской рулетки в западную рациональность, и, в контексте шестой части романа, это - Бог. Напротив, "Дьявол - это образ мыслей, действий и организационных ходов. Вроде операционной системы. Это просто голая оптимальность". Путь кратчайшего понимания, машинный перевод. Подлинное, живое понимание описано в главе "Настоящий театр Чехова и Станиславского": "На сцене стоит какой-то субъект, похожий на тебя. <...> ты ждал праздника, а тебе показали тебя. <...> И тут слышишь там и сям, как зрители шмыгают носами, и понимаешь вдруг, что вы - одно и все человечество не больше, чем один человек. И это все тебе сказал какой-то кретин тем, что просто стоял на сцене одну минуту. <...> И ты понимаешь без слов его тоску, одиночество, неудачу, как если бы это был ты. И твой взгляд загибается, как рельсы на конечной трамвая, и ты видишь себя и понимаешь, что никому не нужен твой любимый костюм и уголок чистого платка в кармане, твои мечты, твои вкусы, твои горести. И что человек проходит, как дождь, а после него высыхает трава. И все сюжеты, все истории, заговоры, интриги - это все только попытки заслониться рукавом от беспощадного луча собственного взгляда". Вот это, господа хорошие, и есть система Станиславского.

• Сочинения Леонида Костюкова

---

Григорий Петров. Жильцы нашего дома: Повесть в десяти главах. - М.: Иностранка, НФ "Пушкинская библиотека", 2002. - 266 с. - (Русская литература). Тираж 5000 экз. ISBN 5-94145-065-6 (Иностранка), ISBN 5-94643-021-1 (НФ "Пушкинская библиотека")

• Лев Данилкин: "Вот убогонький, малобюджетненький русский роман, примечательный щекочущей слабое сердце шелудивостью стиля".

Ну, зачем же вот так-то... Тем более, что это повесть, а не роман. "Повесть", заметим, как раз такая, какая описана Петровичем: нечто прямо противоположное "истории" и "роману". Жанр - предание, легенда, быличка, сказ. Что касается стиля, то вот я читаю хрестоматию Морохина "Прозаические жанры русского фольклора", и разницы никакой не вижу. Но это ведь совсем не плохо, это тоже своего рода достижение. Кстати, в этой хрестоматии утверждается следующее: "Вобрав в себя всевозможные галлюцинации, сновидения темных суеверных людей далекого прошлого, былички с ростом сознания народа постепенно стали терять свое значение. В годы Советской власти в результате роста общей культуры трудящихся исчезли условия для бытования этого жанра. В наши дни былички встречаются редко; как и легенды о святых, их можно услышать лишь из уст очень старых людей".

Центральная идеологема, как и в последнем романе Сорокина, - "сердце". Из реплики Нила Сорского: "Всякое имение ведет человека к гибели. Жизнь теперь стала мерзостной. Все хотят иметь собственность. А для человека это яд смертельный. Главное - сердечное делание. Про это забыли". Вот, скажем, как описывается первая ступень обращения к Богу, довербальная молитва: "У меня не было слов. Я молился воздыханиями сердца моего". А вот процесс, получивший название "сведение ума в сердце": человек сам, собственным усилием, создает в себе "сердце", а затем сводит в него "ум", в результате чего возникает "умосердце" - такое специфическое единство всех человеческих энергий, которое пригодно для соединения с Божией энергией... Ну вот, а вы говорите - немодный роман.

---

Павел Крусанов. Бом-бом: Роман. - СПб.: Амфора, 2002. - 270 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-94278-273-3

• Лев Данилкин: "Несчастный Крусанов, который уже в своем бестселлере "Укус ангела" слишком близко подобрался к вампиру-графоману Милораду Павичу, на этот раз не смог соблюсти дистанцию. В описываемый нами несчастный день, зазевавшись, он уткнулся в сизую жилистую прозу сербского графомана; тот, недолго думая, сомкнул свои жвалы на шее жителя города на Неве".

Семь башен сатаны, звонари из старинного рода Норушкиных, убырки (они же чотгоры), - "это, понятное дело, фольклор". По сути же роман следует квалифицировать как интертекстуальный, диалогический, полифонический, каббалистический, конспирологический, вагиноцентристский и пургативистский. Здесь вы найдете, к примеру, конспективное изложение сочинения Александра Секацкого "Онтология лжи". Узнаете, что Сергей Носов на самом деле думает о вегетарианстве. Особенно мне понравилась скрытая полемика с Владимиром Шаровым. У Шарова читаем: "Жизнь рода - это и есть полная человеческая жизнь. На каждый род Господь отпустил равную меру добра и зла, и поэтому человек, который много грешил, обрекает на страдания своих потомков. <...> смерть - это листья, облетающие с дерева во время летнего зноя". У Крусанова: "именно Тимофею принадлежит мысль, будто бы жизнь рода - это и есть исчерпывающая в своей полноте человеческая жизнь, его цельнокупная судьба, а частные смерти - это увядшие листья, облетающие с древа после заморозка или в летнюю сушь. При этом на каждый род Господь отпускает равную меру добра и зла, так что нечестивый, много и страшно грешащий человек невольно обрекает своих потомков на праведность". Отметим изящную ненавязчивость обобщения "во время летнего зноя" до "после заморозка или в летнюю сушь". Точность нужна во всем. Кстати, Жизнь Рода, Зов Предков, Сценарий, План, Парадигма, - как раз всем этим Андрей Норушкин без труда манкирует в финале, призывая в помощники Случай. Орлянку то бишь. Или только думает, что манкирует: орлянка иногда преподносит такие сюрпризы...

• Ночь внутри
• Бессмертник
• Укус ангела
• Отковать траву

---

Юрий Андрухович. Перверзия: Роман / Пер. с укр. А.Бражкиной, И.Сида. - М.: Новое литературное обозрение, 2002. - 367 с. Тираж 2000 экз. ISBN 5-86793-173-0

Известный украинский поэт Станислав Перфецкий приглашен в Венецию "для участи в интернациональном семинаре культурно-духовых деятелей, организуемом нашим Фондом "La morte di Venezia" совместно с определенными интеллектуальными, коммерциальными и сакральными кругами. тема семинара: "Посткарнавальная бессмыслица мира: что на горизонте?"" (на самом деле у него совсем другая миссия: он должен прикончить одну важную птицу). По ходу романа Станислав делает любовь с приставленной к нему переводчицей и шпионкой Адой Цитриной, участвует в опере buffa в форме pasticcio в трех действиях и множестве картин "Орфей в Венеции" знаменитого оперного режиссера и реформатора современности Метью Куликоффа (Перфецкий "был первым, кто внес душу в это механическое представление <...> все основания говорить о появлении новой звезды на венецианском оперном небосклоне"), исполняет на семинаре свой доклад-импровизацию, присутствует при совершении сатанинского обряда, в финале бесследно исчезает.

Ключевое слово - Карнавал. "Мы в Венеции склонны думать, что произошла утрата Карнавала. <...> Способны ли мы еще любить, смеяться, плакать? Достаточно ли живы, чтобы жить? <...> мы соберемся <...> в сердцевине этой Большой Цитаты, воплощения нашего окончательного "после"". По ходу дела выясняется, что Венеция ("смрад воды, запах женщин, умирающие здания, трава в щелях между камнями, дешевые притоны, сентиментальные предания, каждому из которых тут верят больше, чем Библии, полуистлевшие книги, водянистые вина, влажные постели, атласные подушки, бутылки тысячи калибров, голуби, туристы, проститутки, призраки") - простите, отвлекся, так вот, Венеция - это как бы и есть смерть Карнавала, или вообще Смерть, а если быть точным - "страшная метафора человеческого бессилия культурой переменить мир". Карнавал, соответственно, - это чувства, драматизм, непосредственные переживания, естественность, бесформенность, плазма, брожение, Жизнь, Любовь.

Доклад Перфецкого содержит следующие сведения по интересующему нас вопросу: "Стонадцать племен устроили вековечный карнавал в наших генах [речь идет об украинцах]. <...> Но не поэты и не песни составляют суть нашего карнавала. <...> Я имею в виду великую мистерию мужчины и женщины. <...> Только любовь может спасти нас от смерти. Там, где кончается любовь, начинается "бессмыслица мира". <...> Если под Карнавалом понимать предельное напряжение сил жизни во всей полноте и неисчерпаемости или, что то же самое, высшее выражение битвы любви со смертью (смертью как пустотой, как небытием, как ничем), то он действительно не должен закончиться никогда или, по меньшей мере, будет длиться настолько долго, насколько мы не исчерпали еще своего кредита у Небесного Зрителя".

• Московиада

В предыдущих выпусках

• Владимир Сорокин. Лед
• Роберт Пирсиг. Дзен и искусство ухода за мотоциклом
• Ханс-Ульрих Трайхель. Тристан-аккорд
• Том Стоппард. Травести
• Ивлин Во. Возвращение в Брайдсхед

Сводный каталог "Шведской лавки"