Вот и мной посетилась Страна Восходящего С. Нежная лингвистика и позитивная энергетика, о которой пять с половиной тысяч слов ниже, не затмила Основной Грусти: эти тротуары, забитые велосипедистами, которым в лом соперничать на мостовых с машинами, эти вежливые, милейшие, трогательные, внимательные до горячки чужие люди, могли быть в моей жызни, а могли и не быть. Ночная прогулка по незнакомому городу - репетиция безразличия материи к сознанию; безразличия, которое поджидает за гробом с шахматной доской в волосатой лапе: не партию предложить, не по башке вдарить, а хлопнуть перед носом - типа снято. Жызнь переползла через сакраментальную половину, и в новые места возвращаться уже не обязательно, как не обязательно возвращаться на Марс. Впрочем, в аэротическом порту Нарита перед вылетом мне было указано магическое место: пиво, выпитое там, является возвращательным. Так что - все может быть.

А побывал я в Японии в составе сборной России по литературе, куда меня пригласили в качестве запасного. Также в сборную вошли Сергей Гандлевский (вратарь), Борис-Григорий Чхартишвили-Акунин (центральный защитник, капитан команды), Владимир Сорокин (плеймейкер), Виктор Пелевин (крайний нападающий), Татьяна Толстая (центрфорвард). Мы обсуждали с японскими коллегами жывотрепещущие проблемы типа "язык улицы - язык литературы". Залы ломились от. На банкете аж на терменвоксе играли.

Самое-самое

В Японии все или много должно быть с самым-самым. Вот у них мобильники уже с большими цветными экранами и фотоаппаратами: щелкнул сакуру, тут же перекинул фотку другу на его цветной экран. Или мне рассказывали, будто японцы считают, что только у них затекают плечи. Из всех людей мира - только у японцев. Врачи очень подозрительны к посетителю-иностранцу, который клянется, что у него тоже затекли плечи. Лечат максимум одно, и то с неохотой.

Самое-самое попадается на каждом углу. Вот в Гинзе перекресток, на котором якобы квадратный метр стоит больше, чем где бы то ни было на Шаре. Я там купил открытку. Вот такую.

А вот в Синдзюки рекламные поверхности по стенам домов: такого количества огней в Нью-Йорке нет подавно. Может быть, есть на Тайване? Хотя местные утверждают, что именно здесь - мировой световой рекорд.

Город контрастов

Прекраснейший контраст - как раз там, где самая-самая реклама. Представьте квартал невъименно цветных, веселых, забитых толпами гуляющих-отдыхающих. Цвет злака: кино, шашлычная, публичные дома. Могучее дыхание огромного города: по цистерне на каждый вдох.

Но если свернуть в подворотню, то внутри кварталов, в заднице цветущего благолепия, обнаруживаешь узкие крохотные улочки, усеянные миниатюрными кабачками, на пять-шесть мест. Там сидят местные и тянут свое густое пиво. В одном из кабачков меня знакомят с хозяйкой. Исибаси Миюки поет русский шансон. То есть не сию секунду, сию секунду она водку Сорокину наливает, а завтра - концерт. У нас завтра банкет, облом, но Исибаси дарит мне сидюк "Моя садочка", который я сейчас и включу, прерывая уикль и отправляясь заварить чай.

Мирион-мирион арых роззз.....

Кабуки

В театре Кабуки нереально длинная сцена. Глубокая тоже, там всякая машинерия, декорации туда-сюда ползают, но больше поражает-таки длинна. Не считая самого представления. Слуги решили замочить хозяина. Взяли мечи. Человек двадцать. А хозяин с веером гуляет себе. И очень темно. И потому слуги никак не могут по хозяину попасть - в темноте-то. То над головой меч просвистит, то между ног. Двигаются по причине темноты крайне медленно и иероглифовато. А хозяин иногда: мах-мах веером, и слуга подлый брык, и коряч.

Волосы

Молодежь бунтует, не хочет жыть в традиционном обществе, в котором все сотрудники фирмы остаются после работы часа на два-три чисто из энтузиазма, а потом еще непременно пьют допоздна в ресторанчике с начальником, от которого зависит премия. Бунт выражается в том, что молодежь красит волосы в континентальные или просто художественные цвета.

Разбирая вещи после самолета, я включил в гостинице телик и тут же напал на сериал Red, про девушку с красными волосами и напряженным конфликтом с обществом. Как верно заметил Пелевин, это уже не протест, если он апроприирован сериалом...

Takashi Murakami

Мураками в Японии много, в том числе только художников в музее MOT (Museum of Contemporery Art Tokio) обнаружилось много: ветеран в постоянной экспозиции, и молодой Такеши - на своей персональной выставке. Стильный и последовательный оказался чувак, упрямо перелопачивающий в выставочные объекты массовую культуру: от детских надувных игрушек до комиксов манго, подчеркнуто взрослых, со тщательно вывернутыми в глаза зрителю гениталиями. Помимо гениталий, добросовестно задействованы механизмы и прямого рынка: одна и та же манговая барышня представлена на выставке не только по разному складированными манекенами в натуральную величину, но и конструкторами в коробочках для предпочитающих рассматривать стыд в домашних условиях.

Любопытно, что у Мураками есть персонаж DOB, существующий минимум с 95-го года и изрядно напоминающий нашего Чебурашку, что заставляет подумать о неслучайности моды в восходящей стране на эдуардуспенского чудовища (мода, кстати, если и есть, то в глаза не бьет: книжку на мультфильму "Союзмультфильма" мне, допустим, подарили, но японских комиксов про Че в уличных магазинах не обнаружилось, нужно было искать какие-то очень специальные места).

Вот он, DOB, на картинке - рядом с веселыми глазастыми грибами.

В Токио - грибы с глазами

Еще про грибы: мэйджик мушрумс на толстенных ножках продают легально. Стоит выйти на улицу на одной из "молодежных" станций метро - лотошники тут как тут. Дорого, но тут все недешево. Собственными каналами добычи продукта японцы не заморачиваются: привозят из Амстердама.

Лететь из Нариты в Шереметьево долго, пришлось закупиться мушрумсами в самолет. Над Уралом я попал на дно большого деревянного сосуда. Там жыла некая небольшая народность: человечки в разноцветных гномных одеждах что-то пилили, парили, жарили, цемент-бетон мешали, осуществляли, короче, как на Урале говорят, всяческую возню. Но в центре деревянного дна чего-то явно не хватало: собственно, оси мира, древа его. Наконец, я понял, что нужно сделать: подставить туда свой позвоночник. Выгнул спину, совместил позвоночник с отсутствием оси: совпало. И все эти гномы, словно ждали моего позвоночника как трамвая, мгновенно устремились к нему, взбрыкнулись по нему и унеслись по столбу ввысь.

Унитазы

Унитазы тут включаются в розетку и имеют пульт управления с десятком кнопок. Назначение кнопок в большинстве случаев вполне интимно, а потому догадывайтесь сами. Скажу лишь, что сидеть на таком унитазе можно часами, а если загрузиться перед этим мэйджик мушрумсами, то и долгими часами. Половина сборной России по литературе так и проводила все свободное место.

Бамбук

Сильнейшую, впрочем, психоделию я испытал не на унитазе, а в Камакуре, древнем административном центре Японии, куда нас повезли в дождь. Туристический проход через синтоистский храм, проем, выдолбленный в горе самураями восемьсот лет назад, узкие улочки, Большую Будду, внутри которой выяснилась пустота, буддийский храм, - турпроход этот сопровождался нарастающим дождем - лояльным с утра, проливным перед закрытием последнего храма - и завершился восклицательным знаком, теплым вечером, сорвавшим с себя дождь, словно фартук.

А внутри дня была бамбуковая роща: толстые высокие стволы, прожившие уже по пять моих жызней, стояли, зажатые скалами, а на скалах росло множество разных оттенков зеленого, и дождь был такой зеленоватый, а то, что в этом изумрудном мареве полагалось пить зеленый чай, созерцая туман сквозь морось, просто замыкало историю на замочек литературы.

Автоматы

Второе, после унитазов, бытовое впечатление - автоматы с напитками на улицах. За монетки. Чего, казалось бы, выдающегося? Количество. Во-первых, самих автоматов. Не на каждом углу, а штук по пять на каждом углу. Во-вторых, количество напитков в каждом: вода и чай трех сортов, кофе пяти сортов, сок и даже суп, и все это как в горячем виде, так и в холодном.

Днем нормально в холодном, утром, когда надо продрать пару глаз, ценно становится в горячем: идешь с последнего поезда метро, держа в руках жывительную банку, греешь свою неповторимую внутренность. Уже сто часов, как я слез с самолета, и в памяти чаще всего всплывает не бамбук, и не другие важные вещи, от которых можно было бы того ожидать (например, сказочный ночной кампус), а начала почти всех моих японских ночей: московские коллеги засыпали, местные разъезжались, а я накручивал километры по нескольким улицам вокруг гостиницы (не отходя слишком далеко; я опытный путешественник по незнакомым городам, но тут опасался заблуды), сжимая в руке жестянку с теплым зеленым чаем, заходя в кабачки, требуя согреть саке, никак не участвуя в загадочно урчащей вокруг жызни, проходя сквозь нее, не желая участвовать, но понимая, что жызнь, которую я накручиваю, все равно моя, и она не застыла на месте, а течет, причем известно куда.

Слово плеймейкера

Это была обычная японская зимняя ночь: мокрая тьма за раздвижными окнами, сонное карканье вороны в ветвях акации, смех двух припозднившихся девушек, добирающихся до дома на ржавом, скрипящем велосипеде, шум последней электрички, уютный токийский район Кичижежи с небольшими домиками. В одном из них жил я...