The Trojan Horse of Fiction

Перевод Дмитрия Беляева

Под маской мэйнстримной фантастики зачастую скрыты те же глубокие вопросы, что и в традиционных религиозных текстах.

"Матрица: перезагрузка" - притча о поисках подлинного мира, скрытого под тем, что мы полагаем реальностью. Когда в мае фильм появился в кинотеатрах, у билетных касс начались столпотворения. Однако религиозная пресса на этот научно-фантастический фильм почти не обратила внимания.

Идея совместить теологию с научной фантастикой не нова. Фильмы о матрице (включая последнюю часть трилогии, "Матрица: переворот", которая должна выйти в ноябре) разворачивают тщательно продуманную картину мира, лежащего под пятой искусственного интеллекта, причем он заключил человечество в коконы и подпитывает людей раздражителями иллюзорного мира - нашего мира - через разъемы в спине. В нас закачивают наши собственные жизни, чувства и опыт.

Глубоко под землей, в Сионе (да-да), живут мятежники, предводительствуемые таинствоенным герильеро, Морфеусом, причем эффект рекомых им горьких истин усиливает то, что они произнесены сладким голосом. Мятежники освобождают из Матрицы-иллюзии человека с хакерским именем Нео. Их миссия и мессидж - "освободить разум" (вспомните шестидесятые!) и положить конец рабскому существованию людей под пятой искусственного интеллекта.

Нео - тот Избранный, что предсказан в пророчестве Матрицы, - Мессия, исступленно ожидаемый массами, плененными в коконах; даже его имя - анаграмма слова One (Избранный). Морфеус для Нео - то же, что Иоанн Креститель для Иисуса: подобно своему библейскому двойнику, он должен подготовить мир к пришествию мессии. Внутри Матрицы они оба воюют с Агентами; их неистовые, сверхстремительные столкновения захватывающе показаны с использованием рапида и спецэффектов. Но Нео не тот, кто страданием искупит людские грехи. Он тот самый, кто предсказан древнееврейскими текстами, - воин-освободитель. Об этом впрямую говорит и Морфеус, отвечая на звонок по мобильнику: "Аллилуйя! Ты мой спаситель, мэн. Мой собственный Христос!"

Чтобы одолеть злокозненных Агентов, Нео должен учиться владению духовной энергий и концентрации разума. Его тренировки - измененная в духе кибер-техно медитация, путь к просветлению. Придя к пифии, он задает вопрос - он ли тот самый Избранный? - и получает уклончивый ответ: "Ну, может, в следующей жизни", - что подготавливает почву для дальнейшего развития событий.

Усвоенное им искусство боя позволяет противостоять Агентам, но кое-чего ему не хватает: просветления. Все становится ясно, когда посреди отчаянной вылазки Нео летит спасти Морфеуса (а тот уже чуть ли не в коме) словами: "Морфеус! Вставай!", - отголоском слов Христа мертвецу из Нового Завета: "Лазарь, иди вон!"

Затем, подобно Иисусу, изгоняющему торговцев из храма, Нео входит в самое сердце Матрицы, дерется и гибнет от пули. Бездыханный Нео лежит на коленях своей подруги Тринити (Троицы, да-да!), как Иисус после распятия на коленях у Марии Магдалины - и, подобно Иисусу, Нео возвращается к жизни. Он спасся, достигнув трансцендентных глубин самопознания и просветления.

После этого самовоскрешения от Нео исходит сияние, которое ни с чем не спутаешь. Его аура - стержень всех последующих кадров фильма. Он являет собой то, что святой Иоанн обозначил как "тело духовное" Иисуса после воскрешения. Взмахом руки остановить пули, войти в тела Агентов и взорвать их, взлететь в небо, подобно Супермену, - теперь, когда он просветлен и познал собственную природу, нет ничего невозможного.

Матрица - скорее следствие наших собственных ошибок, кармическое воздаяние за содеянное, чем внешнее зло. Это не только иллюзия, но еще и аллюзия на основополагающий миф нашей культуры.

В основе фильмов о Матрице лежит библейская притча, эсхатологическая история Нео - нового Спасителя, - который вернется и победит в последней битве, даруя мир Земле. Мятежник по имени Cypher играет роль Иуды; на корабле "Навуходоносор" ("Мы - посланники Бога") они спешат на защиту мистической последней твердыни человечества, Сиона.

Хайтековские библейские эпопеи для лиц с ослабленным вниманием

Эта смесь хайтековских и вневременных научно-фантастических спецэффектов - прекрасный пример культурного вызова тому, что постмодернисты называют "переменное означающее" - исход из реальности, полное обновление, дрейф по волнам Zeitgeist в готовности принять все. Научная фантастика переносит все это в будущее и, стало быть, в область предположений; ведь тинэйджеры (основные зрители "Матрицы") не высидят до конца дорогостоящей библейской эпопеи.

Виртуальную реальность не отличишь от настоящей жизни. Искусственные миры, злобные машины - вот привычное окружение молодых людей, которые, возможно, обречены жить среди них. "Матрица" дает этим зрителям повод задуматься о будущем, которое они видят ясней, чем их родители, - вот, кстати, основная причина того, что, начиная с тридцатых годов прошлого века, научная фантастика была культурой юных и дерзких.

И впрямь, компьютеры выявили для нас двумерную нищету виртуальных пустошей, постмодернистских "пустынь реальности" (этот термин неоднократно цитируется в фильмах). В наши дни считается, что техно-вариации основных философских вопросов - это круто. Это проявляется особенно ярко в противопоставлении гранжевого Сиона и Матрицы, облеченной в холод черной кожи. В научной фантастике эти сомнения особенно заметны в мирах Филиппа Дика. С Филом я знаком уже двадцать пять лет, и он всегда был на шаг впереди меня, ученого. Это фанат квантовой неопределенности, эпистемологии в науке и тому подобного. В академической ли философии, в научной ли фантастике, - в последнее время до всех нас дошло, что реальность может оказаться фикцией. Миры, что мы видим на плоских компьютерных экранах, лишь усиливают это чувство ирреальности, - свидетельство не правдоподобного знамения, а скорее знаменательной правдоподобности. Уже несколько книг Дика о ложной реальности стали популярными фильмами: "Бегущий по лезвию бритвы", "Вспомнить все", "Особое мнение".

Что бы вы выбрали - тихую иллюзорную безопасность кокона или коварную, опасную реальность? Быть подключенными или выключенными? Для живущих в корпоративных сетях рабочих пчелок, высмеянных в популярных комиксах о Дилберте, выбор очевиден.

Свободные размышления о религии и теологии в изобилии произрастают на, вероятно, самой неожиданной для этого почве - в современной научной фантастике. Хотя научную фантастику обычно считают атеистической литературой, классические "Страсти по Лейбовицу" (1960) Уолтера Миллера младшего - лишь одно из множества научно-фантастических произведений, чьи корни в равной степени лежат в научной/технологической и теологической почве. Это совершенно обычное соотношение, мост над хорошо знакомой материалистической пропастью - меж верой и знанием.

Теологофантастическая традиция ярче всего проявляется в романе Олафа Стэплдона "Создатель звезд" (1937), где на сцену выходит Бог-ученый - та сила, что вечно совершенствует свое Творение, чтобы приблизить его к идеалу. Степлдон ввел в верховный пантеон, управляемый богоподобной силой - Создателем Звезд, - как биологическую эволюцию, так и эволюцию в широком смысле - космоса.

Степлдон, однако, замечателен в двух отношениях. Его стиль заставляет забыть о традиционных персонажах и сюжете и фокусирует внимание на идеях и поднятых проблемах. И он говорил о важнейших вопросах без малейшего намека на традиционную теологию. Для своего времени он был исключением.

После Второй мировой войны религиозная научная фантастика расцвела пышным цветом. Под влиянием этого глобального потрясения научно-технологическая культура обратилась к своим корням. Рэй Бредбери в "Человеке" (1949) представляет Иисуса, несущего спасение другим мирам. Робот из "В поисках св. Фомы " Энтони Баучера, подобно Фоме Аквинскому, логически доказывает существование Бога, подтверждая тем самым свою (и Баучерову) католическую веру. История эта рассказана негромко и благоговейно.

Некий иезуит из романа Джеймса Блаша "Дело совести" (1953), из религиозных догматов выводит следствие, что планета - создание дьявола. А значит, манихеи были правы в своей вере в абсолют добра и зла - и он решает уничтожить мир. В рассказе Лестера дель Рэя "Мне отмщение, и Аз воздам┘" (1954) Бог принимает сторону захватчиков-инопланетян, потому что разочарован в тех, кого избрал, - и покидает их. В рассказе Артура Кларка "Звезда" ситуация прямо противоположна: астронавты обнаруживают мир, где взрыв звезды погубил великую цивилизацию, несравнимую с нашей. Астронавтам удается датировать катастрофу, и выясняется, что это была Вифлеемская звезда.

В романе "Конец детства" (1953), - на первый взгляд, довольно легковесном, - Артур Кларк показывает инопланетян, внешне похожих на дьявола. Книгу завершает апофеоз: под господством инопланетян человечество поднимается на следующий уровень бытия. (Этот же мотив, хотя и в иной аранжировке, звучит в мираже черных монолитов и искрящемся всеми цветами Техниколора финале позднейшего фильма "2001: космическая одиссея"). Эти образы восходят к Пьеру Тейяру де Шардену (1881- 1955), священнику-иезуиту, который видел в научном знании ключ к божественному плану и восхождение к трансцендентному. Этот послевоенный расцвет достиг кульминации в "Страстях по Лейбовицу" Миллера, где католическая церковь вновь хранит и передает древнюю, высокую культуру - то есть нашу сегодняшнюю культуру - той, что медленно выбирается из кокона после ядерной войны.

Считается, что послевоенный выплеск этой литературы был плодом кризиса веры перед лицом ядерного оружия. Лучшим примером этой идеи может служить фильм "День, когда Земля остановилась", в котором кроткий, христоподобный инопланетянин умирает, а затем его воскрешает верный робот. В конце фильма - странная реплика: храните мир меж собою, иначе наши самоуправляющиеся роботы сожгут ваш мир дотла. Мир, а не то... сами знаете.

Этот выплеск был результатом резкого изменения отношения научной фантастики к иным религиям. Перед Второй мировой войной литература обычно высмеивала или пародировала эти верования. После войны к ним относятся уважительно, даже оставляя за ними право на истину. Может, здесь отразилось внезапное столкновение американцев с другими культурами, особенно с азиатскими. Многие писатели, подобно Кэтрин Маклин с романом "Нечеловеческая жертва" (1958), выводят в книгах миссионеров с Земли, обнаруживающих, что инопланетные "суеверия" могут оказаться истинными или, по крайней мере, неложными. А Пол Андерсон в "Проблеме боли", избегая крайностей, сопоставляет человеческие и инопланетные взгляды на жертвоприношения.

Главное произведение Роберта Хайнлайна "Чужак в чужой стране" (1961) оказало значительное влияние на новые идеи в теологии, выведя "марсианина по имени Смит" - это человек, родившийся на Марсе и несущий Земле марсианские идеи. Он основывает новую церковь, и число его последователей быстро растет. Здесь великое множество параллелей с христианством, включая сцену, когда тело Майкла Валентайна Смита поедают его последователи - поедают в буквальном смысле. С врагами же своими новый Мессия разделывается, перемещая их в иное пространство.

Роман стал предвестником идей "свободной любви", конца шестидесятых - и не только их: Хайнлайн всегда был на гребне культурной волны.

Еще роман высмеивает некую земную религию, этакую смесь мормонства и придуманной Роном Л. Хаббардом сайентологии (само вероучение было разработано писателем-фантастом и началось с серии статей в научно-фантастическом журнале "Astounding" во второй половине 40-х гг.).

В романе "Если бы звезды были богами" я вместе с Гордоном Эклундом касаюсь инопланетной теологии: в солнечной системе астронавт обнаруживает несколько форм жизни, причем в каждой есть зачатки религии. В центре повествования - образ инопланетянина, прилетающего не к нам, а к нашему Солнцу, которое он почитает Богом. Проникшись восприятием чужаков, астронавт начинает видеть картину мира в совершенно ином свете.

Это желание познать иные мировоззрения воодушевило фантастов взглянуть на мир чужими глазами - даже глазами богов. Ранний, классический "Star Trek" представляет "чужих" безумцами, в мнимом всесилии обожествившими самих себя, - а далее, разумеется, неизбежно следует падение.

Фантастика редко одобряет высокомерие. В "Повелителе света" Роджер Желязны показывает людей, которые, попав в примитивное доисторическое общество, пользуются своими знаниями, чтобы прикинуться богами индуистского пантеона. Обман, разумеется, обречен на провал, зато все знатно повеселились.

Иногда фантасты пытаются пересмотреть взгляды на знаменательные для религий события - не концептуально, а буквально. Путешествие в эпоху распятия Христа - главная забава. Путешественник во времени из "Вверх по линии" Роберта Силверберга обнаруживает, что толпа на месте события ничуть не увеличивается, скольких бы туристов он ни приводил. Что это - остроумная инверсия христова чуда с рыбами? В рассказе об этом благоразумно умалчивается.

"Путешественник" (1962) Ричарда Матесона посещает Голгофу, чтобы обрести веру. Главные герои романов Майкла Муркока "Се - человек" (1969) и Барри Мальцберга "Огненный крест" (1982) Христа на Голгофе не находят и чувствуют, что должны сами стать Им, претерпеть распятие как путь к собственному спасению. Внешне антирелигиозные, эти произведения создают противоположный поток эмоций, создавая эффект воронки.

Но не все столь благочестивы. Иен Уотсон в "Божьем мире" (1979) и Тед Рейнолдс в "Океанах Бога" (1989) предполагают, что Бог - вовсе не мистический феномен, а лишь эффект присутствия могущественных инопланетян. И единственно возможное решение - восстать и уничтожить Его.

Бог и внутреннее око

Научной фантастике, как и той культуре, что ее породила, свойственна конфронтация с категориями божества и богооткровения. Сам жанр изменяется, и быстрее, чем что-либо еще. Писатели напоминают нам, что и религии тоже подвержены переменам. Божье око нашего разума обогащается знаниями. Это неизбежно. И это хорошо.

В современной фантастике существует много течений. Популярные писатели вроде Орсона Скотта Карда изображают будущие общества, во многом напоминающие мормонские, но залитые светом утопии. Другие критикуют религиозный фундаментализм и высмеивают теократию. Сам жанр хорош как противоядие от излишней уверенности. Он поощряет наиболее эмпирический и исторически умудренный взгляд на весь спектр теологических воззрений. Здесь особенно смело приступают к духовным практикам и методам вроде дзен-буддизма, противопоставляя догматичным и косным религиям Запада натуроцентристские верования Азии.

Все эти умозрительные идеи и научно-фантастические трактовки не пропагандируют атеизм (хотя многие так и поступают, обычно чересчур нарочито и безуспешно), но пытаются заставить нас думать. Литература времени великих перемен, вызванных технологиями, - научная фантастика знакомит с религией ту часть читающей публики, которая редко ходит в церковь.

Кино - другое дело; "Матрица: перезагрузка" чем-то напоминает Новый Завет эпохи стероидов. Но он проигрывает как сага о супергерое: раз Нео непобедим, то откуда взяться конфликту, а стало быть - и саспенсу?

Если забыть о крутизне, черных костюмах и слепящих спецэффектах, мир Матрицы заострен как на нашем будущем, так и на тех основных теологических мифах, духовных метаповествованиях, что служат современной науке фоновой подсветкой.

В этом смысле научная фантастика - посредник между двумя наиболее удаленными друг от друга областями современной мысли: научной и религиозной.

Переговоры могут быть взаимополезными, но лишь в том случае, если стороны наделены воображением.