В этом году исполняется 80 лет людям, родившимся в год, начавшийся смертью В.И.Ленина. Стремительно сокращается число тех, о ком можно сказать, что они видели тех, кто видел вождя мирового пролетариата. Биологическая смерть дематериализует связь времен, точнее, происходит нечто вроде описанного Марксом "отчуждения средств производства", вдохновившим поздний психоанализ. Средства (здесь - субъекты истории) начинают циркулировать в культуре в качестве текстов, за которыми уже не различить реального биографического опыта. То же самое очень скоро произойдет с памятью об исчезнувшей стране - сколько бы ее ни пытались реанимировать самыми дикими способами, возврата все равно нет. В день рождения того, кто был и остается для многих граждан этой страны "фигурой отца" (по Ж.Лакану), такая прекраснодушная уверенность особенно уместна.

Вот уже и русский редактор Microsoft Word недоуменно подчеркивает красным слово "лениниана". Попробовал бы он это сделать каких-то двадцать лет назад... Впрочем, его самого-то и в планах тогда не было. А вот историк Евгений Плимак, тоже родившийся, кстати, вскоре после смерти вождя, вовсю работал над историей русской революции, защитил во время оно докторскую под названием "Становление и развитие пролетарского революционного сознания от Великой Французской революции до Октября" и задолго до перестроек и ускорений написал, среди прочего, книжку "Чернышевский или Нечаев?" (М., 1976), поставив заглавной дихотомией вопрос о преимущественном влиянии на В.И.Ленина. Вопрос, надо сказать, интересный не только узким специалистам. Официальное требование тотальной определенности весьма ограничивало рассмотрение проблемы в аспекте эволюции ленинского мировоззрения. Прошли те самые двадцать лет, и книга, проговаривающая и развивающая прежние положения, наконец выходит. Для историка, живущего в России, это индивидуальная победа - свидетельство в пользу долгой жизни и упорного труда - ценностей, по разным причинам слабо укорененных в русской ментальности.

"Политика переходной эпохи" продолжает, в том числе, и ряд исследований, созданных Е.Плимаком в соавторстве: это "Революционная традиция в России" (М., 1986), подготовленная совместно с И.Пантиным и В.Хоросом, и "Драма российских реформ" (М., 2000), продолжившая сотрудничество с И.Пантиным и вышедшая, кстати, в том же издательстве "Весь мир". Новую работу можно без особых натяжек назвать итоговой политической биографией Ленина, материалами которой автор так или иначе пользовался всю жизнь и только сейчас соединил в линейное повествование. Причем сделал это, не отпугивая читателя, т.е. не утрамбовывая в книгу исчерпывающий свод источников и историю вопроса. Исключение он сделал только для наиболее одиозных, на его взгляд, авторов последнего десятилетия, таких как Д.Волкогонов, А.Арутюнов и Ю.Карякин. Их разоблачения Ленина подвергаются у него местами справедливой, местами избыточной критике. Любопытно при этом, что в 1960-е годы Е.Плимак и Ю.Карякин выпустили в соавторстве публицистическую книжку "Запретная мысль обретает свободу" - c'est la vie, и не такое бывает. По крайней мере, Плимак, в отличие от Карякина, не занимался авральным перекрашиванием флага. Его убежденность в неверном ходе нынешних реформ в целом трудно оспорить.

Книга 2000 г. вышла довольно растерянной: в одном из тогдашних отзывов отмечался ее "удручающий пессимизм", чья справедливость местами бесспорна, а в общем - довольно бессмысленна. Новая книга Евгения Плимака никаких открытий не обещает, за исключением того, что это действительно увлекательное и по возможности лишенное идеологических предпочтений исследование, за которым лишь очень условно просвечивает неудовлетворенность "путями России". Недовольство, впрочем, всегда служило пишущему интеллектуалу стимулом для неустанной работы. Сокрушаться и разоблачать - значит существенно расширять свою библиографию.

Ленин, по мысли Плимака, шел как бы от Чернышевского к Чернышевскому с заходом в якобинский террор. Последний был ему симпатичен, но и его он выводил из наследия главного русского демократа. Необходимость максимального использования потенциала профессиональных революционеров, как и требование их скорейшего схода со сцены по требованию истории, были выдвинуты Лениным в результате взрывной контаминации двух революционных концепций. При этом Ленин не знал, что и сам Чернышевский высказывал мысли об уходе со сцены, имея в виду судьбу первой "победоносной" революции 1793 года и был в своих высказываниях скорее ретроспективен, чем проспективен. Ленин же изначально поместил себя в некое слепое пятно, в центр власти, который не может сойти со сцены ввиду своей абсолютности.

Отсюда - пренебрежение фактами, полное подчинение идее. Так, программа партии, принятая на втором съезде РСДРП в 1903 г., закрепила и фактически уже тогда канонизировала ошибочное представление о степени капитализации России. Преувеличение последней было для Ленина чуть не единственной доводом в пользу более радикальной "практической" борьбы, которую должна вести рабочая партия. Поражение первой революции 1905-07 гг. было, в свою очередь, воспринято как подстрекательство, как вызов, но не как "урок", даже если так и называлось в некоторых текстах. И все же, вопреки установке самого Ленина, его взгляды претерпевали определенную эволюцию - она-то и занимает автора больше всего. Пересмотр концепции российского капитализма наметился в ходе V съезда РСДРП и накануне второй эмиграции, начавшейся в 1908 г. И уже к началу первой мировой войны - этой цитатой автор заканчивает раздел, посвященный развитию взглядов Ленина по итогам первой русской революции, - ленинская точка зрения делается адекватной реальному положению дел:

"...Россия остается невероятно, невиданно отсталой страной, нищей и полудикой, оборудованной современными орудиями производства вчетверо хуже Англии, впятеро хуже Германии, вдесятеро хуже Америки" (Ленин, ПСС, 23, 360)".

Казалось бы, именно этот скепсис по поводу российского капитализма должен был способствовать снижению радикальных настроений. Но Ленин стоит на своем, связывая революционные чаяния с якобы грядущим со дня на день социализмом Запада, на волне которого у большевиков все наконец-то получится. Вопреки очевидным успехам профсоюзного движения и прочим формам взаимодействия рабочих активистов с буржуазией, Ленин настаивает на том, что все улучшения "мнимые", и речь может идти только о борьбе за власть, "за новое устройство общества". Перераспределение властных функций - это закономерный итог "великих битв за социализм", на пороге которых якобы стоят во второй половине 1900-х гг. Европа и Америка. Плимак убедительно реконструирует международное положение накануне войны, показывая полное отсутствие революционной ситуации и надуманность экстатических призывов Ленина воспользоваться ее обострением. Склонность к быстрым сменам курса, фактически - к предательству, готовность жертвовать не только чужими интересами, но и жизнями ради укрепления своих позиций во власти, - ко всему этому Ленин был готов уже в первое десятилетие прошлого века. Обличая в работе "Марксизм и ревизионизм" неопределенность позиции немецких социал-демократов, Ленин в который раз занимается грубыми спекуляциями философских идей в практической плоскости: принципиальную незавершенность социальной революции, о которой писал, в том числе, поздний Энгельс, он трактует как "мягкотелость", неспособность к прямому действию. Что же касается позиции самого Ленина, то она чрезвычайно проста: чем бы ни отметился западный парламентаризм, его деятели будут свергнуты любой ценой. Революция как самоцель - в этом Ленин превзошел ревизионизм социал-демократов на много порядков.

Книга представляет интерес не только в плане разъяснения магистральных путей эволюции ленинских взглядов. Ленин, об оригинальности которого сейчас задумываются разве что Славой Жижек и - омонимически - молодые коммунисты, оказывается типичным мастером интеллектуального кредита. Плимак, в частности, напоминает, что капитализм, хоть и вовсю "загнивал" в статье "Империализм как высшая стадия капитализма", но его зловонность была позаимствована Лениным из работ Дж.А.Гобсона. А, например, победа социализма в отдельно взятой стране как следствие неравномерного экономического развития предсказана, опять-таки, задолго до Ленина Г. фон Фольмаром в работе "Изолированное социалистическое государство" (1879). Ленин был разве что более агрессивным в своих оценках - типичный случай вхождения во вкус! Агрессией и неразборчивостью в средствах он компенсировал свою концептуальную вторичность. Когда февраль 1917 г. потребовал от него внятного изложения позиции и программы действий, в "Апрельских тезисах" было решительно осуждено именно двоевластие, благодаря которому удалось предотвратить формирование буржуазно-монархического блока. Ленин счел ошибкой и пропуском шанса ту полумеру, которая, собственно, обеспечила бескровное низложение существовавшей власти. Жертвы его интересовали так же мало, как и его наследника-антагониста, вернувшего государство на имперский путь.

Обстоятельный вменяемый текст исторического исследования то и дело перемежается совершенно неподражаемыми пассажами в духе "Рассказов о Ленине" М.М.Зощенко:

"Ленину пришлось в январе 1908 г. уйти через Финляндию в Швецию от агентов охранки по тонкому льду залива Балтийского моря до Або, где его должен был принять на борт пароход. В одном месте лед стал уходить у него из-под ног. "Эх, как глупо приходится погибать", - подумал в тот момент Ильич".

И ниже - уже не с прямой речью, а в виде комического каламбура:

""У меня такое чувство, точно в гроб ложиться приехал сюда", - признавался позднее Владимир Ильич. Но лежать в гробу не пришлось - надо было браться за партийные дела", и т.д.

Автор может изрядно позабавить читателя и своими лирическими отступлениями:

"И все же ссылка оставалась ссылкой. Глушь. Пустынный (хотя и расцвеченный летом цветами) ландшафт, почти полная невозможность открытой политической деятельности..."

Разумеется, эффективность последней напрямую зависит от разнообразия ландшафта - нужно же где-то прятаться! Порой даже вызывающая неподдельное уважение непредвзятость автора играет с ним невольную шутку.

""Да здравствует мировая социалистическая революция!" - провозгласил Ленин в заключение своей краткой речи, произнесенной с броневика на привокзальной площади. Оказывается, это были не пустые слова".

Рядом с этими высказываниями, исполненными невольного "черного" юмора, легко обнаружить и такие реликты:

"Принесла победу в гражданской войне и беспощадность, проявленная большевиками в борьбе, и солидарность с ними трудящихся во всем мире".

Эта подержанная мечта концептуалиста обнаруживает комбинаторный характер текста, не механически составленного из фрагментов работ разных лет, но отражающего различные стратегии письма - то казенного, то личного, то отстраненного, то заинтересованного. Поэтому и собственно о парадигматических свойствах переходной эпохи в книге сказано гораздо меньше, чем о том, как вел себя Ленин, отчасти персонифицировавший переход как таковой, но так и не ответивший на суде истории. Книга описывает эволюцию от маниакальной решимости к разного рода амортизационным мерам, за которыми крылся страх и отвращение перед будущим. В объективном анализе ленинской эволюции автор пришел к разоблачению вождя, чего, судя по всему, не хотел. Поэтому финал последней главы - это привычно-сбивчивые инвективы в адрес фальшивых демократов - разорителей страны. Жаль, но через биографию, видно, не переступишь...