 |
      |
 |
|
|
|
|
|
||
|
||
| / Круг чтения / Шведская полка < Вы здесь |
|
Шведская лавка #63 Дата публикации: 23 Марта 2002  получить по E-mail версия для печати
Выпуск подготовил Роман Ганжа
Лоренс Даррел. Александрийский квартет: Маунтолив. Клеа: Романы / Пер. с англ., послесл. В.Михайлина. - СПб.: Симпозиум, 2002. - 734 с. Тираж 3000 экз. ISBN 5-89091-155-4 Лоренс Даррел (1912 - 1990) - английский писатель и дипломат. Вадим Михайлин (1963) - российский переводчик и литературовед (читателям "Шведской лавки" он известен вот по этой книжке Джона Барта). Гигантский "Александрийский квартет" писался в общей сложности около двадцати лет, с 1940 (тогда он назывался "Книгой мертвых") по 1959 год. Считается, что своим появлением "Квартет" обязан стимулирующему воздействию "александрийской" поэзии Константиноса Кавафиса. Замечательное эссе Бродского "На стороне Кавафиса" (включено в сборник "Русская кавафиана") содержит ряд тематических ключей, которые оказываются эффективными при чтении "Квартета", например, сосредоточенность на "носителе" метафоры ("Александрия") и сознательный отказ от разработки "содержания" ("жизнь", "память"), то есть "содержание" оказывается не другим "носителя", не его оборотной стороной, но как бы растворяется в нем. Другие ключи - отвращение к мифологизированию (отказ от осмысления событий в терминах внешней по отношению к ним парадигмы); тождество "чувственности" и "истории" ("история" имеет смысл лишь в той мере, в какой она включена в чувственный опыт интерпретатора). Форма "Квартета". Даррел сравнивает свое произведение с четырехпалубным кораблем: четыре палубы существуют одновременно, образуя "континуум", в котором время, источник различия и дискретности, остановлено. Напрашивается и такое истолкование: пространство "Квартета" - это сферическая поверхность, по которой движется корабль. В начале кругосветного плавания мореплаватель воображает себе обратную сторону, изнанку сферы, однако совершив полный цикл, понимает, что все время плыл по одной и той же поверхности. Лист Мебиуса, одним словом. Форма эта реализуется приблизительно так. В первом романе цикла, "Жюстин", рассказчик (Дарли) ищет скрытый порядок, управляющий событиями его жизни ("обычные наши поступки суть <...> дерюга, под которой скрыто златотканное покрывало - источник значений"). Так, он видит Жюстин как "Софию", то есть ее сущность принадлежит иному миру, скажем, миру гнозиса. Видимый мир хаотичен и непонятен, и понять его можно только извне, расположившись в воображаемом, потустороннем пространстве, населенном такими объектами, как "Любовь", "Истина", "Красота". Преобразить, так сказать, хаос жизни волшебной силой искусства. Во втором романе, "Бальтазар", вся картина рушится: оказывается, до сих пор Дарли ничего не понимал, и теперь, когда он увидел "изнанку", выяснилось, что там нет никакого скрытого порядка, нет никаких вечных космических законов жизни. "Бальтазар" - точка абсолютного распада, концы не сходятся с концами, "разум" оборачивается дьявольской иллюзией, окончательно запутавшийся сюжет никуда не выводит, никакого завершающего смыслового единства не предвидится. Однако панорама (лист Мебиуса) продолжает вращаться, и в романе "Маунтолив" поворачивается своей гранью: все старые "фигуры" исчезают, включая и фигуру рассказчика, начинается совсем другой сюжет. Наконец, в "Клеа" цикл завершается, панорама делает полный оборот, мореплаватель возвращается в исходную точку. Что же происходит? Дарли наконец понимает, что созданная им некогда картина не имела никакого отношения к "сущности" вещей, но была всего лишь игрой света и тени, бликами на поверхности, которые он принял за "глубину". Не было и нет никакой "реальной" жизни, протекающей по непреложным законам и соотносимой с "истоком". Любая жизнь - вымысел, игра воображения, "бесцельная Шутка". Нет никакого изначального Слова (Мифа, Содержания, Кода), развернутым выражением которого была бы жизнь, есть лишь различные "интерпретации царящего вокруг нас молчания". И вот, осознав это, Дарли становится "писателем" (то есть он становится им не тогда, когда начинает "писать", - это происходит еще в "Жюстин", - но когда осмысливает свои тексты именно как "интерпретацию молчания", в отличие от "проникновения в сущность"). Рождение "писателя" Дарли - это не "обретение утраченного времени", но сознательный отказ от какого бы то ни было "обретения", от иллюзии присвоения смысла и фантазма личной реальности в пользу "чистой магии слова". Александрийский квартет: Жюстин. Бальтазар Александрийский квартет: Маунтолив. Клеа 
Джозеф Хеллер. Портрет художника в старости: Роман / Пер. с англ. Г.Злобина. - М.: ООО "Издательство АСТ", 2002. - 255 с. Тираж 5000 экз. ISBN 5-17-011983-6 Джозеф Хеллер (1923 - 1999) - американский писатель, автор бестселлера "Catch-22" (1961, в 1970 снят одноименный фильм). "Портрет художника в старости" - последний роман Хеллера, опубликованный посмертно, в 2000 году. В каком-то смысле "Портрет" - это также роман о рождении "писателя". Сюжет: пожилой литератор Юджин Порху мечтает под конец жизни написать шедевр, да к тому же хорошо продаваемый и потенциально экранизируемый. Но писать не получается: "Порху решительно не знал, чего ему хочется". А хочется, чтобы было как у Барта или Макьюэна. "Его бесило, что единственное идеальное начало, которое не выходило из головы, принадлежит Джулиану Барнсу. Им открывался его первый роман "Метроленд"". Проблема Порху в том, что ему в голову приходят лишь готовые сюжеты и парадигмы (библейские комиксы; "Сексуальная жизнь моей жены"; роман о том, как пишется роман; роман "карта"; роман "анатомический атлас"; роман "с ключом"). А все это уже было. Порху в тупике, ситуация кажется ему безвыходной. Ощущение кризиса задает тон его университетской лекции "Литература отчаяния" (рассказ о трагическом финале некоторых знаменитых сочинителей): "Попробую задаться фрейдовским вопросом: что они... мы все... надеялись приобрести, когда им... нам... впервые засветила надежда стать писателем?" Решение проблемы предлагает литературный агент Порху: "Почему бы тебе не написать портрет художника в старости?" То есть загвоздка была в том, что Порху видел себя "реальным" и "суверенным" индивидом, профессия которого - производить новые смыслы. А поскольку набор парадигм ограничен (и даже очень узок), то... сами понимаете. Написав же роман о своей собственной ситуации, то есть превратив самого себя в выдуманный комический персонаж, в элемент игры (которая возникает впервые каждый раз, когда играется), Порху как бы преодолевает противоречие между старым и новым. Отбросив претензии на новизну и аутентичность, сотворив этакую изящную безделушку, "старый писатель", профессионал смысла, которому полагается иметь что сказать, становится просто "писателем", мастером ироничного молчания. 
Марсель Эме. Вино парижского разлива: Рассказы / Пер. с фр. Н.Мавлевич, Н.Хотинской, Е.Кожевниковой, Вал.Орлова, А.Васильковой, М.Стебаковой, И.Иткина, А.Куличковой, И.Истратовой. - М.: Текст, 2002. - 285 с. Тираж 5000 экз. ISBN 5-7516-0250-1 Марсель Эме (1902 - 1967) - французский прозаик и драматург-абсурдист. На русском выходили его романы "Вуивра", "Зеленая кобыла", "Красавчик" и "Уран" (три последних - в одном томе). В настоящем сборнике представлены рассказы 1943 - 1950 годов. Рассказы Эме - изящные безделки, очаровательные небылицы, веселые картинки. Юмористический беспредел (а юмор, как известно, гораздо круче иронии). Почему-то приходят на ум "Метаморфозы" Овидия, хоть я его и не читал. Но что-то такое античное тут есть. Вот, например, в рассказе "Сабины" некая женщина обладает свойством вездесущности, распространяясь по миру в количестве 67 тысяч копий. А в рассказе "Вино парижского разлива" люди превращаются в винные бутылки. И никакой, заметьте, морали. ну превращаются и превращаются. Вот в баснях (Эме почему-то считается продолжателем традиций Лафонтена, и еще Шарля Перро) есть мораль, а тут - одно лишь заигрывание с моралью. Так, в рассказе "Обратный виток" по указу правительства вводится 24-месячный год, так что в одночасье все французские граждане молодеют ровно в два раза. Ну и начинается война "детей" и "взрослых", в итоге указ отменяют. Казалось бы - проблема "отцов" и "детей". Но едва об этом подумаешь - сразу смешно: уж больно нелепа исходная предпосылка конфликта. Или вот рассказ "Марш-бросок через Париж". Некий богемный персонаж, свободный художник Жилуэн, в поисках эстетического наслаждения притворяется туповатым "парнем из пивной", "опереточным громилой", и подряжается тащить через весь город чемоданы с контрафактной свининой. Его напарник, Мартен, узнав правду, со злости принимается кромсать картины в мастерской. В драке он случайно убивает Жилуэна. И каков же финал? На вопрос полицейского о мотивах убийства Мартен отвечает "степенно и просто": "Знаете, человек не всегда свободен в своих поступках". При этом "один из полицейских расхохотался". Действительно, водевиль. Ну и так далее: рассказ о конфискации жен у злостных налогонеплательщиков; рассказ о том, как некий человек пытался вывести свой серебристый нимб с помощью семи смертных грехов (у него, разумеется, ничего не вышло)... Такой, выходит, праздник осла... круглый год. 
Ларс Густафссон. День плиточника: Роман / Пер. с швед. Н.Федоровой. - М.: Текст, 2001. - 157 с. Тираж 2000 экз. ISBN 5-7516-0286-2 Роман "День плиточника" (1991) напоминает, на первый взгляд, образцовую конкурсную работу. Задача: найти самую прозрачную метафору жизни человеческой. Решение: укладывание финской керамической плитки. Хорошо плитка уложена - значит порядок, а криво ряд пошел - значит хаос. Плиточник Торстен Бергман, укладывая эту самую плитку, этот самый порядок вроде бы и создает: "Нет, до чего же здорово, когда удается создать в жизни какой-никакой порядок. Хоть и знаешь, что однажды придет другой человек, собьет все это и сделает по-новому. незабываемый миг - когда у тебя на глазах возникает порядок, чуть ли не сам собой". Такая вот у человека, значит, страсть к порядку, хотя "жизнь эта, по сути, всегда медленное сползание от некоего маленького порядка к все большему хаосу". Роман, выходит, о том, что сколько плитку не клади, все равно осыпется. Эпиграф из "Бытия и ничто" про историю неудачи как раз соответствует. Да тут еще в финале выясняется, что плиточник спутал адрес и выкладывал плитку совсем не в том доме, в котором ему заказывали. Совсем экзистенциально получается. Мол, работаешь-работаешь, порядок в своей жизни наводишь, а выходит - вовсе и не в своей, в своей все давно запущено. "Сад захламлен, пейзаж перекошен". И на этом было бы все, если бы не драгоценные поэтические флюиды, время от времени просачивающиеся на страницы романа. "Со старых трухлявых яблонь в саду капала талая вода, до ужаса медленно, с вкрадчивой осторожностью, словно затем, чтобы он хорошенько расслышал, - как холодные мурашки, бегущие от позвонка к позвонку". И что-то там еще про детство, теплый мир пушистых снежинок и шерстяных варежек, про девочку в стареньком зимнем пальто... 
Баян Ширянов. Занимательная сексопатология: Роман. - М.: Зебра Е, 2002. - 495 с. Тираж 5100 экз. ISBN 5-94663-010-5
Все верно. Абсолютно вне рок-н-ролльной тематики. Что касается прилива крови к сердцу, голове и прочим органам, то для этого существуют проверенные сильнодействующие средства, и не продуктам целлюлозно-бумажной промышленности с ними тягаться. Про тараканов - чистая правда: "Муха жужжала, было приятно, но оргазма он не достиг. С тараканом пошло гораздо лучше. Он не сваливался в воду, честно бегал кругами и вот оно! Член задергался и исторг фонтан молочной жидкости". Но ведь и не только про тараканов! А, например, про Россию: "Россия всегда была непостижимой страной". Или про философа Иммануила Каца: "Ко мне подскочил огромный мужик, похожий на Маркса и Энгельса вместе взятых, и нежно вставил мне в рот свой пенис. Один из четырех. Но, к счастью, пока не настоящий. Он надавил на грушу, и я едва не захлебнулась чистейшей водкой". Значит, и про водку тоже. Собран богатейший материал о тантрических практиках. Сообщается, что Елена Ханга умеет краснеть. Есть и чистая филология: как вы думаете, что значит "онанировать часами"? Освещен и литературный процесс: "Вы так похожи на Виктора Ерофеева, а у нас буквально вчера пришел на него заказ!" А чего стоят такие вот милые каламбуры: "Снижение рождаемости, увеличение детской смертности, увеличение числа генетических аномалий - вот задачи, стоящие перед людской популяцией"! Или: "Тогда передо мной встала настоящая проблема, уже многие поколения обсасываемая членами интеллигенции - "что делать?"". Наконец, мы узнаем, что такое "высший пилотаж": "А вот когда клиент трезвый, заставить его поверить тебе, твоему рассказу, чтобы он на другом конце провода обкончался, но трубку не бросил - вот это высший пилотаж!" Так что любители, как говорится, "клубнички" могут умерить свой пыл. Эта книга не для них. Ведь вы хотя бы вслушайтесь в название: сексопатология! Она ведь ничего общего с сексологией не имеет! Это вообще не про секс! Эта книга... открою небольшой секрет... она про "культуру", осмысленную в позитивистском ключе. Стадия "религии", стадия "философии", стадия "науки"... От мифа к логосу... Вспомнили? Протокольные высказывания, сухой корреспондентский стиль, повествовательный минимализм... Глупо ведь осуждать учебник социологии за то, что он не волнует пресловутый телесный "низ" даже в тех своих разделах, где описывается феномен проституции или вычисляется степень корреляции между склонностью к сексуальным извращениям и размером оплаты труда. И потому неприкрытый (это не то, о чем подумали любители того самого) сциентизм работы и глубокая (...) уверенность ее автора в торжестве прогресса во всех сферах жизни не могут не взволновать озабоченных (...) проблемами и перспективами современной цивилизации читателей. В предыдущих выпусках
 поставить закладку
 написать отзыв
|
|
|
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||
предыдущая
|
||
|
|
||
|
||