Витгенштейн говорил о реальности как об одном из возможных миров. Нельсон Гудмэн и Ричард Рорти считают все миры возможными символическими конструктами. Сюжет очередного сборника "Кабинет: картины мира" образуют цепляющиеся друг за друга фрагменты конструкций одного - постлакановского - мира, похожего на разветвленное темное сновидение.

Сборник поделен на шесть частей и начинается прелестными стихотворными пролегоменами (в духе "Когда умрут отец и мать, Я буду Фрейда обнимать") к первому разделу, посвященному идеям наследования. Его открывает эссе Пепперштейна "Песни коробейника", где автор сначала отвечает на вопросы Гете-института о взаимозависимости прошлого и будущего (эссе явно написано на конкурс, прельстивший многих внушительной премией), а потом вдруг скатывается в излюбленный дикий дискурс с партизанами и письмами памяти Бугаева ("Письма памяти" называется текст Африки в том же разделе). Бернар Стиглер ("Оружие мертвого отца или наследие и наследование у Фрейда") вычитывает эволюционную интригу у Фрейда как персонажа сочинений Фрейда.

Осознание отца как другого и коммуникация с другим определяет ситуацию идентификации. Сюжет движется от наследования - через конфликт с отцом, понимаемый предельно широко, - к обретению идентичности, сопряженному с личной и исторической травмой (Л.Хандлер-Спитц. Дети потерянные и обретенные). Ольга Сезнева пишет об изобретении идентичности Кенигсбрега-Калининграда, Олеся Туркина исследует работу художников (как Фрейд - работу сновидения) по национальному поиску новой идентичности.

Смена аналитической оптики в первой части, локальные концептуализации второй, фундаментальные рефлексии третьей, где Альфонсо Лингис пишет о Делезе, пишущем о романе Турнье, а Рената Салецл разбирает фрагмент Одиссеи, - готовят читателя к погружению в мертвую воду неизъясненного кабинетного сна, взыскующего интерпретации.

Позиция последовательного интерпретатора собственных сновидений дает основания для иронии. Что видит во сне человек, занятый толкованием сновидений? Его дневная практика натягивается по ночам на символическую структуру его желаний, как одеяло на спящего. Всякий содержательный разговор о сновидении коррумпирован тождеством сновидца и толкователя, означающего и означаемого. Сны толкователя не невинны - спящий в символах сна реализует желание найти в анализе то, что он ищет: сон предвосхищает интерпретацию и вывод, то есть будущее самого толкователя. Авторы сборника (знакомые с этой ловушкой, например, по воспоминаниям Юнга) относятся к сновидениям артистически - они их интерпретируют "в обращении искусства и политики", пересказывают, почти рисуют - а потом дарят. Тут опять появляется П.Пепперштейн со своим "Сновидением", повторяющим неизменную структуру его арт-проектов с подразумеваемой [иногда даже написанной] историей: есть слой выразимого, и есть тайное означаемое, оно скрыто и, в общем, само по себе не нужно.

Тайны не существует, говорил Витгенштейн, мир и реальность не совпадают, реальность - это осмысленная часть мира. Лакан считал реальность фантастической конструкцией, маскирующей Реальное нашего желания. Жижек обнаружил тотальный характер этой конструкции, необходимой для бегства от невыносимости Реального, травматического ядра, не поддающегося символизации.

Жижек связывает невыразимую и невыносимую тайну сновидца с травматичной реальностью, а репрезентируемая в сборнике мысль соотечественников - с радостью видеть сны в постлакановском духе и истине и пересказывать их друзьям. Эта радость и есть их желаемое - им снится то, о чем можно написать в "Кабинет. Картины мира". Питерское сновидение становится формой нарциссической практики - сон перестает быть обыкновенной гигиенической процедурой и превращается в коллективное зеркало, в эзотерическую коммуникацию для сообщников.

Жижек переносит границу реальности на территорию сна. Он со своей женой Ренатой главный (после В.Мазина с Олесей) автор "Кабинета". Благодаря ему адресованные друзьям многосмысленные летучие бездны закручиваются вокруг неразрешенного Фрейдом мучительного вопроса: "если сон - исполнение желаний, то почему снятся кошмары?". Потому что (говорит Жижек) реальность скрыта за плотными облаками идеологий и сон - ее единственная возможность напомнить о себе. А Петербург - весьма облачный в этом смысле город.

Если понимать сон метафорически, то сновидец может и не спать вовсе, а заниматься себе гуманитарной деятельностью по символическому освоению реальности, как это делают авторы "Кабинета". Эту деятельность (и книгу как продукт ее) можно рассматривать как форму интеллектуальной инспекции, как аксиологический фильтр над работой московского концептуализма, питерского психоанализа и близких "Кабинету" мыслителей.

Обсуждение идей, эстетик, социальных и культурных практик предполагает диалог - формат высказывания должен стать доступным для открытого рецензирования за пределами референтного круга, которому адресовано высказывание. Для этого и создавался в 1995 г. журнал "Кабинет", объединивший питерских культурных активистов вокруг самого внятного и наименее идеологичного из них - Виктора Мазина. В год кризиса преобразованный в "Кабинет: Картины мира" проект удивителен своей жизнестойкостью и что ли вневременностью (последнее, впрочем, - черта многих питерских инициатив).

Между сновидениями и завершением, посвященном героям и репрезентациям Петербурга, в книге присутствуют:

- странная судьба зависти;

- метафизическое сходство Фрейда и Шерлока Холмса, поскольку психоанализ - это рассказывание историй, а жанр этих историй - в основном, детективный;

- феерическая летопись мастурбации, возбуждающая интеллектуалов крайней антибуржуазностью, поскольку представляет собой генеалогию чистой траты;

- и другие умственные артефакты, чреватые многими смыслами.

Тираж сборника возрос до 500 экз. и в Москве доступен в типичных для подобных изданий местах.

• Денис Драгунский о сборнике "Кабинет: картины мира I" в "РЖ"
• "Кабинет: картины мира II" в "Шведской лавке"