История полемики:
Омар Энкарнасьон. Миссионеры Токвиля
Дмитрий Сапрыкин. Демократия без народа
Григорий Кричевский. Демократизация без иллюзий

Непонимание как симптом

Открыв как-то раз Русский Журнал, я обнаружил, что моя статья "Демократия без народа" удостоилась вдумчивого, хотя и неблагосклонного отклика г-на Григория Кричевского, который выступает в качестве своего рода общественного адвоката, защищая американского политолога Омара Энкарнасьона от возражений, которые я высказал в своей статье.

Между прочим г-н Кричевский обвиняет меня в том, что я не понял и исказил точку зрения Энкарнасьона, приписал "западному политологу мнение, которого он отнюдь не высказывает". Я написал, что в упрощенном и гиперболизированном виде мнение западного политолога может быть сформулировано так: "В незападных странах, и прежде всего в России, должна быть демократия, но демократия без гражданского общества".

Действительно, Энкарнасьон не утверждал прямо этого. Я прекрасно понимаю, что его позиция более сложная, более мягкая и более тонкая. Американец, как я и писал в первой статье, во-первых, очень точно и логично разделяет понятия о "демократии" и "гражданском обществе", указывает на то, что это вовсе не одно и то же. Во-вторых, указывает на то, что развитое гражданское общество совсем не всегда сопутствует демократии и идет ей на пользу. И поэтому, в-третьих, утверждал, что - так как основной идеологической задачей Запада является не поддержка гражданского общества как такового, а "промоушен демократии" - не следует увлекаться практической поддержкой гражданского общества (посредством различных программ, грантов и так далее.

Так что, конечно, он не утверждает прямо, что "должна быть демократия, но демократия без гражданского общества". Но все же ведь понятно, что тот, кто предлагает поддерживать демократию, а гражданское общество не поддерживать, стремится именно к чему-то подобному. Так что меня можно, конечно, при желании, обвинить в упрощении и гиперболизации точки зрения оппонента (хотя я и не скрывал, что я упрощаю и гиперболизирую, но меня уж никак нельзя обвинить в данном случае в мифологизации и фантазировании, как это делает Кричевский.

Является ли мое понимание статьи американца более точным, чем понимание г-на Кричевского, я не берусь судить. Не знаю также, понял ли я до конца всю глубину мысли Энкарнасьона. Но я знаю точно, что Кричевский мою статью не понял совершенно. Только в качестве курьеза можно рассматривать его интерпретацию меня как специалиста, "размышляющего о том, как обеспечить демократическую направленность общественных трансформаций в нашей стране", усматривающего в постановке вопроса в статье американского политолога "коварные "антидемократические замыслы" политической элиты Запада". Ведь пафос моей статьи был прямо противоположным - он был направлен на защиту вовсе не демократии, а гражданского общества и правового государства.

Что же касается "демократии", то я прямо писал в первой своей статье, что "нет сейчас слова более неопределенного и, не побоюсь этого сказать, более бессмысленного, чем "демократия". Это слово стало сегодня своего рода идолом, объектом политического культа. Но при этом оно лишилось какого-либо точного значения". Я писал не о том, что над демократией нависла какая-то угроза, а о том, что само понятие демократии сейчас весьма проблематично и ради этого фантома, вовсе не стоит жертвовать положительными ценностями гражданского общества. Я, в отличие от Энкарнасьона, считаю, что как раз не следует заботиться о "промоушене демократии", а вот о построении здорового гражданского общества и крепкого, свободного правового государства стоит подумать.

Так что мой оппонент вычитал в статье в точности противоположное тому, что там написано. И то, что г-н Кричевский так понял мою статью, далеко не случайно. Его понимание показывает, насколько глубоко определенные представления пронизывают сознание нашего образованного и пишущего слоя. Кричевскому не приходит даже в голову предположить, что я не очень-то рвусь обеспечивать "демократическую направленность", по крайней мере прежде чем пойму хотя бы то, что означает само слово "демократия".

Конец эпохи демократии

Мой тезис, высказанный в прошлой статье, может быть сформулирован иначе, более резко: эпоха демократии подходит к концу. Причем конец эпохи демократии совсем не похож на конец эпохи монархий. Монархии прекратились, потому что цари и короли были свергнуты и убиты. Демократию же никто не свергал. Она кончается не потому, что победила какая-то антидемократическая тенденция. Просто смысл слова "демократия", в течение десятилетий постепенно изменяясь, теперь уже почти исчез. И, видимо, в не столь далеком будущем более или менее интеллектуально честные исследователи и аналитики откажутся от него совсем. Уже и сейчас это слово нередко употребляется только в кавычках.

Конечно в школах, газетах и университетах все еще бесконечно говорят о демократии, так же как в конце советского времени говорили о той же "демократии", а еще о "коммунизме" и "диалектическом материализме". Но время этих слов уже прошло.

Ведь ядром демократической идеологии последних столетий было представление о "суверенитете народа" - о том, что народ обладает и должен обладать верховной властью. И до сих пор этот принцип народного суверенитета зафиксирован в конституциях многих "демократических государств". Очень характерна, например, преамбула к Основному закону Федеративной Республики Германия, где говорится: "Сознавая свою ответственность перед Богом и людьми, воодушевленный своим стремлением в качестве равноправного члена идущей по пути объединения Европы служить всеобщему миру, немецкий народ, исходя из своей конституирующей власти, принял настоящий Основной закон"¹. Народ Германии здесь не только наделяется "верховной конституирующей властью", но и особой "народной волей", которая находит свое выражение в Основном законе.

Эта конституция ФРГ составлена сразу после войны под присмотром государств-победителей и, казалось бы, является писанным выражением торжества демократии. Здесь идеи верховенства народной воли, суверенитета народа находят, как кажется, свое полное воплощение. Демократия победила? Вроде бы это так². Но удивительным образом сразу после войны наиболее крупные западные ("либерально-демократические" мыслители начинают избегать прямого выражения этих идей, стремятся заменить их чем-то иным, перестать "трактовать принцип народного суверенитета в духе сугубой конкретности" (Юрген Хабермас).

Я приведу только один пример. В 1988 году была опубликована статья Карла Поппера "Открытое общество и его враги 2"³. В этой работе знаменитый теоретик "открытого общества" и духовный наставник Джорджа Сороса и его фонда формулирует свою теорию демократии. Точнее говоря, теорию "демократии" в кавычках, как он сам пишет, поскольку прямо отвергает принцип "власти народа" как непрактичный и ясно указывает, что народ нигде не правит: управляют правительства и бюрократия. Основная идея статьи Поппера состоит в том, чтобы полностью отказаться от вопроса "кто должен править?", а вместе с ним и от принципа народного суверенитета, а вместо этого решать чисто техническую проблему: "как должно быть устроено государство, чтобы избавиться от дурных правителей?". От демократии, таким образом, остается только остракизм - практика изгнания сильнейших и лучших граждан, которые могут стать потенциальными тиранами. Остракизм был очень яркой чертой еще древней афинской демократии. А позитивная, претендующая на истину, а поэтому несущая на себе определенную энергетику идея народной власти здесь уже выводится за скобки. Поппер от нее совершенно очевидно отказывается.

Этот ход мысли очень характерен, поскольку почти все послевоенные теоретики демократии стремятся либо вообще изгнать принцип народного суверенитета, либо видоизменить его до неузнаваемости, заменив каким-нибудь техническим определением. Более того, ставится под сомнение не только идея верховной власти народа, но и более слабый в логическом отношении принцип большинства. С определением демократии начинают происходить чудеса, на практике приводящие к удивительным деяниям вроде демарша СПС и "Яблока" в Государственной Думе в начале 2000 года, когда они, ссылаясь на "новейшие представления о демократии", пытались навязать свою точку зрения якобы репрессивному большинству, образованному "Единством" и КПРФ.

В чем же дело? Почему, казалось бы, победившее учение о "народном суверенитете" и "народной воле" вдруг оказалось неуместным? Одной из причин, конечно, было то, на что я указывал в первой статье: наиболее одиозные социальные эксперименты XX века - коммунизм и национал-социализм - были чисто демократическими экспериментами, стремились к неограниченной власти народа. И последовательно проведенный демократический принцип, как выяснилось, не имеет ничего общего, например, со свободой и правом. Поразительным свидетельством этого между прочим является письмо Гитлера к рейхсканцлеру Брюнингу, где он пишет: "Вы как "государственный деятель" отказываетесь признать, что если мы легальным путем придем к власти, то тогда мы можем покончить с легальностью. Господин рейхсканцлер, основополагающий тезис демократии гласит: "Вся власть исходит от народа". Конституция определяет, каким образом концепция, идея и тем самым организация могут получить от народа право на осуществление своих целей. Но в конечном счете конституцию определяет народ"⁴.

Постдемократическая эпоха

Но этот момент имеет все же достаточно частное значение. На мой взгляд, более глубокая причина послевоенного демонтажа основных демократических понятий состоит в том, что сами идеи демократии носили временный и переходный характер. И теперь мы вступаем в постдемократическую эпоху, которую, собственно, и готовила эпоха демократии, которая была вовсе не "Концом истории", а всего лишь краткосрочной переходной фазой.

Исследователи неоднократно отмечали, что классические демократические учения (например, у Руссо приписывают народной воле многие свойства, ранее усматриваемые только в воле Бога. "Народ" у демократических теоретиков был специально сконструированным политико-теологическим понятием, на которое переносились некоторые представления о Боге. Совершенно не случайно самый последовательный демократ, основатель позитивизма Огюст Конт предлагал поклоняться Человечеству ("Великому существу") вместо Бога и создал особую "религию человечества" со своими храмами, ритуалами, жрецами (учеными) и т.д. Эта религия была даже объявлена государственной в каком-то из революционных южноамериканских государств. А современный американский демократический мыслитель Ричард Рорти в наше время стремится (вслед за Уолтом Уитменом и Джоном Дьюи) "поставить надежду на бескастовую и бесклассовую Америку на место, традиционно занимаемое познанием Воли Господней"⁵.

В чем же был смысл такой подмены? Почему вообще надо было создавать демократическую квазирелигию?

Потому что демократическая идеология была идеологией революционной, направленной на свержение старого порядка - монархического и иерархического. Изначально демократические идеи выдвигались в контексте обоснования справедливости свержения монархов. Сначала (в XVI-XVII веках для обоснования так называемого "тираницида" - практики убийства плохих монархов, а затем, начиная с XVIII века, - для обоснования революции. При этом революционеры вынуждены были противопоставлять старым формам новые аналогичные. Так и большевики в противовес дореволюционному религиозному культу пытались создать новый коммунистический парарелигиозный культ, с шествиями и праздниками, мавзолеем, обожествленными вождями, мистическими формулами (вроде "миру - мир" - переделка молитвенного прошения "о мире всего мира Господу помолимся"). Потому что сразу обрушить на тогдашних русских людей нынешний "идеологический вакуум" и мир бессмысленных серых будней, лишенных праздника, было бы очень проблематично - они просто умерли бы со скуки.

Сегодня мы, однако, находимся в другой ситуации. Свергать уже некого, революционный пафос демократии иссяк. И в тоже время и в России, и на Западе выросло уже два-три поколения людей, полностью оторванных от традиционной духовности. Наши люди, не живущие религиозной жизнью, вместе с тем не знают, что такое праздник, не понимают элементарной духовной символики и, что важнее всего, не имеют серьезных оснований для того, чтобы искать каких-то высших, нематериальных ценностей. Исчерпан внутренний духовный капитал, на котором паразитировали крупные парарелигиозные идеологии, воспевавшие демократию, - капитал, накопленный столетиями христианской общественности. Мало стало людей, ориентированных не только на жертвенность и на подвиг, но и вообще на общественное и государственное служение как таковое. Поэтому и сами эти идеологии выдохлись. В них перестали верить прежде всего их вожди. Ведь вовсе не случайно, что от коммунизма в России первыми отказались сами коммунистические идеологи - вроде Яковлева, Гайдара и Бурбулиса. После этого бывшие коммунисты и комсомольцы просто стали делить деньги и собственность. Идеи их перестали интересовать вовсе. Также и американцы, в Югославии, в России, на Востоке говоря о "демократии", имеют в виду уже не что-то понятное и конкретное в идеологическом отношении, а просто западный образ жизни и западные порядки. "Демократическое" в этом смысле стало просто синонимом "западного".

Это произошло в действительности. Одновременно с тем, правда, не умолкали разговоры о "демократии", "правах человека" и тому подобных возвышенных материях. Некоторые чрезмерно доверчивые люди, вроде Кричевского, даже подумать не могли, как это можно так: не защищать демократию. Но дело-то все в том, что теперь это уже слово из предыдущей эпохи. Идеологи, которые пока не нашли новых (или древних, но нужных сегодня слов, просто привычно используют старые, не глядя на то, что они утратили смысл. Обломки старых идеологий наполняют новый политический дискурс. Но это всего лишь особенность переходного периода⁶.

Постдемократия и гражданское общество

Я считаю, что идеи демократии постепенно теряют актуальность. Кратковременный (в течение двух столетий расцвет их популярности, по-видимому, подходит к концу. И я думаю, не далеко то время, когда слово "демократия" перестанет быть великим квазирелигиозным и идеологическим символом, а станет просто рядовым термином политической теории: с одной стороны - характеристикой определенной эпохи, а с другой - техническим обозначением определенного способа правления, мало где, кстати говоря, реализованного.

Совсем иначе обстоит дело с гражданским обществом. Я думаю, что, в отличие от темы демократии, тема гражданского общества становится все актуальнее. Вопрос о том, будет или не будет у нас здоровое гражданское общество и каким оно будет, - действительно один из центральных.

Тем более, что и само понятие о гражданском обществе относится к числу наиболее фундаментальных, характеризующих основы человеческого бытия в мире. Совершенно не случайно Гегель (в "Философии права", например, выстраивает особую триаду из семьи, гражданского общества и государства, ставя их как бы в один ряд, а классики либерализма противопоставляют, а стало быть - сопоставляют, гражданское общество и государство⁷.

При этом понятие "гражданского общества" в европейском интеллектуальном контексте восходит к латинскому понятию Civitas и греческим Politeia и Politeuma (что по-церковнославянски переводится как "Жительство". Для того чтобы понять, насколько это старые и разработанные в традиции понятия, стоит просто обратить внимание на то, что знаменитое произведение Блаженного Августина "О Граде Божием", один из основных текстов для европейской историософии и политологии, исходно по-латыни называется "De Civitate Dei", что можно перевести как "О Божественном гражданском обществе"⁸.

Понятно поэтому, что нет никакой необходимости, размышляя о гражданском обществе, ориентироваться исключительно на сочинения новейших западных политологов, которые дают лишь свои частные трактовки гражданского общества, свое видение того, каким оно должно быть. И то, что я настаиваю на необходимости развития здорового гражданского общества и правового государства, вовсе не означает, что я принимаю какие-то конкретные современные интерпретации гражданского общества, в частности увязывающие его с демократией.

Что же касается того, что гражданское общество может в конечном счете служить не благу, а злу, я в целом согласен. Но дело-то в другом: почему "благо" заведомо отождествлено с демократией?

И у Кричевского, и у Энкарнасьона присутствует любопытная мысль, что гражданское общество в процессе своего развития может служить как демократии (то есть "благу", так и недемократии (соответственно, "злу"). В этих соображениях я вижу отголосок классической поструссоистской концепции демократии, в которой, как я сказал выше, "воля народа" встает на место воли Бога. Удивительным образом тогда оказывается, что конструкция, которую выстраивают мои оппоненты, формально повторяет основную тему "De Сivitate Dei", что человеческое (гражданское) общество в своем развитии может через подчинение божественной воле послужить Богу и через это войти в Град Божий, но может и начать враждовать с ним⁹. Отличие, однако, принципиально: Августин призывал человеческое общество к служению Богу, конкретному и живому, а Кричевский и Энкарнасьон призывают послужить непонятному и призрачному фантому - демократии.

Примечания:

¹ Ср. Статья 1 Основных законов Российской империи ("Император Российский есть монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться верховной Его власти не только за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает") и Статья 47 ("Империя Российская управляется на твердых основаниях положительных законов, учреждений и уставов, от Самодержавной власти исходящих"). Эти пункты Российского законодательства - пример самодержавного правосознания, в отличие от демократического, выраженного в Конституции ФРГ. И в том и в другом случае речь однако идет о государствах, признающих высшую ценность права.

² При создании послевоенной конституции ФРГ помимо старой проблемы противоречия между демократией и либерализмом следовало решить принципиальный вопрос о "защите государства", который был сведен к тому, как не допустить прихода к власти легальным путем таких партий и движений, как НСДАП (см., например: Уве Бакес. Защита государства // Internationale Politik, #7, июль 1999 года). Проблема была решена путем введения в Конституцию определенных, вполне авторитарных норм, произвольно запрещающих политические движения и мнения, которые можно при определенных обстоятельствах назвать "экстремистскими". Это было своего рода возрождением древней демократической практики остракизма.

³ K.Popper. The open society and its enemies revisited // Economist, Vol.307, #7547.

⁴ Уве Бакес. Защита государства // Internationale Politik, #7, июль 1999 года, с.45-46.

⁵ Р.Рорти. Обретая нашу страну: политика левых в Америке XX века. - М., 1998.

⁶ "Глобализм", например, является совершенно антидемократической идеологией, если демократию понимать в классическом смысле суверенитета народа, - я согласен в этом с Панариным (А.С.Панарин. Искушение глобализмом. - М., 2000).

⁷ Важно, что такое противопоставление гражданского общества и государства не является единственной возможностью, в рамках которой мыслится это понятие. В европейской интеллектуальной традиции достаточно развиты и другие возможности.

⁸ Другая важнейшая тема, связанная с гражданским обществом, - это тема права, так как гражданское общество - это, собственно, и есть сфера действия права, по крайней мере гражданского права.

⁹ Точнее формулировал выдающийся русский ученый Николай Никанорович Глубоковский, когда писал, что у Блаженного Августина "доминирует идея civitas в смысле организованной общежительности, близкой к societas... Обнаружениями ее служат и древний город (библейский и античный), и государство, и Церковь, и Царство Божие. В своей первооснове они все объединяются между собой, а разнятся собственно ее развитием в ту или другую сторону. Отсюда понятно, почему Августин все эти формы подводил под одну схему civitas, не забывая, что в действительности каждая из них могла не только отражать ее различно, но даже искажать и извращать. В силу этого царство земное входит в круг исторической промыслительности Божией, но эмпирически - в языческом царстве, подпадая власти демонов, бывает антиподом Царства Божия, чем нимало не устраняется, что первое - не лишено сил и случаев сближаться с последним и тогда обязательно бывает слугою его" (Н.Н.Глубоковский. Отзыв о сочинении В.И.Герье "Блаженный Августин". - М., 1910; СПб., 1912).