Keep you doped with religion and sex and TV
And you think you're so clever and classless and free
But you're still fucking peasants as far as I can see
A working class hero is something to be.

Очень печальная новость - умер Миша Рогинский, самый светлый человек шестидесятых. Нам уже почти удалось доказать всем и прежде всего самому дяде Мише, что он - главный художник второй половины ХХ века, гораздо более важный, нежели Илья Кабаков. Тот самый, что с успехом продал своего "маленького человека". А Рогинский так ничего никому и не продал. Так и не смог ни к чему приладиться.

Умер Рогинский в хосписе. Несмотря на выставку и массу публикаций, картинки его так никто и не стал толком покупать - для новорусского интерьера они как-то плохо подходят. Нужно что-то веселенькое. Но время для Рогинского еще настанет.

"В конце 80-х один из главных кураторов и музейных деятелей планеты Жан-Юбер Мартен, тогда директор Центра Помпиду, сказал: "Я хорошо знаю Рогинского - отличный художник, но у нас есть кроме русских китайцы, португальцы, южноафриканцы и ливийцы. Всем места не хватит. Мы выбрали Кабакова". Сравнивать Рогинского с Кабаковым абсолютно бессмысленно - как сравнивать воду со снегом" (Никита Алексеев, "Известия").

Никита Алексеев тоже карьеры не делал. При всей медлительности он оказывался в самых важных точках эпохи - на бульдозерной выставке, в "Коллективных действиях", открыл самый блестящий проект восьмидесятых - псевдогалерею "АПР-АРТ", играл в классической "Среднерусской возвышенности". Потом, как и Рогинский, отъехал в райские кущи, в Париж. Но вовремя вернулся и ни перед кем особо своими заслугами и регалиями не бравирует. Как истинный конфуцианец исполняет должность отдела культуры маргинальной газеты "Иностранец". Я лично считаю Никиту одним из самых блестящих эссеистов нашего времени.

Не так давно оказалось, что Алексеев к тому же еще и невыносимый маньяк-рисовальщик. Заставил бедных критиков отбирать и ставить оценки тысячам своих странных картинок. До сих пор не могу пережить столь изощренного издевательства. При этом сам маэстро утверждал, что речь идет о предсмертных картинках. Но на этом маньячество Алексеева, к счастью, не иссякло. Теперь он навязал зрителям свое развернутое жизнеописание. "Автобиографические ремарки-комментарии сопровождаются лаконичными, емкими, работающими в натяжение пространственных и временных связей символами-иероглифами. Умер Сталин - черная труба с сизым дымом. Вырезали гланды - эскимо на лезвии-палочке. Женился - разноцветные галочки-птички на жердочках. Рисовал в училище Сократа - белый вихрь с профилем античного мудреца. Тоска и безнадега поздних лет СССР - терзающие пространство серпы и клинья..." (Сергей Хачатуров, "Время новостей").

Хотя, конечно, скука есть основополагающее чувство всякого нормального конфуцианца, который следит за течением вод. И не думает о том, что Полковнику никто не пишет. Ни к чему все это.

Борис Матросов, выставка которого открылась в VP-галерее, тоже никуда и не думает спешить. Занимается странными и глубоко неадекватными делами, пытается безуспешно возродить былой драйв эпохи "Чемпионов мира". Понимает, что все бессмысленно, но стойко удерживается в горделивой позе клинического идиота. Только так, кажется, можно сохранить последние остатки вменяемости в мире, пропившем последние остатки разума. "Аналитически-деструктивное искусство Матросова - всегда в минусе, все для него чересчур - ум, пластика, - точно как для рекламы. В одном случае мы только пролетаем мимо - и все, в другом - останавливаемся от удивления, что ничего нет, никакого толка, все пустое, однако же есть вещь, вот она, и это куда вернее всех соображений по ее поводу" (Константин Агунович, "Афиша").

Однако ж странно: племя молодое воспринимает всю эту клоунаду старомодного лузера как нечто остроактуальное.

"Такое впечатление, будто снова сидишь в маленьком дворе и допиваешь с друзьями бутылку пива, вдруг раздается гром, начинается ливень; под ослепительными лучами летнего солнца пытаешься спрятаться в арку, но поток воды все равно заливается в сандалии - и восторг, прилив сил, счастье, невольно начинаешь громко говорить и смеяться!" (Кристина Гундлах, "Иностранец"). Наверное, времена такие настали, пришла пора опять рассаживаться по лавочкам, ожидая у моря погоды. Но возникает все же странное дежавю от семейственности. Милейшая Кристина - девушка вполне сознательная. И пишет очень даже пристойно. И является при этом, если я все правильно понимаю, дочкой "мухомора" Свена Гундлаха, с которым мы как-то славно попивали портвешок на Страстном. Печаль в том, что я как-то вовсе не готов к тому, чтобы поддерживать детей, которых так и тянет продолжить героические свершения своих отцов.

Как-то ребят в последнее время тянет на завядшую клубничку и печальные мысли о бессмысленной сущности бытия и прочих бестолковых предметах. Юрий Шабельников - он в дурика не играет, серьезно продолжает дело великого реалиста Михаила Рогинского. Шабельников решил торжественно закрыть производственную тему, у него "Вместо наслаждения красотой приходит грусть по поводу бессмысленно прожитых годов".

Дурацкая история получается - это поколение (мое то есть) никак не может вырваться из липкой грязи брежневской эпохи великих свершений. Хочется жить и творить, пульс - нитевидный. Никто уж не вскричит:

"Всю эту свою художественную работу на заброшенном заводе художник Шабельников считает этическим подвигом, ругается на постмодерниские арт-симуляции. И наивно полагает, что художник не может оставаться сторонним наблюдателем. Кто-то ведь должен думать и о таких вещах, как старые и заброшенные заводы!"

Хуже всего, что и дитяток малых за собой тянем в это болото.