При разборе этой книжки мы, как и следовало ожидать, не ограничимся пресловутым содержанием, но коснемся и сидящей в печенках формы, не забыв про вставший поперек горла контекст. Как всегда, поругаем переводчиков - да что бы мы без них вообще делали! По обыкновению, обрушимся с язвительными замечаниями на автора послесловия, которое обладает всеми возможными пороками. С некоторой неохотой, но и с облегчением процитируем особенно порочные места. С неохотой - поскольку нам охота сказать все самим. С облегчением - поскольку сказать-то нам нечего. С привычным изяществом определим центральный мотив: мотив тревоги, искушения и греха. "Писать предисловие... несколько неприлично... Это послесловие не является комментарием или разъяснением. Скорее, это просто размышления, спровоцированные идеями Пирса". Тема выморочного мира в описании ситуации чужого мышления, которое возникает в "странной сумеречной зоне", в "провале" и окружено, словно коконом, "какой-то обморочной пеленой". И вот в этом тридевятом "царстве мышления... стало неспокойно". Мысль все куда-то проваливается, и это "неприятно" и "невыносимо". "Редкое беспамятство", "испуг рассудка" в ситуации богооставленности - о чем все это? Напоследок посетуем господам метафизическим лаборантам, что, мол, негоже писать не в кассу и оставлять читателя наедине с непростыми текстами без тех самых комментариев и разъяснений, - и закончим наконец абзац.

У меня же, напротив, при чтении этой книжки возникло светлое и грустное чувство. Если бы я мог, я назвал бы эту рецензию "Мысль и судьба" или даже острей и пронзительней: "Логика и Смерть". Я имею в виду впечатление, которое возникает от книжки в целом, включая частную переписку. Сугубо научные тексты вызывают у меня как у логика безусловный теоретический интерес, однако подлинный эффект создается именно письмами. Без всякого сомнения, заявленная тема, которую можно иначе назвать "Дух и плоть", ярче всего была раскрыта именно в сочинениях логиков. Вспомните хотя бы "Историю моих бедствий" Абеляра или "Исповедь" Августина, который, безусловно, является логиком, - чего стоят только одни его любовные подвиги, достойные пера Генри Миллера. Итак, письма.

"Мой отец - и это признано всеми - был лучшим математиком в стране. Он был человеком величайшего интеллекта и обладал весьма тяжелым характером. В нашем доме были частыми гостями все ведущие ученые, в особенности астрономы и физики, так что я вырос в атмосфере науки... Меня не слишком старались держать в узде, за исключением того, что заставляли постоянно упражнять ум. Мой отец иногда просиживал со мной ночь до самого рассвета за картами, постоянно удерживая мое внимание в игре". И тут случилось знаменательное событие: "Однажды (мне было тогда лет двенадцать или тринадцать) я наткнулся в комнате своего старшего брата на экземпляр Логики Уэйтли (наподобие того, как в наши дни в таких комнатах натыкаются на порножурнал или пачку сигарет. - Р.Г.). Я спросил его, что такое логика, и, получив некий незамысловатый ответ, бросился на пол и с головой ушел в чтение (наверняка там присутствовали еще веранда, камышовый коврик, голые коленки и темные очки. - Р.Г.). С тех пор ничто - ни математика, ни этика, ни метафизика или закон тяготения, ни термодинамика, оптика, химия, сравнительная астрономия, психология, фонетика, экономика, история науки, вист, мужчина и женщина, вино, метрология - не притягивало меня с такой силой, как семиотика". Соблазн, утрата невинности, пагубное пристрастие - пагубное, разумеется, для обычной "чувственной" жизни, в которой есть разнообразные знания, связанные с теми или иными вещами, и есть вещи, связанные с теми или иными удовольствиями. Логика единственная из всех человеческих практик не связана ни с вещами, ни с удовольствиями, а потому она одна дарует высшее наслаждение чистой беспримесной мысли.

Итак, речь идет о том, как логика - этот опыт чистой мысли - соотносится с фактами обычного нашего житейского опыта, с тем, как мы привыкли существовать и чувствовать. Пирс получил образование химика. В течение многих лет у него была своя лаборатория, его исследовательская деятельность была вполне успешной. "Но к тому времени я уже открыл для себя, что единственным моим необычным даром была способность к логическому анализу". Эта способность была своего рода знаком, стигматом, печатью Божией, которая выделила Пирса из числа проживающих свою жизнь людей. Но были и другие характерные отметины. "Эти занятия (изучение Писания на разных языках - Р.Г.) заставили меня шире взглянуть на язык вообще, но они не сделали из меня хорошего писателя, так как мои мыслительные привычки все же разительно отличаются от образа мышления большинства людей, меня окружающих. Кроме того, я левша (в буквальном смысле этого слова), а это подразумевает иное, чем у тех, кто использует при письме правую руку, развитие мозга и церебральных соединений. "Левый" (sinister) почти наверняка не будет понят и останется чужим среди себе подобных, если не полным мизантропом. Не сомневаюсь в том, что последнее обстоятельство имеет самое непосредственное отношение к моему пристрастию к логике (! - Р.Г.). Хотя, возможно, именно моя интеллектуальная левизна и помогла мне стать хорошим логиком (образ профессора логики из анекдотов - степенного господина с бородкой и в пенсне - находит свои более или менее удачные подтверждения в жизни. Однако хорошо известно, что в душе все логики - леваки, если они, конечно, настоящие логики. - Р.Г.). Она всегда заставляла меня идти до конца в понимании мыслей моих предшественников, и не только их собственных идей, как они сами их понимали, но также и скрытых в них возможностей".

Обратите внимание на словосочетание "идти до конца". Оно относится вовсе не к тем привычным ситуациям, где мы считаем нужным идти до конца и обнаруживать известную принципиальность (споры, ссоры и прочие конфликты интересов). "Идти до конца" означает не оставить ничего непромысленного, не довольствоваться подобиями мысли, которые всегда под рукой и готовы немедленно занять место подлинной мысли. Это означает мыслить несмотря ни на что в буквальном смысле этого выражения. Обернешься - превратишься в каменного истукана или соляной столб. Вот, значит, что такое быть левым: раз и навсегда отказаться от всего готового, взяв на себя смелость произвести все заново, что невозможно проделать в мире вещей, в мире дольнем, так сказать. Зато другой мир, горний, целиком открыт для подобных притязаний.

Пирс был глубоко религиозным человеком. И, помня о том, что уже сказано выше, мы поймем тот факт, что для Пирса истинный человек науки и верующий человек - одно и то же: "Истинный человек науки - это человек, принадлежащий к социальной группе, каждый член которой пренебрегает обычными мотивациями во имя желания сообразовать свои убеждения, касающиеся некоторого одного предмета, с верифицированными суждениями восприятия и их достаточным обоснованием. В связи с этим он действительно убежден в том, что универсум управляется разумом, или, другими словами, Богом, но не осознает этого со всей ясностью. В соответствии с моим пониманием Веры, такой человек действительно обладает Верой в Бога". Ученый, как видим, "пренебрегает обычными мотивациями" во имя чисто теоретического интереса, и непреклонное поддержание в себе этого интереса - это и есть религия. Религия - не что иное, как планомерная и систематическая работа мысли, направленная исключительно на себя, а не на внешние цели. Таким образом, верить и принимать на веру - совершенно разные вещи. Вера "всегда уже глубоко укоренена в своем субъекте до того, как он начинает мыслить ее как собственное убеждение. Все же я испытываю некоторую неловкость, ибо писать об этом - все равно что пытаться объяснить смысл шутки". Смысл шутки либо понятен, либо нет. Мысль либо есть, либо ее нет, а есть подобия мысли, которые всегда под рукой.

Но логика - это не только религия, это еще и мораль. "Наш долг - со всей суровостью отвергать аморальные принципы, а логика, согласитесь, единственно и есть практическое выражение морали". Аморально, например, совершать неправильные с точки зрения логической формы рассуждения. "Я рассматриваю Логику как Этику Интеллекта - в том смысле, что Этика есть наука, предлагающая метод приведения Самоконтроля в соответствие со стремлением к удовлетворению желаний (еще раз посетуем на безобразный перевод. - Р.Г.). Если бы у меня был сын, я внушил бы ему такой взгляд на мораль и заставил бы его осознать, что существует только одна вещь, способная возвысить одно животное над другим, - это Искусство владеть собой. Я научил бы его, что Воля Свободна единственно в том смысле, что лишь располагая собой должным образом, он сможет обрести способность поступать так, как он в действительности того хочет. Относительно того, что должно желать, я показал бы ему, что это то, чего он будет желать, если достаточно поразмыслит над предметом желания, каковое размышление сделает его жизнь красивой и достойной восхищения... Так, наставляя его и показывая, что хорошую собаку следует уважать более, нежели непредусмотрительного человека, который не подготовил себя к тому, чтобы, когда придет время, противостоять искушению, я бы сделал так, что он стремился бы подчинить себя строгой дисциплине".

Наконец, помимо необоснованных верований и неподконтрольных желаний, остается еще один, последний факт нашего опыта, с которым логику справиться труднее всего. Это смерть. Ее приближением отмечены все письма Пирса последнего периода. Продолжительная болезнь жены, нищета, необходимость тяжело трудиться круглые сутки, чтобы не только заработать жалкие гроши, но еще и содержать в порядке большое хозяйство, и - в силу всего этого - главная беда: невозможность закончить труд всей жизни, большую книгу по логике. Но ужаснее всего - ощущение потери ясности сознания, как если бы вас заперли в клетку и эта клетка постепенно заполнялась водой. Пирс чувствует себя побежденным: "...быть может, наилучшим для меня было бы просто сойти в могилу... Я очень близко подошел к тому, чтобы научить людей чему-то, что могло бы принести им пользу, но судьба помешала мне удержаться в русле времени". Простая и суровая мораль всей этой истории такова, что ее легко свести к банальности: мол, жил человек, писал статьи, а потом умер. Легко, - если мы не пытаемся мыслить, если нам привычнее уступить готовому смыслу, упорствуя в своем небытии.