Выпуск подготовили Ксения Денисевич, Филипп Дзядко

• Марк Блок. Феодальное общество
• Словарь средневековой культуры
• Советская повседневность и массовое сознание. 1939 √ 1945
• Григорий Померанц. Записки гадкого утенка
• Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период) 1970-е.

---

Марк Блок. Феодальное общество. - Пер. с фр. М.Ю.Кожевниковой. - М.: Издательство им. Сабашниковых, 2003. - 504 с. ISBN 5-8242-0086-6.

Однажды Жоржа Дюби спросили, что такое феодализм. Он ответил: "Средневековый менталитет". Для представителей знаменитой французской историко-антропологической школы, коими являются и Марк Блок, и вышеупомянутый Дюби, речь идет не только о правовых отношениях синьора и вассала и не только о раздробленности; книга "Феодальное общество" "представляет собой попытку анализа и объяснения некой социальной структуры и ее связей". Средневековая культура предстает перед нами как сложнейшая слаженная система, в которой в неразрывной связи существуют формы землепользования и творения средневековых возрождений, народные верования и библейская традиция. Так разбор самых разнообразных и порой неожиданных источников обнажает тесные смысловые и семантические сплетения внутри феодального общества. Книга построена в духе антропологии - описывая прежде всего атмосферу эпохи, историк на самом деле набрасывает картину внутреннего мира средневекового человека, обращаясь к его духовным ориентирам и ценностям - религии, природе, времени и т.д. Потом на сцене появляется еще один человек, и в поле зрения Блока оказываются отношения между двумя персонажами - будь то кровное родство, оммаж или рабство. Третья часть "Феодального общества" - это еще более широкая панорама, представляющая уже целое государство, которое оказывается скреплено теми же представлениями о мироустройстве, что и средневековая семья. Таким образом, мы видим, как воплощается в реальный аппарат управления, в систему судов и сословных отношений то, что в начале книги представлено автором как особенности сознания средневекового человека. Сознания, которое на самом деле определяет бытие.

Заметим, что хороший перевод М.Кожевниковой и Е.Лысенко под стать красивому и метафоричному языку Блока, и это делает книгу действительно увлекательной. А особую прелесть и даже остросюжетность, придают многочисленные вопросы, которые только намечает, только формулирует автор, каждый раз как будто приглашая к исследованию. Он цитирует "великого Мэтланда", английского историка права, который говорил, что хорошая "историческая книга должна пробуждать жажду. Жажду познаний и поисков". Кажется, именно этого добивался автор.

---

Словарь средневековой культуры / Под ред. А.Я.Гуревича. - М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2003. - 632 с. ISBN 5-8243-0410-6.

Автор предисловия и главный редактор "Словаря средневековой культуры" А.Я.Гуревич гордо замечает, что подобного словаря не существовало до сих пор ни в отечественной, ни в зарубежной литературе. Замысел, конечно, был более глобальным, "амбициозным и всеобъемлющим", о чем говорит само название. Перед нами же только один не слишком большой том. И все же издание уникальное. Ослепляет уже перечень авторов - кроме столпа нашей современной медиевистики А.Я.Гуревича - целая плеяда маститых историков, среди которых И.В.Дубровский, С.И.Лучицкая, Д.Э.Харитонович. Филологическая часть представлена не менее блистательными именами - С.С.Аверинцев, М.Л.Гаспаров, Е.М.Мелетинский. Есть и статьи зарубежных ученых - Ж. ле Гоффа и Ж.-К.Шмитта, авторов самого близкого замыслу этого словаря издания, подготовка которого шла одновременно и который вышел во Франции в 1999 году.

Авторы подходят к понятию культуры в духе французской историко-антропологической школы, как к живой, подвижной, разнородной, но стройной системе верований и мировоззрений. Потому написать "Словарь средневековой культуры" для них - значит написать картину мира средневекового человека, которая покоится на основных категориях этой культуры, и каждая статья словаря должна описать понятие, явление, концепт. Статей не много - чуть больше ста, под буквой "А" соседствуют "автобиография", "агиография" и "агрикультура", под "Б" - "бедные", "Библия", "божий мир" и "болезнь". Зато каждое понятие удостоено самого пристального рассмотрения, препарировано и помещено в историческую перспективу.

Так, из статьи А.Я.Гуревича можно узнать, как "в пытке выявляются установки общества по отношению к нравственному и физическому существу индивида".

А статья "Монастырь" расскажет не только о том, какую социальную роль играл монастырь в средневековом обществе, но и как выбиралось место для монастыря, как организовывалось внутримонастырское пространство и по каким моделям выстраивались взаимоотношения его обитателей - словом, как на земле творился Град Божий. "Фруктовый сад на санкт-галленском монастырском плане - одновременно и кладбище монахов, в центре которого "святейший крест" - "древо вечного спасения", чьи драгоценные плоды и собирают братья. Тела монахов прорастают яблонями и грушами, мушмулой и лавром, лесным орехом и миндалем, шелковицей и грецким орехом, в своем тлении, быть может, слишком натуралистично, являя вечность жизни, залогом которой служит крест".

---

Советская повседневность и массовое сознание. 1939 - 1945 / Сост. А.Я.Лившин, И.Б.Орлов. М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2003. - 472. ISBN 5-8243-0435-1.

"Представленный на суд читателя сборник посвящен одной из наиболее интересных и одновременно слабоизученных проблем отечественной истории - социальной истории эпохи 1939 - 1945 гг. и в первую очередь - военной повседневности. Появляющиеся современные работы [...] пока не в состоянии переломить тенденцию рассмотрения событий и явлений военной поры сквозь призму традиционных стереотипов". Эта книга - может.

Настоящее издание как раз и представляет собой сборник писем, доносов, заявлений и жалоб советских людей высшим государственным чиновникам, отобранных составителями книги "по критериям типичности и репрезентативности", а также данных статистических сборников, докладных записок Л.П.Берии, таблиц индексов цен и т.д. Впрочем, как кажется, наибольший интерес представляют именно "письма во власть", позволяющие взглянуть на этот период правления советской власти с неожиданной стороны. Письма в сборнике расположены по "проблемному" принципу: "Менталитет и общественные настроения в годы второй мировой войны", "Армейская жизнь и боевые будни", "Власть на местах: взгляд изнутри и извне" и т.д.

Отслеживая настроения в советском обществе, сборник объединяет, вместе с тем, совершенно непохожие документы. Так, с одной стороны - письмо восторгающегося советской властью гражданина М.М.Шапиро в Президиум VI сессии Верховного Совета СССР, в газеты "Правда", "Красная звезда", "Безбожник" и "Учителю и другу Великому Сталину", прилагающего к своему посланию и собственное стихотворение ("Он ведет народы мира, А за ним идем мы все. Проложил ее нам ЛЕНИН, И по ней пойдем мы все"). С другой - и письмо А.Я.Вышинскому некой "неизвестной Анны", которая, рассказывая о репрессивной политике, обращается к своему адресату с такими словами: "Товарищ Вышинский, [...] не потеряли ли Вы человеческие чувства? [...] Боясь врагов и уничтожая врагов, чересчур много захватили невинных людей, и кровь начинает кричать. Наши братья, мужья, сестры, отцы подвергались пыткам, что это допустимо только в пору инквизиции. [...] сколько таких замученных вы продолжаете держать в лагерях, сколько там умирает, сколько разбито семей, человеческих судеб, сил, талантов!..."

Кроме репрессивных практик, сборник охватывает и ряд других, крайне актуальных в этот период тем, например, этноконфессиональную политику (примечательно письмо "члена партии с 1919 гола" Я.Гринберга Сталину, в котором автор обеспокоен тем, что "вновь возник этот страшный "еврейский вопрос"": "Что это? Преступная глупость не в меру ретивых людей, невольно содействующих фашистской агентуре, или что-либо иное?!"). Не менее страшны и документы из раздела "Быт советских людей" или "Преступность и девиантное поведение"...

Однозначно охарактеризовать эти письма невозможно. Каждое из них, хотя и представляет определенную группу людей, поколение, даже народ, по-своему уникально и требует подробного комментария. Но и без всяких пояснений, у всех этих документов, вне зависимости от темы или даты создания есть то, что их объединяет - страх и стыд за прошлое страны, о которой они повествуют. По-настоящему беспристрастно.

---

Григорий Померанц. Записки гадкого утенка. - М.: "Российская политическая энциклопедия" (РОССПЭН), 2003. - 463 с., илл. ISBN 5-8243-0430-0.

Это - второе, "исправленное и дополненное" издание известной книги известного философа и филолога Григория Померанца, человека, рассказывающего о том, "как учился быть самим собой и выныривать из потока событий, собирая и склеивая свое, отбрасывая чужое".

"То, что я пишу, - для гадких утят. Для тех, кто хочет найти не другой птичий двор, а самих себя. Если вам не этого хочется, если какой-то улучшенный птичий двор вам нравится, - не читайте дальше. Это не для вас".

Эта независимость, отстаивание своего пути отражается уже в самом жанре книги: это не совсем воспоминания, но скорее "внутренняя биография". При этом в книге можно найти почти все основные события в ХХ века, накладывающиеся на события в собственной жизни автора - то, что не может оставить безучастным или равнодушным.

Такого отношение и к культуре - она только тогда имеет право на существование, когда становится именно фактом личной биографии: так, не прочитай Померанц в юности всего Достоевского, мы бы держали в руках другую книгу.

Отсюда - и стремление воссоздать "дух эпохи" - эпохи Советского Союза. Одна их характерных ее особенностей - чувство страха. "Наш народ - алкоголик страха. После тех цистерн, которые мы вылакали при Сталине, достаточно загнать в психушку одного - и у миллиона душа уходит в пятки". Преодоление страха в самом себе - один из главных "сюжетов" "Записок...", путь этого преодоления связан с утверждением иметь свое мнения и жить "своей судьбой": "Но я убежден, что спасение России (и всего человечества) не в толпе народа, идущей за пророком, а в каждой личности, в ее внутреннем развитии и в защите ее прав, в координированном росте свободы и ответственности. Начало этому процессу выхода из безличности положили диссиденты".

---

Коллекция: Петербургская проза (ленинградский период). 1970-е. - СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2003. - 576. ISBN 5-89059-044-8.

Эта книга - вторая из трех, посвященных 1960 - 1980-м годам - могла бы иметь подзаголовок "Замечательное десятилетие русской литературы, или Тридцать лет спустя". В ней отразились две основные категории ленинградского литературного андеграунда 1970-х годов - накопление энергии противостояния и стремление к соединению разорванных связей. Эти черты, перерождающиеся в творческие установки, рассматривает в предисловии к изданию Михаил Берг:

"В этой книге собраны произведения с предчувствием уникального будущего Оно не состоялось, но было потенциально возможно [...]. Как способ дистанцирования от несвободы".

Действительно, путь к освобождению от тенет официальной культуры был связан с поиском истинных ценностей, лишенных ржавчины или, тем более, сусальной позолоты реального "настоящего времени". "Сама идея ухода "в подполье" для нонконформистского Ленинграда была синонимична спасению уникального авторского дара от растворения в советской пошлости, отвергающей самобытность".

Именно отчетливая самобытность, сочетающаяся с "точной пропорцией между близостью к одним традициям и подчеркнутым дистанцированием от других", объединяет все вошедшие в книгу произведения.

Наступившему "будущему" еще почти незнакомы имена Бориса Дышленко и Беллы Улановской, Владимира Алексеева и Василия И.Аксенова. Для многих изысканная семантическая игра Владимира Лапенкова, "сложный текст" "русского Беккета" Бориса Кудрякова, перевернутый мир "советского языка" Ильи Беляева только теперь становятся бесценным фактом культуры. То же можно сказать и о других авторов, чьи тексты вошли в сборник - Николае Коняеве, Юрии Шигашове, Борисе Иванове, Тамаре Корвин, Александре Петрякове, Владимире Губине. И даже рассказ Андрея Битова ("Похороны доктора") оказывается чудесной новинкой.

В сборнике нет "проходных", "не нужных", "скучных и т.д." текстов. Эта проза "петербургского текста", действительно, настоящая находка. Предвосхищая современные художественные поиски, уже своим существованием ниспровергая некоторые нашумевшие в 1990-е годы прозаические опыты, эта книга составляет "уникальную и безусловно инновационную модель символического позиционирования, на другом языке называемую литературой". Блистательные языковые и стилистические эксперименты, нетривиальность сюжетных ходов, отрефлексированная и сложная игра с традицией - все это, я бы назвал торжеством литературы, после которого отечественная словесность не может оставаться прежней.

Сомневаться в этом не позволяют прежде всего тексты Александра Морева, открывающие книгу. Как справедливо характеризует его прозу М.Берг, "в фокусе оказывалось настоящее, увиденное словно из прошлого или из будущего, а точнее - и именно это прежде всего подразумевали адепты условного письма, - с точки зрения вечности".

Сводный каталог "Шведской лавки"