Eсли уж решаться на радикальные действия, то самым радикальным было бы просто сделать вид, что ничего не произошло, и продолжать обозревать новинки.

Например, написать про скучное, второй свежести нечто, пятнадцать лет назад потянувшее бы на мелкое хулиганство, что это-де нечто - скучное, второй свежести и лет пятнадцать назад под 206-ю бы вполне попало. Также написать о том, что единственная здравая (в свете предыдущей фразы) мысль вот в этом тексте такова:

"И писать о том, как Иван Иванович поссорился с Иваном Никифоровичем, я больше не хочу. Кому это нужно. Слово уважалось лишь до тех пор, пока за него могли вырвать язык. Слово умерло, господа".

Но не выйдет, боюсь. Потому что впечатление как раз обратное - что умерли именно господа.

Для затравки - самая короткая рецензия на "Generation "П". По-моему, это верх мастерства. В ней тридцать семь слов. Прочтя их, я сделал вывод о том, что разговаривать с автором, Юлием Андреевым, можно лишь будучи убийственно серьезным. Шутки и ухмылки здесь неуместны. Дело в том, что такие вещи надо разъяснять с самого начала, не предполагая за оппонентом излишней осведомленности. Почему так - об этом чуть ниже.

Итак, Андреев смело воплощает в жизнь один из принципов новой русской критики, заключающийся в том, что на смену традиционному критику, то есть человеку сугубо литературному и лишь в рамках литературного контекста свои построения осуществляющему, идет критик нетрадиционный. То есть тот, кто, читая, соизмеряет свои ощущения от прочитанного не с литературой, а с другим опытом, к литературе никакого отношения не имеющим. В данном случае - с опытом пожирания бумаги. Ошибка такого типа новых критиков зачастую состоит в том, что привлекающиеся ими разновидности человеческого опыта (при всем его многообразии) типичными не являются. Это принципиальная ошибка. Ибо описанное поведение новых критиков как раз имеет целью показать, что литература - не священная корова, а такой же вид человеческой активности, как и, например, езда на автомобиле. Или даже что-то еще более тривиальное (я, например, сегодня на автомобиле не ездил). В ином случае затея бессмысленна, так как читатель лишается возможности понять, что хотел сказать критик. (О том, почему читателю так важно понимать, что хотел сказать критик, - тоже чуть ниже, в самом конце.)

По соседству с Юлием Андреевым находится авторская колонка Олега Павлова. В выпуске, озаглавленном "1996", имеется прелюбопытное разделение литературы на "элитарную" и "отечественную". Именно "отечественную" - не "массовую". Мне лично обидно считать своей, отечественной литературой ту, которая по определению не может быть элитарной. Но в то же время мне очень понятен Павлов-критик: зачем, для кого и о чем он пишет. Настолько понятен, что даже пассаж про Курицына, взявшего власть в литературе, я пропускаю не поморщившись. Как будто и не было его. У каждого свое ID. На "Переплете" ID - пнуть этих, то ли правых, то ли левых. Элитарных, словом. Но и об этом чуть ниже.

А вот еще важную вещь говорит Павлов:

"Наступает то, что у нас стали называть отсутствием читательского внимания. Правду сказать, потребность в чтении, в осмысленной жизни духовной, у отечественного читателя осталась громадная и он с лихвой удовлетворяет ее при нынешнем книжном богатстве, отступая к той литературе, которой доверяет, сопереживает - и это могут быть книги самые неожиданные. Но жить общей жизнью, интересом, чаяньем с современной литературой - на это его уже долго не вдохновишь".

Читаешь и не чувствуешь ну никакой жалости к читателю. Только гнев на критиков. В самом деле, осторожнее надо быть. Есть все-таки кодированные слова. "Бизнес", например. Сколько можно дразнить быка (или гусей)? Додразнили вот Дмитрия Кузьмина - начал писать как Пирогов.

Из того, как пересказал ситуацию Курицын (в библейском стиле - "Кузьмин, враг Пирогова, друга Куталова, знакомого Котомина, недруга Кузьмина"), непосвященный читатель ничего не поймет. И это тоже надо прояснить.

Было сказано (и неоднократно): литература должна ориентироваться на бизнес-модели. Кто говорил - дураки, заявляю со всей ответственностью. Недодумали потому что. Или драки хотели. Или Конфуция не читали в детстве. Стоило всего-то заменить несколько понятий, перевести разговор (тот же, по сути) в другое поле - и все были бы довольны. И продолжали бы заниматься каждый своим делом, не приковывая к батареям товароведов и не насилуя их, забив предварительно жертве в рот кляп. Потому что среди всего заповеданного учителем Куном для нас важнейшим является принцип исправления имен, так как неподобающие имена приводят к путанице в умах и как результат - к смутам в поднебесной. Убрать вообще слово "бизнес". Говорить вместо него об охвате читательской аудитории, например. Точно зная, из кого эта аудитория состоит. Не произносить "позиционирование", а предъявить прессу, также представляя себе тех, кто эту прессу читает. А там, глядишь, и критик перестанет "раскручивать" и "пиарить", начав вместо этого заниматься тем, что у него получается гораздо лучше, - объяснять людям, которые его читают, почему они ну никак не выживут без этой книги. Вдохновлять то есть, как сказал по этому поводу Олег Павлов. Так что когда Кузьмин пишет:

"Скверно то, что у адептов рыночного литературного процесса вся эта идеологическая конструкция (насчет рынка и бизнеса. - К.К.-П.) быстро редуцируется до простого, как мычание, представления: конечным критерием качества текста является его рыночная успешность".

Я с ним полностью согласен. Из рук вон. Но есть вещи и пострашнее. Например то, что, куда ни кинь, с "бизнесом" или без "бизнеса", критик все равно будет находиться впереди книги. То есть те, кто читает Юлия Андреева, Пелевина читать не будут (разве что ночью под одеялом, чтобы предки не засекли), а те, кто читает Павлова, - уж точно не придут с "Переплета" на "Курицын-уикли" в РЖ. Публика есть у критика, у писателя же есть только та публика, которую критик ему предоставляет, - к вопросу об ID. Более того, думать о публике критик должен, а не писатель. То есть слона-то ни Кузьмин, ни Павлов не приметили. А Андреев приметил, да не попал. Опять, что ли, выходит, что один Курицын попал?

Про Курицына - ложка дегтя от Льва Пирогова. По традиции завершающего проект на "ОбсЕрвере" и поющего отходную сети литературной. Собственно, было уже у Пирогова про Курицына на "ОбсЕрвере". И похлеще. Пересказывать бессмысленно, это феерия.

Несколько слов о Пирогове напоследок. Если бы не рожденное бессонными ночами определение того, что такое "сетевой автор", я бы написал, что Пирогова следует причислить к великомученикам. К мученикам как минимум. Сетевой же автор Лев Пирогов органически не способен изменить стиль. Потому что сетевой автор - не человек, и уж тем более не человек, пишущий для сети. Сетевой автор - повествовательный уровень, так же как и рассказчик в "Герое нашего времени". Сетевой автор - это Ремонт Приборов (неконвенциональные для писателя литературные практики, требующие создания буфера - в данном случае между Бахытом Кенжеевым и его читателем), сетевой автор - это Баян Ширянов (практики ограниченно конвенциональные, требующие механизма, который давал бы возможность "обнуления" данного регистра). Сетевой автор - то, чем сетевая литература отличается от несетевой литературы (теперь Дмитрий Кузьмин должен понять, чем еще, кроме поэтики, может выделяться "сетевая литература" - это к вопросу о необходимости нудных объяснений). Так вот, Лев Пирогов останется Львом Пироговым и в "Круге чтения", и в "Net-культуре", и на "ОбсЕрвере". Иначе его просто никто не узнает и барышни не будут бросать в воздух чепчики. А барышня, не бросающая в воздух чепчика, - барышня в депрессии. Она сидит дома, вяжет носки или вышивает крестом и не покупает книг. Никаких. Вообще никаких. Ни одной. Никогда. То есть не "не покупает" я хотел сказать, конечно же. "Не читает". Именно - не читает. Ничего и никогда. И это к вопросу о том, почему читатель должен всегда понимать, что критик ему говорит. Из самосохранения хотя бы. Чтобы не исчезнуть с лица Земли как биологический подвид.