В последнее время стало немодно бороться с коммунизмом - в виде призраков, гидр, страшного зюгано-макашовского монстра. Рыцарский поход от трактира до ветряной мельницы остановлен суровыми погодными обстоятельствами и привел к некоторому росту практицизма и реалистичности восприятия. В лексикон вдруг вошли те слова, произнесение которых превращало человека в "маргинала", не понимающего "эпохальной сущности преобразований". Вдруг стало "прилично" говорить об износе основных фондов, о разрушении науки и культуры, о необходимости повышения роли государства в экономике. И, конечно же, о "демографической катастрофе".

Не то, чтобы эти вдруг проснувшиеся признаки адекватности были неискренними, - ведь новая власть всерьез намерена переизбираться не только за счет "технологий", но и на волне реального улучшения жизни. Не то, чтобы эти проблемы надуманны или преувеличены, - увы, цифры и факты кричат о масштабных и негативных изменениях. Но вот пока в заимствовании лексики и "круга забот" не чувствуется некоторого понимания, что же, собственно, происходит в стране и мире и каковы те принципы внутренней и внешней политики, которые могли бы вывести нас в полосу устойчивого существования и развития.

Общество ищет выхода, но готово ли оно его найти? Можно ли "решать" проблему, оставляя в области табу те системные предустановки, которые и являются ее первопричиной? Делать предметом разрекламированной суеты "некрасивую" симптоматику, забывая проинформировать о диагностике самой болезни? Возможно ли найти такой выход, при котором поголовье овец сохраняется не путем отстрела волков, которые еще вчера были знаменосцами социал-дарвинизма, по страннейшему стечению обстоятельств именуемому у нас ныне "либерализмом"? Итак, мы пытаемся исправить критические отклонения в развитии или реализуем PR-концепт "заботливой власти"?

Сложные вопросы. Перед тем как попытаться на них ответить, следует на примере крайне запутанной и вызванной сложнейшим комплексом причин проблемы масштабных демографических изменений проанализировать, что же, собственно, является теми реальными опорами понимания ситуации и определения путей движения дальше.

Русский крест

О "демографической катастрофе" впервые заговорили в середине десятилетия, когда был отмечен довольно резкий всплеск смертности. С начала 90-х постоянный устойчивый естественный прирост населения (порядка миллиона в год) сменился сначала остановкой (1990-1991), а затем и стремительным уменьшением численности (свыше 700 тыс. чел. в год). Несколько "демпфировала" уменьшение численности возросшая миграция, но и она не изменила главного - население России стало устойчиво уменьшаться. Сразу стало заметно, что произошел не только всплеск смертности среди всех категорий и возрастов населения, но и резкий спад рождаемости в большинстве регионов России, и эта двойная тенденция получила несколько зловещее название "русский крест". Критически выглядит и недопустимо низкий коэффициент воспроизводства (порядка 1,4 при необходимых 2,3-2,4), и устойчивая тенденция снижения продолжительности жизни, которая складывается из не вполне благоприятного наследия советских времен (ослабленные войной и иными социальными катаклизмами поколения и их дети) и резких последствий ухудшившейся социальной ситуации.

Сразу возникло несколько тенденций в оценке произошедших изменений. Критики утверждали, что изменения "катастрофичны" и свидетельствуют о неизбежном вымирании страны; защитники политики власти защищались тем, что "для Европы" (точнее, для всех развитых наций, в которых произошли определенные структурные сдвиги) отрицательная динамика численности весьма характерна и там так же естественная убыль покрывается только за счет миграции. Оба этих утверждения равно несправедливы и догматичны. Кризисные процессы в демографической ситуации нарастали и раньше, и о негативных последствиях "темных" или военных периодов истории говорили уже давно - к примеру, Великая Отечественная война отразилась на народонаселении не только впрямую, через значительные потери, и не только в виде сокращения рождаемости, но и через ослабленность и, как следствие, более высокую смертность "детей войны", а также меньшую жизнеспособность их детей, "внуков войны". Негативные тенденции нарастали несколько десятилетий, и перед государством постоянно стоял вопрос их преодоления.

Равно негодны утверждения о "современности" отрицательного прироста. Сравним: в России с 1993-го он составляет от -5,1 до -6,1 человек на 1000, в то время как в Германии за тот же период от -1,0 до -1,5, в Италии от 0,0 до -0,5, а в "холодной" Швеции отрицательный прирост (порядка -0,2) возник только в 1996-м, а до того был положительный - порядка 1-2 человек на 1000. Итак, о какой "Европе" идет речь? О Белоруссии (приблизтельно -4), Болгарии (приблизительно -5), Венгрии (приблизительно -3) или о "развитых странах", в которых слабый отрицательный дрейф не только компенсируется миграцией, но и вполне может быть переломлен (речь идет о возврате к относительно стабильной ситуации не более десятилетней давности). Налицо иное: социальные реформы равно отрицательно действуют на народонаселение вне зависимости от особенностей проводимого курса - и это закономерное следствие. Однако масштабы негативных последствий различны и, вероятно, отражают и содержательные различия проводимой политики.

Неприятные факты стали общеизвестны сначала после их активного использования левой оппозицией (пункт о "геноциде" был для многих стержневым при попытке проведения импичмента Ельцина), а теперь - из программных заявлений новых российских руководителей. Казалось бы, если государство "наконец" обратит внимание на проблему и попробует разработать способы ее решения, то негативные тенденции можно переломить. Однако не все так просто. Крайне сложная картина первопричин описанных явлений не дает оснований предполагать, что какая-либо социоинженерная технология сможет выправить положение. Тем более, что в данном вопросе есть достаточно явный пример удачного поначалу "социального эксперимента", который однако так и не изменил ситуацию. Речь идет об "антиалкогольной кампании" и ее прямых и косвенных следствиях.

Отложенная смерть

Сравнительно недавно, после того как штамп о "вымирании нации" уже стал прочно закрепляться в обществе, в научной общественности стали раздаваться голоса о некорректности заявлений о "резком всплеске смертности в 92-94-м годах". Пионерскими стали следующие работы: Alexandre Avdeev, Alain Blum, Serge Zakharov, Evgenij Andreev, "Reaction d'une population heterogene а une perturbation. Un modele d'interpretation des evolutions de mortalite en Russie" ("Population", 1, 1997: 7-44) и С.В.Захаров, "Когортный анализ смертности населения России (долгосрочные и краткосрочные эффекты неравенства поколений перед лицом смерти)" ("Проблемы прогнозирования", 1999, #2). Также в ежегодном докладе Центра демографии и экологии человека о демографической ситуации в стране "Население России 1999" утверждается, что "реального повышения смертности в первой половине 90-х годов либо практически вовсе не было, либо оно было очень небольшим. Имели место лишь подвижки компенсаторного характера...".

Вкратце суть проблемы отражает следующее высказывание С.В.Захарова: "Одни и те же люди, оказавшиеся спасенными в период антиалкогольной кампании, оказались в значительной мере жертвами последовавших событий". Действительно, если посмотреть на динамику сначала падения (в период 85-88-го годов), а затем резкого роста смертности по внешним причинам (алкогольные отравления, ДТП, самоубийства etc.), то на фоне общего роста этих показателей с начала 60-х годов эти колебания не выходят значительно за рамки некоторой неблагоприятной стратегической тенденции. Итак, следует ли вслед за авторами этого крайне интересного открытия утверждать, что "эти изменения были отчасти даже положительными, для ряда поколений они не сократили, а удлинили время реальной жизни, в среднем прожитой каждым умершим"?

Вообще говоря, если не соперничать с профессионалами-демографами в области оценки частной ситуации, а рассмотреть ее несколько шире, в рамках общего анализа эффективности той или иной государственной социальной политики, - то принять вывод о "невлиянии" резкого изменения демографической ситуации вследствие проведения реформ будет уже не так просто. Неожиданный успех "антиалкогольной кампании" (смертность по внешним причинам снизилась в целом в 1,5 раза, а из-за алкогольных отравлений - более чем вдвое) можно рассматривать как "случайность", но фактически он является примером весьма успешной реализации некоторой социальной политики. Действительно, "удлинив" жизнь некоторым категориям граждан, эта ситуация не привела к закреплению в целом позитивных тенденций, и потому последующая смерть случайных удачников довольно объективна. Однако справедливо ли утверждать, что смена очевидно успешной (по крайней мере - в определенном направлении) социальной политики на очевидно неэффективную (так же, по данному вопросу) "оправданна"?

Уместно привести цитату известного французского демографа Никола Бруара из обсуждения описанной ситуации во Французском национальном институте демографических исследований (ИНЕД): "...речь, как я полагаю, идет о гипотезе. Возможно ли откладывание смертей в населении? Иначе говоря, если политические меры, запрещающие алкоголь, спасают население в возрасте от 35 до 45 лет на протяжении нескольких лет, спасают ли они их навсегда? Чтобы обосновать эту гипотезу, надо доказать, что спасенное в данный момент население все же более уязвимо и что достаточно снова открыть доступ к алкоголю менее законными способами (...), чтобы эта более уязвимая часть населения стала умирать. Таким образом, в каждой когорте, а стало быть, в разных возрастах смертей, предотвращенных в 1985-м и последующих годах, не удалось избежать в 1992-1994 годах. К 1995 году более уязвимое население вымерло и остаются только "нормальные" смерти. Трудно, однако, поверить, что это произошло так внезапно в 1992-1994 годах и потом сошло на нет. Какое-то серьезное событие должно было произойти в эти годы. Отсюда - аргумент рыночных реформ". Как видите, в отсутствии политической ангажированности "оправданность" смерти "спасенных" во время антиалкогольной кампании выглядит не столь убедительно.

В результате резкого изменения социального климата произошли резкие подвижки в структуре распределения поколений в обществе. Смертность сорокалетних мужчин в период 92-94-го годов по отношению к началу десятилетия выросла почти вдвое, а ведь это самые социально-активные и эффективные люди. Да, как показано выше, их смерть обусловлена "подарком" социальной политики 80-х, однако даже в контексте упомянутой научной дискуссии не стоит забывать о том, что наиболее резкий всплеск смертности дали не только алкогольные отравления, но и умышленные убийства (почти втрое (!), причем их снижение в конце 80-х было весьма незначительным) и самоубийства. Можно все свалить на "водку", но и ее пьют "не от хорошей жизни".

По данным отечественных демографов, в последние годы "стандартизованный коэффициент смертности от всех внешних причин превышал среднее значение по странам Европейского Союза примерно в 6 раз, от убийств - в 30 (!) раз, от самоубийств - в 4 раза, от дорожно-транспортных происшествий - в 2 раза. Соответствующие отличия в худшую сторону от стран Восточной Европы были также впечатляющими: превышение в 3 раза для всех внешних причин, в 10 раз для убийств, в 2 раза для самоубийств, на 50% для дорожно-транспортных происшествий" (здесь и далее цитируется по материалам ежегодных докладов о демографическом положении России Центpа демографии и экологии человека Института наpодно-хозяйственного пpогнозиpования РАН).

Кроме того, колебания смертности по внешним причинам не единственная причина устойчивого снижения продолжительности жизни, поскольку статистика смертности по естественным причинам также весьма негативна. Увеличение смертности происходило и по причине отказов от вакцинаций (следствие и экономических причин, и роста недоверия граждан к государству), и увеличения числа заболеваний дыхательной системы (что, в частности, есть результат развала системы норм защиты труда на вредном производстве). Резко усилился стресс, а как следствие - число сердечно-сосудистых заболеваний и смертность по их причине. Возникли давно забытые эпидемии холеры, оспы и других болезней, которые есть прямое следствие деградации системы здравоохранения. Если необходимость реформ была вызвана медленным нарастанием с 60-х годов ряда неблагоприятных тенденций, то неужели резкие деструктивные процессы последних лет заслуживают лишь рассуждений о "неизбежной цене"?

И в дополнение: впервые за многие годы возникла тенденция уменьшения численности городского населения, и в определенный период миграция в село даже стала компенсировать естественную убыль сельского населения. Россия на глазах откатывалась назад, и все это происходило под флагом построения "современной экономики". Сейчас ситуация несколько стабилизировалась, но о возможности компенсации отката пока рассуждать проблематично.

Отложенная жизнь

В то время, как рождались аргументы "за" и "против" утверждения об обусловленности социальными деформациями резкого всплеска смертности, не менее значительный неблагоприятный фактор - снижение рождаемости - подвергался переоценке с несколько иных, во многом сходных позиций. Следует проанализировать содержание тезиса о том, что "в современных обществах вообще мало рожают", который вовсе не так безупречен. Хорошо изученный процесс снижения числа детей и повышение среднего возраста матери при рождении первого ребенка при урбанизации и других социальных изменениях сомнений не вызывает, и развитие демографической ситуации в СССР развивалось вполне в русле этой тенденции. Однако это вовсе не объясняет столь сложного развития ситуации, который мы имеем несчастие наблюдать в пореформенной России.

В изучении вопроса мы снова встретим противопоставление конструктивной социальной политики 80-х и стихийного развития ситуации впоследствии. "В первой половине 80-х годов пронаталистские меры социальной политики вызвали появление двух волн прироста родившихся за счет дополнительного числа вторых и третьих детей. Кратковременный эффект этих мер был усилен увеличением численности матерей старше 28 лет, у которых, как правило, и появляются на свет третьи и последующие дети. Но уже в конце 80-х годов этот эффект иссяк, число рождений стало быстро сокращаться. С 1994 года это сокращение сильно замедлилось, хотя - несмотря на улучшение возрастной структуры и постепенное повышение численности молодых женщин - не прекратилось".

Бытовое содержание этих данных очевидно. В 1980 году общее число беременностей у женщин составляло 6515,1 тысячи, а в 1994 году общее число беременностей сократилось более чем на два миллиона и составило 4401,6 тысячи. Причем за этот же период количество невынужденных абортов менялось пропорционально, и даже можно говорить о некотором уменьшении их относительного числа. А число беременностей по отношению к общему числу женщин детородного возраста сократилось примерно с 18% до 11% (то есть они стали на треть реже). В дополнение к возникшей в советские времена тенденции снижения мотиваций к беременностям добавилось резкое увеличение причин не рожать в первой половине 90-х.

Однако и тут есть переплетение многих тенденций. Происходившее в позднесоветские времена уменьшение вклада матерей старше 30 лет в итоговую (суммарную) рождаемость вполне отражает факт изменения общественных стереотипов и предпочтений, характерных для наций с растущим уровнем благосостояния. Однако в 70-80-е годы происходит встречный процесс "омоложения" матерей и, соответственно, роста влияния этой группы на общую рождаемость. "Снижение числа рождений во второй половине 90-х годов, в отличие от предшествовавшего пятилетия, происходит исключительно за счет падения рождаемости у женщин в возрастах до 25 лет (особенно быстро до 20 лет)". Иными словами, в обществе "новых правил" молодые уже не ставят "рождение ребенка" перед социальной адаптацией, которая для них в последнее время стала особенно сложной. "Меры семейной политики, введенные в действие в 80-е годы (в первую очередь, отпуска по уходу за ребенком), резко ускорили темпы формирования семей. Матери стали рожать детей не только в еще более молодом, чем прежде, возрасте, но и с меньшей отсрочкой после вступления в брак, с меньшими интервалами между рождением первого и второго ребенка, второго и последующих детей. Тенденция к ускорению темпов формирования окончательного размера потомства сохранялась вплоть до начала 90-х годов. Так коэффициент рождаемости в возрастах до 20 лет увеличился с середины 60-х до начала 80-х годов более, чем в 2 раза".

Заслуживают внимание и следующие изменения. Если в период 1965-1985-го годов среднее число девочек, которых родит женщина до истечения репродуктивного периода (нетто-коэффициент воспроизводства), было почти постоянным показателем на уровне 0,935, то после 1992-го этот важнейший показатель опустился до уровня в среднем 0,625. Иными словами, фактическая основа к воспроизводству нации в данный момент начинает растворяться, а сочетание тенденций к отказу молодых от заведения ребенка и неизбежным дальнейшим старением матерей может создать дополнительные основания для снижения рождаемости.

Более тонкий анализ показывает, что при сохранении моделей воспроизводства 60-х годов общество сократилось бы к настоящему времени на 16%. Однако, как следует из материалов ЦДЭЧ, "если этого не произошло, то лишь благодаря потенциалу демографического роста, накопленному в возрастной структуре населения под воздействием прошлых режимов воспроизводства. Более молодая структура населения давала большее число рождений, меньшее число смертей и, соответственно, более весомый естественный прирост". То есть социально-демографические изменения в советские времена компенсировали некоторые негативные естественные, что позволяло "откладывать" развитие неблагоприятных тенденций. Как долго могло происходить их блокирование - отдельный вопрос, но стихийный обвал в области социальной политики разрушил почти все стабилизирующие механизмы (причем следует отметить, что "откат" начался не в 92-м, а на год-два раньше, еще с роста тревожных ожиданий и развития товарных кризисов конца 80-х).

Итак, советские методы коррекции социальной политики были по-своему эффективны, если считать критерием эффективности факт смены тенденций в рождаемости, поскольку их "экономический" или социальный эффект является опосредованным и зависящим от многих других факторов. Слом государственной машины и формирование атмосферы социального хаоса быстро свело на нет некоторые "успехи", причем это происходило не столько вследствие некоторого плана, сколько как реакция общества на изменение системы социальных мотиваций. С одной стороны, мы приближаемся по ряду характеристик к современным европейским обществам (в которых, в частности, давно отмечена тенденция "постарения" возраста рождения первого ребенка). Однако, не будучи компенсированной комплексом факторов воспроизводства нации, эта тенденция не выглядит позитивно, лишь фиксируя ситуацию сокращения нации, при которой за последующие 30 лет численность населения может сократиться почти вдвое.

Быстро только кошки родятся

Итак, анализ кризисных процессов в российской демографической ситуации позволяет перейти от сухой констатации негативных тенденций к осмыслению собственно характера и причин как социальных изменений, так и роли и места государства в коррекции развития общества. Большая часть политизированной полемики по данному вопросу сводится, во-первых, к утверждениям об однозначной деструктивности социально-экономических процессов последних лет, а во-вторых - к утверждениям о "закономерности" отката от позитивных сдвигов 80-х годов и обусловленности изменений некоторой общемировой тенденцией. И поскольку научная сторона вопроса еще и не столь прояснена, и является прерогативой специалистов, то следует проанализировать именно политические последствия такой полемики и следующих из нее решений.

Если задаться вопросом о том, возможны ли эффективные изменения и коррекции ситуации в данной области при проведении целенаправленной государственной политики, то тактический успех социальной политики 80-х позволяет ответить на него положительно. Однако тут же следует оговориться и о том, что большая часть изменений была ситуационна и лишь незначительно меняла важные системные установки, а потому "откаты" ("отложенные смерти" и "избыточные рождения") были неизбежны. Невероятно сложно оценить их масштабы при проведении иной политики, однако не будет натяжкой утверждение, что они не носили бы характер столь катастрофического обвала. Да, эффекты от перехода на новую модель социального воспроизводства неизбежны. Однако пример США, в которых почти линейный рост численности населения в полтора раза с 60-х годов обусловлен на 34% естественным приростом и лишь на 16% - миграцией, показывает, что вовсе не так обязательно списывать все на "мировые стандарты". Ситуация в Европе менее близка к российской по характеру общеисторических процессов, нежели американская, и потому вовсе не следует говорить о том, что отрицательный прирост естественен и неизбежен.

Тем более, что основные негативные причины положения вполне лежат в плоскости возможности проведения конструктивной социальной политики, которая, впрочем, нуждается в адекватности и соотнесении всех направлений с рассматриваемыми вопросами и приоритетами. Частные и резкие колебания начала 90-х уже в прошлом, и их обусловленность как эффектом "коррекции", так и крайней бессистемностью преобразований уже играет вторичную роль по отношению к в целом неблагоприятным стратегическим тенденциям, идущим многие десятилетия. Как проблемы промышленно-экономического потенциала основаны на развитии старых "болезней", так же и социально-демографическая проблема требует формулирования именно последовательно-модернизационной, а не узко-компенсаторной политики. Самореформирование социалистической системы в 80-х в рассматриваемой области было эффективнее, нежели в экономике, однако именно провалы промышленной "интенсификации" стали основой для разрушения непрочных успехов. Если новое правительство, окрыленное идеей целесообразности проведения централизованных программ, начнет менять частную ситуацию √ то есть все основания ожидать лишь временных изменений, а политические и финансовые затраты будут распылены и потрачены впустую. Это, пожалуй, самый важный вывод из рассмотрения данной ситуации.

Несомненно, есть множество совершенно необходимых затрат, которые надо осуществлять даже не столько для того, чтобы бороться с "вымиранием нации", сколько с целью иметь полное право садиться за один стол с развитыми государствами, оставляя постыдный и масштабный регресс в прошлом. Надо решать и проблему высокой доли насильственных смертей, самоубийств и иных неестественных смертей, нормализации ситуации в области охраны труда и экологии. Надо заботиться и о повышении мотиваций к рождению детей и оказывать реальную социальную поддержку материнства и детства, снижать недопустимо высокую материнскую смертность и заботиться о репродуктивном здоровье. Все это "частности", но государство обязано исправлять свои ошибки просто потому, что не может паразитировать на собственной нации. И хотя это не вызовет бурный рост - по крайней мере, мы не будем ускоренно стареть и вымирать. Появится хоть какая-то основа для появления уже широкой и комплексной социальной политики и, может быть, возврата в круг "растущих", а не "стареющих" наций (к которому, весьма возможно, в будущем присоединится и Европа). Ведь страхи, вызванные ожиданиями глобального конфликта и работами "Римского Клуба", о перенаселенности уже переосмыслены, и вполне можно ожидать пронаталистической социальной политики и в богатых урбанизированных странах.

Так ли это важно? А может, "лучше меньше, да лучше"? Может, проще открыть двери миграции и позволить молодым здоровым нациям компенсировать наше старение? Ответ на эти вопросы невозможно дать без комплексного изучения демографического фактора в развитии и становлении наций, в создании эффективных политических и экономических систем. Чтобы пресечь попытки сторонников консервации опасных ошибок квазилиберализации спрятаться за наивные оправдания, вполне достаточно в привычном им духе сослаться на "мировой опыт". Культурным и развитым нациям прилично заботиться о здоровье матерей и ребятишек, прилично радоваться здоровым и долгоживущим старикам, прилично болеть за то, чтобы все большее количество "американцев", "французов", "итальянцев" и прочих "шведов" знало, любило и пропагандировало свою культуру. Прилично и вполне по-европейски требовать от государства заботы о слабых и молодых в обмен на честность при выплате налогов и исполнении иных повинностей. Прилично рассчитывать на рост личного благосостояния не только за счет того, что "умрут нахлебники". Кто знает, кто на самом деле больше матери-истории ценен - "любящая мать" или "эффективный менеджер". Хотя и та и другой равно нужны.

Остается пожелать нашему государству успеха в реализации своих обещаний, а всем нам, чтобы эти действия оказались перспективнее "благих намерений" модернизаторов начала десятилетия.