Дуглас Рашкофф
Глава из "Экстази: подробное руководство" под редакцией Джули Холланд, 2001.

Перевод Анастасии Грызуновой

Каждая культура и субкультура получает те наркотики, которые заслужила. Вообще-то корни почти любого крупного культурного движения в истории обнаруживаются в химикатах, которые тогда были или отсутствовали.
Древние кочевники регулярно отправлялись в психоделические трипы, поедая грибы, что вырастали в навозе скота. Ранние же аграрные культуры оказались лишены достоинств (и избавлены от недостатков) подобного нарковдохновенного общественного строя. Смену системы ценностей историки связывают с собственничеством, а смену психологии - с эволюцией и поддержанием эго, - слишком часто, впрочем, забывая о том, как природные психоделики должны были повлиять на ранние культуры.
В XIV и XV веках кофейные зерна, импортированные в Европу из Марокко, породили посиделки заполночь и ночные грезы художников, что дали начало Возрождению. Молодые кофеманы, от стимулирующего напитка не спали ночами и углублялись в изучение основ реальности. Сделав скачок в осознании многомерности мироустройства, они изобретали все на свете, от систем исчисления до перспективы в живописи.
Это и есть ренессанс - возрождение старых идей в новом контексте. Яснее ощущая многомерность, можно выстроить заново многие грани бытия. Земля круглая, а не плоская; у картин бывает глубина и точка схода - ренессансное озарение есть скачок в понимании пространства. Момент перехода на мета-уровень.

Такой же момент ренессанса имел место в западной поп-культуре 1960-х. Его предвосхитили прорывы в теории относительности и квантовой физике, а общественное сознание совершило наконец пространственный скачок, когда цээрушный наркотик для промывки мозгов ЛСД утек в субкультурные и академические круги.
Психоделическая революция, пусть вскоре и свернутая до андерграундного феномена, возродила древние идеи в новом, научном контексте. Психологи вроде Тимоти Лири, желая постичь природу ЛСД-транса, обратились к духовным системам Востока - к тибетской Книге Мертвых, например, которая зафиксировала процесс, позволивший путем "сознательного возрождения" в конце трипа встроить в повседневную жизнь озарения, что случились в межпространственном пути.
Как деятелям раннего Возрождения пришлось вплотную заняться трехмерной реальностью шара, который они топтали, так пионеры психоделики различили в планете живую систему, переплетенную и взаимозависимую. Биологи-философы, такие как Джеймс Лавлок, разработали новые теории, объясняющие этот феномен, - к примеру, гипотезу Геи, которая приписывает планете свойства саморегулирующейся жизненной формы.

Математики тем временем вынырнули из психоделического опыта, по-новому видя многомерность чисел, с которыми работали. Теория систем постулировала новые динамические математические отношения между элементами экосистем и крупных популяций. Началась работа с ненавистными нелинейными уравнениями, была открыта "дробная размерность", она же фракталы, что способствовало математическому осмыслению непостижимых прежде систем. Приписав облаку дробную размерность, не упрощая его до простого шара, математики смогли наконец рассчитать его ранее невычисляемую площадь поверхности.

Если XVI столетие принесло с собой новые методы изображения найденной перспективы, то в 1970-е появилась голография, которая еще дальше продвинула многомерность наших представлений. Голография отображала не только глубину - еще и время. Наблюдатель движется вокруг картинки, но и картинка движется - женщина моргает, птица машет крыльями.
Более того, голограмма заставляет нас пересмотреть природу материи. Если голограмму, изображающую птицу в полете, разбить на тысячу кусков, птица, пусть и смазанная, продолжит полет в каждом из них. В цельном изображении отдельные картинки сливаются в одну, хранящую всю необходимую информацию. Вывод (который теперь изучается в сферах столь разных, как анатомия мозга и культурная антропология) таков: каждый элемент системы каким-то образом хранит бледное отражение целого. Правильно объединенные, элементы воссоздают всю картину реальности.
Эпоху Возрождения отчасти вдохновляла новая технология коммуникаций: печатный станок. Спасибо Гутенбергу - массы стали грамотными. Библия и другие тексты уже не принадлежали одним высшим классам и религиозной элите. С точки зрения распространения информации игровое поле выровнялось, и в итоге началась Реформация - появился протестантизм.
К 1980-м нынешний ренессанс обрел технический эквивалент печатного станка - персональный компьютер. Индивидуумы получили не только информацию, но и возможность самопубликации в глобальных сетях. Это обозначило качественный рывок отношений индивидуума и общества в целом. Каждое человеческое существо с компьютером, подключенным к Интернету, стало нодой динамической системы, способной к реакции и итерациям. Мы лишь начинаем осознавать общественную значимость этой новой человеческой интерактивности.

Но компьютерные сети прозрачно подсказывают нам, какова природа последнего прорыва в многомерное мышление, а равно и почему новые сетевые люди выбрали своим наркотиком MDMA.
Ранняя киберкультура формировалась в основном людьми, имевшими психоделический опыт. Видимо, тем, кто уже путешествовал в галлюцинаторном царстве ЛСД, проще учить языки и противостоять еще не открытым тогда мирам киберпространства. Программисты, фанаты "Грейтфул Дэд" и потребители психоделики подчинили себе расцветающие компании Силиконовой Аллеи, киберкультура переименовалась в движение "киберделики". Ценности психоделической субкультуры 1960-х возродились с подключением ее участников к лидирующей американской индустрии.

Будто стремясь физически и эмпирически реализовать сетевую культуру киберпространства, молодые "белые воротнички" из Сан-Франциско разработали собственную версию электронно-музыкальных тусовок, о которых слыхали от друзей, съездивших на Ибицу и в Великобританию. В Европе уже вовсю устраивались громадные рейв-тусовки. Тысячи людей собирались на заброшенных складах или в полях, танцевали до зари под пульсацию "эйсид-хауса", изначально - записей детройтских афроамериканцев. Однако первые импортированные рейв-тусовки района залива Сан-Франциско предпочитали более осознанную программу.
В Сан-Франциско рейв задумывался аналогом знаменитых "кислотных тестов" Кена Кизи и "Веселых Проказников". Музыка, свет и обстановка идеально извлекают и подпитывают измененные состояния сознания. Ритм - ровно 120 ударов в минуту, частота сердцебиения зародыша, ритм, который использовали южноамериканские шаманы, вводя племена в транс. Танцуя вместе, без заданных па, даже без партнеров, рейверы пытались слиться с групповым сознанием на уровне, какого никогда прежде не испытывали. Задача рейва - испытать реальность за рамками самости. Рейверы стремились к сознанию группового организма. Вдохновленные голограммами и фракталами, они жаждали создать динамическую систему, где каждый элемент способен уловить сущность целого.
И в помощь себе они избрали MDMA.
Большинство уже пробовали ЛСД. Но ЛСД-трип - личное, интроспективное переживание. Почти все отмечают на пике трипа чувство "связанности" со вселенной, однако это осознание единства реальности - скорее интеллектуальное открытие, мощное духовное озарение своего рода. Ибо структура ЛСД-трип эпична, как аристотелева дуга героического путешествия. Возрастающая эйфория достигает кульминации в уничтожающем эго прозрении самореализации. Эго уничтожено - пусть временно, - основы эго и самости видятся искусственными конструктами разума. Но на подрыв и ликвидацию этих конструктов уходит весь трип. В итоге человек тем же путем возвращается к пробуждению и возрождается в существование, диктуемое самостью.

MDMA, пользовавшийся дурной славой эмпатогена из-за использования психотерапевтами, а затем в 1980-х объявленный незаконным, обеспечивал рейверам более подходящий трип. "Экстази" (который большинство рейверов называли просто "Э"), вызывал трип глаже, чем дуга ЛСД-трипа. Полный наркотический эффект достигался быстрей. Экстази не поднимал к крещендо и не обрушивал в свободное падение - он действовал тоньше, нежно заманивая в ровную, общительную эйфорию. Употребляющий Э отправлялся не вглубь, но вовне.
Из-за более гладкого и, соответственно, более предсказуемого прихода экстази удачнее дополнял восьмичасовые танцы. Амфетаминоподобные побочные эффекты позволяли танцевать дольше и энергичнее и гарантировали, что в пиковые моменты человек останется с новыми друзьями на танцполе. Никто не хотел оказаться за бортом.
Ибо кульминация группового Э-трипа - не индивидуальная, но коллективная. ЛСД ввергал человека в суровый самоанализ; экстази же, как выяснилось, - беззаботный, социальный наркотик. Он не он не прожигал личностные преграды на пути к самоосознанию, но растапливал преграды на пути к групповой близости. MDMA известен тем, что побуждает к "неуместным связям" в романтическом контексте, но воспевается и за провоцирование группового единства на крупных сборищах.
Как и алкоголь, Э служил социальным любрикантом, подавлял комплексы и катализировал ощущение почти племенного родства. Однако он не раздувал ощущение всемогущества и неуязвимости - он вызывал иллюзию всеобщей тождественности. Будто группа людей, вместе принявших Э, вместе же обрела силу. Индивидуализм и личные, будничные цели вдруг оборачивались пустой иллюзией, что навязана экономикой, рекламой и страхом разоблачения. Конкуренция между людьми, даже понятие отдельной индивидуальности казались фарсом. Под MDMA личные стремления и терзания смехотворны, они лишь отвлекают от реального дела: от близких отношений на непредставимом прежде уровне.

Для целей рейва - идеальное попадание. Употребление Э, хотя и не обязательное, считалось крайне полезным в группе из нескольких тысяч незнакомцев, что надеялись слиться с мозгом и сердцем коллективного сознания. Рейв-тусовки - реальное доказательство пространственного скачка, рассчитанного и отображенного голограммами и фракталами. Рейв материализовал социальные сети, до тех пор реализованные лишь в виртуальности. Лишенные персональных устремлений, спровоцированные к эмоциональным контактам, рейверы смогли продвинуть свои эксперименты в динамике групп за пределы допускаемого их комплексами и эго.
Э, по-видимому, служил топливом. Некоторые считают, что у молекулы MDMA своя, почти осознанная программа, но большинство полагает, что новообретенная восприимчивость, наконец обнаженная и включенная каталитической мощью наркотика, идет прямо от сердца.

Процесс состоял из трех частей. Сначала экстази уничтожает комплексы, мешающие самовыражению. Под Э вранье непродуктивно, а странности и слабости, скрываемые этим враньем, больше не кажутся противоестественными. Юноши, давно подавлявшие в себе женские черты, ощущают неодолимый порыв выразить свое женское начало. Некоторые экспериментировали с гомосексуализмом, но большинство искали не столько сексуальной самоидентификации, сколько уничтожения чересчур жестких и мешающих сближению социальных ролей. На этой первой стадии экстази-трипа юзеры осознают себя во всей полноте, без ограничений. Старые, молодые, геи, натуралы, атлеты, нерды - все нормальны, и все прекрасны ровно такими, каковы есть.
На первой же стадии наступает - если наступает - психологический дискомфорт. При бэд-трипе - ничтожном по сравнению с мучительным, галлюцинаторным кошмаром бэд-трипа под ЛСД, - человек сопротивляется эмоциональным порывам и личным чертам, которые всю дорогу подавлял. Негативный опыт редок, и вот почему: MDMA не выуживает из человеческих тайников скрытые свойства, не требует - мол, выплесни их, а не то пожалеешь. Скорее экстази вызывает ощущение такой открытости и такого приятия, что сиротливые персональные конструкты в итоге всплывают на поверхность, где их можно не стыдясь проявить. Человек так восприимчив, его эмоциональная отдача так велика, что он с распростертыми объятиями встречает в прошлом ненавистные чувства. Он не раздавлен - напротив, устойчив и впервые в жизни целен.

Процесс самоприятия завершен, но человеку отчаянно хочется воспринять еще. Тогда всерьез начинается вторая стадия - человек жаждет распознать и принять эмоциональные потребности и индивидуальные черты других. Так же открыто, не пытаясь судить, как он принял себя, он старается принять сердца, умы и тела окружающих. Он понимает, что друзья тоже обнаруживают и выражают новых себя, что они видят мир столь же непредвзято. Неодолимое желание сопереживать подавляет все остальные порывы. Потому-то под экстази почти никто не стремится к сексуальным победам или повышению своего социального статуса. Люди так увлечены приятием друг друга, что забывают о себе.
И тогда наступает третья стадия - наиболее значимый для всей группы эффект Э. Толпа по большей части понимает, что речью и общением один на один вовне не вырвешься и тысячи людей не примешь. И потому обращается к танцу. Будучи элементом группы - десятитысячерукой, танцующей массы, - каждый способен принять всех сразу. Все внутренне свободны, все приняли друг друга лично и теперь должны объять душой всю группу в целом. Выход на мета-уровень в некотором роде. Как квантовый физик осознает, что не может сделать наблюдение, не оказавшись под микроскопом, так рейвер осознает, что он часть всего того, что пытается принять.
Об этом "моменте магии" рейва многие говорят и месяцами спустя. В отличие от рок-концерта, объединяющего аудиторию в обожании сексуального певца на сцене, рейв объединяет аудиторию в обожании друг друга. Ди-джей, поддерживающий ритм - скорее анонимный шаман, чем исполнитель, сидит себе в углу и меняет пластинки. Сцена - танцпол, звезды - сами рейверы. Группа славит сама себя.
Пик этой Э-мпирики - когда наркотик и танец приводит рейверов в состояние коллективного сознания. Описания этих моментов зачастую опускаются до клише, но они - глубокие, поворотные события для тех, кто их испытал. Рейверы сливаются в "групповой организм", иначе не скажешь. Индивидуумы формируют динамическую систему, вроде кораллового рифа, где каждый живой индивидуум ощущает себя скорее членом общности, нежели отдельной клеткой.

Но у низкоорганизованных общественных животных отдельные члены, будь то пчелы или планктон, почти или совсем не осознают своей принадлежности к коллективу. Их функции инстинктивны; у их коллектива одна цель - общее выживание. Группа, специально образованная заряженными экстази рейверами - итог ритуала, осознанно выполненного ради одной лишь восприимчивости группового сознания.
Итог этого массового действа - мимолетный, но неоспоримый скачок коллективного сознания - или его великолепная имитация, от реальности неотличимая. Рейверы свободно перемещаются по танцполу, глядят друг другу в глаза, будто в зеркало; словно единое тысячеглазое существо видит свое отражение глазами людей, прежде считавших себя индивидуумами.

Коллективное сознание, достигаемое массовым потреблением MDMA, идеально согласуется с социальной программой субкультуры, которую обслуживает. В поисках наркотика, способного образовать новые общественные узы, рейв-андерграунд наткнулся на химикат, превзошедший их ожидания. Экстази уничтожил комплексы, вызвал порыв к сопереживанию и возвысил людей до нового уровня социального единения. И мощь этого единения, подпитываемая осознанно инклюзивной и эгалитарной средой, которую люди себе создали, заставила абсолютно неожиданно, по-новому оценить отношения индивидуумов и крупных групп, которые они формируют.
Как и голограмма, человек видится коллективом. В каждом - весь процесс, пусть туманная, смутная копия. Единственный способ отрегулировать картинку - собрать людей вместе, в единое, согласованное и многомерное существо. Для тех, кто жаждет вступить в ренессанс таких масштабов - и надеется сделать это до того, как человек научится принимать себя, не говоря о других, - MDMA стал важнейшим социальным лекарством.
По иронии судьбы, Интернет поощрял, как предсказывал Маршалл Маклюэн, "племенные" отношения и единство Глобальной Деревни, а рожденная в лаборатории молекула MDMA породила сходную сеть племенных сообществ. Как "примитивные" племена, в разнообразных сочетаниях употребив тропические психотропы, танцевали в групповом трансе у костра шамана, молодые, технически подкованные рейверы выразили стремление к племенному единству на танцполе, подкрепив свой порыв химикатом.

---

Затруднясь выбором единственного из нескольких десятков жаргонизмов, редакция НетКультуры волевым решением (и вопреки мнению переводчицы, наставивавшей на традиционном "Е") постановила обозначить помянутое в статье зелье именно так - "Э".