"А избы горят и горят..." - вот привязалась строчка с прошлой пятницы, "осыпает мозги" почище алкоголя. И вообще на фоне почти что будничного присутствия смерти в нашей мимотекущей действительности тянет к цитатам: феномен веры без воцерковленности требует перманентного словесного самоопределения. Прилично зная Новый Завет, все равно вспоминаю не Луку и Матфея, а, скажем, полубезумного Бориса Садовского:

Отчего всю ночь созвездья
Смотрят пристально на нас,
Будто чуют день возмездья
И угадывают час?

Звезды помнят Божье слово,
Ждут карающего дня,
Что сойдет на землю снова
В бурном пламени огня.

Безвкусица потрясающая ("в бурном пламени огня" - это ж шедевр триста раз съеденной и триста раз опороченной романтической поэтики), зато искренняя - писано уже в тридцатых годах, когда уже и Маяковского в живых не было, а Мандельштам писал "Стансы":

Необходимо сердцу биться:
Входить в поля, врастать в леса.
Вот "Правды" первая страница,
Вот с приговором полоса.

Дорога к Сталину - не сказка,
Но только - жизнь без укоризн:
Футбол - для молодого баска,
Мадрида пламенная жизнь.

Ну и далее - все меньше и меньше понимая, зачем складывает слова, этакий словесный запой на восемь четверостиший, и только дата - июль 37-го - отчасти оправдывает "сдачу" паршивого интеллигента на милость внекультурной энтропии:

Но это ощущенье сдвига,
Происходящего в веках,
И эта сталинская книга
В горячих солнечных руках...

"Сталинская", блин, Книга! В юности я прочитал две или три книги Иосифа Виссарионовича, предварительно откопав их в сарае, куда дед году в 1955 свалил все наследство "культа личности" (дисциплинированный был член партии и на всякий чих ее руководства реагировал "правильно". Слава богу, не сжег ничего, и все это, спрессованное и заплесневевшее, досталось мне, "человеку читающему" - homo lesens). Сталин писал хорошо: информативно, контекстуально, и без всякого "рассуждалова". Мой главный редактор, от которого я уйду-таки через полмесяца, с большим удовольствием взял бы на работу такого корреспондента, потому что он свято убежден, что первична информация, а ее интерпретация - дело десятое и цена ей три копейки. Ну, это такой старый спор: какая журналистика нам нужна? Основанный в 1990-м году "Коммерсантъ" попытался внедрить в российское медиапространство ну очень простую мысль, можно сказать, бартовскую: "автор умер", и мало ли кто доводит до вашего сведения новости - с каменным лицом, без малейшей попытки извлечь хотя бы морально-бытовой корень из описываемой ситуации. Как раз в это время в России стали появляться люди: по-розановски независимые от рутинных новостных лент обозреватели - Максим Соколов, Александр Привалов, Валерий Панюшкин. Они, как умели, изгалялись над процессом вдвижения новостей в массовое сознание, и выкладывали некий спектр интерпретаций: стилистически качественный, сущностно проблемный, на выходе бессмысленный, поскольку не находил он и не найдет еще долгое время массового читателя. Некоторое время я пытался работать в этой сомнительной сфере: 120 текстов в "Профиле", который покидаю на днях, о том свидетельствуют. Сотня писем благодарных читателей тоже должна была, вроде бы, укрепить меня в мысли о том, что возможно личностное прочтение новостных лент, но увы! Сказали и мне - "пошел вон"!

Ну, и пошел.

И вернулся к знаменскому лауреату - Евгению Даниленко с романом "Дикополь" ("Знамя", 2003, #11). Человек из Омска, взялся, как мне рассказали в отделе прозы "Знамени", ниоткуда, сам собой. "Романа", разумеется, никакого нет, есть зубодробительная повесть о предательстве - то есть о том, как наша великая держава предает своих подданных в любой момент, в любом пространстве и времени: ну, тяготится она нами, даже теми, кто претерпел ради ее предполагаемого блага нешуточные муки, - ежели ей нужны герои, так лучше пусть они будут мертвые.

Читая "Дикополь", я вспоминал разные вещи - и "Свидетеля" (недооцененный критикой и читателями роман Владимира Березина), и рассказы Олега Ермакова (и забытого критикой Олега Хандуся, который сказал однажды: "меня убили в 1980 году". Кто заметил тогда этот жуткий текст? Да процитирую:

Меня убили в Афганистане, в 1980 году - вот в чем беда. И еще много раз потом убивали, не оставляя ни малейшего шанса на возвращение. Меня убили в Афганистане - я потом это понял. С войны живыми не возвращаются!

"Потерянное поколение" будто изъятые из обращения деньги; их участь недолгая; они живут странной жизнью, их не выбрасывают - как будто бы жалко, но они перестают ходить по рукам, живут спокойно и тихо в своих потаенных местах, словно память, не имея ни ценности, ни более или менее определенного предназначения... Однажды лишь случайно возникают на свет, когда беспокойно ищется нечто другое и важное, пропавшее вдруг, - и тут возникают они, вышедшие из обращения деньги, между пожелтевшими страницами книги.

Вот такие дела.

Вот это прикажете интерпретировать? Да запросто! В мозгах есть некая методологическая машинка, разлагающая самые кровоточивые тексты на обозримые кластеры, но весь состав личности бунтует: не буду я этого анализировать! И не буду. Другая мысль отчего-то вдруг вросла в подсознание: любая власть, я вдруг подумал, врет. Где границы властного вранья?

Отношения власти и народа чем-то похожи на отношения супругов, проживших в браке большую и трудную жизнь: всегда друг другом недовольны, но расстаться невозможно, а потому в ход идут разнообразные технологии, позволяющие сохранить союз, но при этом не поступиться какими-то важными для суверенного существования принципами. Одна из таких технологий - взаимная ложь: власти и народу всегда есть что утаить друг от друга. Здесь не до морали, но принципиальна мера: уровень лжи - особенно государственной - должен быть на конструктивной отметке, иначе брак распадается и страна идет в разнос.

Вот как раз с мерой в России всегда были проблемы, да это и понятно - имелось в наличии огромное пространство, где, как казалось, все можно спрятать - миллион трупов, например, или высыхающее на глазах одного поколения море. И народу, как совсем недавно еще представлялось, тоже было немерено. Власть у нас тешилась иллюзией могущества, а народ - иллюзией простоты побега (на Дон, в Сибирь, да хоть бы и в ближний лес) от слишком назойливой опеки власти. Союз был почти всегда под угрозой распада, - и народ частенько воевал с властью, и та в долгу никогда не оставалась. После каждой такой войны обнаруживалась необходимость в восстановлении хоть какого-то взаимного доверия, достижения взаимоприемлемой конвенции, согласия соблюдать некие правила игры. Например, врать друг другу правильно, в меру - не доводя дело до публичного развода.

В каких случаях и при каких обстоятельствах власть имеет полное право врать народу?

Как исторический опыт показывает - только в случаях реальной угрозы для существования самой нации, когда ее, например, во что бы то ни стало нужно убедить в том, что она потенциально сильнее, чем себя на данный момент чувствует. Такой момент был в начале Великой Отечественной - почти два года Россия висела на волоске, где-то очень рядом с катастрофой, но у власти был, помимо простых и грубых рычагов, хорошо сконструированный инструмент для общения с народом - "Советское Информбюро", лживые сводки которого с полей сражений (поражений) поддерживали высокую мобилизационную готовность нации, не давали ей потерять надежду на грядущую победу. Власть обманывала народ, но это был вдохновляющий обман, и он в конечном итоге был великодушно прощен: победителей судят, но не очень строго.

Гораздо больше в новейшей российской истории примеров лжи деструктивной, когда власть обманывала народ не ради его, народа, блага, а повинуясь эгоистическому инстинкту самосохранения: пусть погибнут тысячи ни о чем не подозревающих и ни в чем не повинных людей, пусть миллионы испытают голод и нищету, но зато будет сохранена честь мундира.

Почти всю советскую эпоху властная ложь вообще была постоянным фоном жизни, чуть ли не свойством самой атмосферы. Однако к такому повседневному, системному вранью нормальный человек, стремящийся выжить в предложенных ему историей обстоятельствах, рано или поздно адаптируется, и эта жизнь даже может казаться ему вполне сносной. Пусть на самом деле это тоже одна из форм войны власти с народом, но война при этом ведется как бы "позиционно", без особо громких побед и поражений. Без коварства и вероломства. На взгляд со стороны такое общество может даже производить впечатление стабильного и чуть ли не достигшего "морально-политического единства".

Но его порочная основа рано или поздно проявляется, власть забывает о соблюдении правил, и ложь прорывается каким-нибудь совершенно разрушительным для хрупкого согласия сторон протуберанцем. Так это было, например, в 1986-м, в дни Чернобыльской катастрофы, когда тысячи жизней были загублены только ради того, чтобы власть "сохранила лицо". Всего-то и надо было - вовремя сказать народу правду, однако сработала злокачественная инерция лжи, от чего в конечном итоге и самой власти не поздоровилось. Ведь совершенно очевидно, что после Чернобыля горбачевская "перестройка" пошла куда резвее, а ее инициатор стал стремительно терять рычаги управления процессом и авторитет. Подлая и, главное, примитивная по своему мотиву ложь как-то особенно остро оскорбляет национальное сознание, что-то непоправимо сдвигает на самой его глубине и может быть чревата серьезными катаклизмами.

Почти единодушная нелюбовь населения к реформаторам первой волны - Ельцину, Гайдару, Чубайсу - тоже ведь связана не только с резким падением уровня жизни большинства, но и с трусливым государственным враньем, под аккомпанемент которого начинались реформы. Эти люди доподлинно и заранее знали, какую цену заплатит за необходимые стране преобразования народ, но сказать ему об этом побоялись. То есть не только выразили ему оскорбительное недоверие, но и попытались на первых порах дезориентировать его, выдавая утешительные прогнозы, обещая в случае чего лечь на рельсы и суля в самом близком будущем эпоху процветания. Вряд ли Чубайсу когда-нибудь забудут его перл по поводу "Волги" за ваучер...

Неудивительно, что реформы сразу же пошли крайне тяжело - ведь вместо того, чтобы озаботиться перед их началом укреплением своей конвенции с народом, власть из явной трусости ее нарушила. Реакция отторжения не заставила себя ждать, и мало кто в стране ощущал происходившие перемены как важное общее дело. Власть стремительно теряла свою социальную базу, а народ с неприязнью наблюдал за тем, как она слабеет. Предчувствие близящейся катастрофы возникло в стране задолго до дефолта и, увы, не обмануло. Банкротством первая постсоветская элита была наказана в том числе и за трусливое вранье народу. Это еще чудо, что страна вообще не развернулась тогда на 180 градусов и не бросилась в объятия коммунистов. Видимо, память о том, как врали когда-то они, была еще свежа.

Нынешний президент вроде бы пока не делал откровенных промахов в духе своего предшественника и в мелкой корыстной лжи населению замечен не был. Хотя при этом с народом он разговаривает куда охотнее и чаще Ельцина. Высокий путинский рейтинг свидетельствует о том, что власть с его приходом заключила с народом некий новый контракт и он пока соблюдается сторонами.

Народу нравится усиление государства, и он пока закрывает глаза на тот очевидный факт, что, усиливаясь, оно становится все более и более лицемерным. Лицемерие - инструмент потоньше, чем прямое надувательство, но это все равно превращенная форма лжи и, значит, форма неуважения к подданным.

Лицемерна построенная за эти четыре года политическая система - с придуманными в президентской администрации и ничьих интересов не выражающими партиями, послушным парламентом и "построенными" губернаторами, полностью зависимыми от Кремля.

Лицемерны отношения власти с бизнесом - и наши предприниматели чувствуют все меньше уверенности в своем завтрашнем дне, поскольку государством под сомнение поставлен сам принцип неприкосновенности частной собственности.

Лицемерием все откровеннее проникаются еще недавно гордившиеся своей независимостью СМИ - вроде бы свобода слова еще есть, но власть все чаще и чаще намекает на то, что свобода эта не слишком ей угодна. При этом тональность общения власти с населением становится все более и более пафосной: народу с самых высоких трибун чересчур настойчиво доказывают, что он никогда еще не жил так хорошо, как в последние годы. Типовой новостной телесюжет - к примеру, министр труда и социального развития Александр Починок (или какой-нибудь другой министр) увлеченно рассказывает президенту, как здорово выросли за этот год реальные доходы населения (или, к примеру, какими бешеными темпами реформируется у нас армия), и это все уже начинает крепко попахивать пропагандой. Которая, как известно, тоже есть форма лжи.

Чуть ли не физически чувствуешь, что власть начинает все больше и больше любить себя, а эта специфическая любовь нам хорошо памятна еще по советским годам. И в ней таится скрытая угроза тому контракту между народом и государством, который пока еще в силе. Если так и дальше пойдет, то власти очень скоро захочется иметь в лице народа не собеседника и не равноправного партнера, а всего лишь слушателя и исполнителя.

Для страны, которой еще предстоит долгая и нелегкая модернизация, это не самый эффективный тип сотрудничества.