Поиски белорусской национальной и цивилизационной идентичности всегда почти с одинаковым результатом ведут к мысли о малой актуальности византийского дискурса для Беларуси, причем это относится как к евроцентричному, так и к москвоцентричному ее пониманию. Впрочем, отсюда никак не следует, что современная Беларусь не является или не может рассматривать себя как часть "поствизантийской" Ойкумены - хотя бы потому, что существует Белорусский Экзархат Русской Православной Церкви, да и большинство белорусов считает себя все-таки православными.

Для отыскания места Беларуси в "сакральном пространстве" восточно-христианской цивилизации весьма красноречивым может быть сравнение белорусского исторического и метафизического опыта с украинским.

Едва ли можно найти более близкие в типологическом отношении славянские культуры, чем украинская и белорусская - и это при довольно четких и ощутимых этнических различиях между самими украинцами и белорусами.

Обе культуры в XIV-XVII веках имели общий ареал распространения: пространство Великого княжества Литовского (причем эта единая книжная культура резко отличалась от культуры Московской Руси). До сих пор большинство писателей и церковных деятелей той эпохи рассматриваются в качестве своих и украинским, и белорусским культурным сознанием. Официальный книжный язык того времени определяется исследователями как "белорусско-украинский" или "западнорусский" - различия между его белорусской и украинской версиями незначительны, но весьма ощутимо их отличие от языка великорусских книжников.

В XIX веке сходными путям происходит становление национального самосознания обоих народов - через созданный писателями-романтиками "консолидирующий" миф (авторами украинского, "козацкого", мифа считаются Иван Котляревский, Кондратий Рылеев, Николай Гоголь, Тарас Шевченко, Николай Костомаров, Пантелеймон Кулиш, белорусского, точнее белорусско-польско-литовского, - Ян Чачот, Ян Барщевский, Вицент Дунин-Марцинкевич, отчасти Адам Мицкевич).

Российская империя всячески боролась с формированием национального сознания и долгое время не признавала ни украинскую, ни белорусскую культуру, навязывая общеимперскую идентичность и "общерусский" язык; ограничения частично были сняты лишь в начале XX века. Нередко официальный Санкт-Петербург в своей антибелорусской и антиукраинской политике (особенно при Екатерине II и Александре I, отчасти при Николае I) опирался на польских земельных магнатов и католическое духовенство.

Оба народа, лишенные государственности и полноценной этнокультурной легализации, создали две - типологически схожие - художественные литературы, изначально ориентированные на "домашнее потребление", два структурно идентичных литературных языка, предполагавшихся к использованию в чрезвычайно ограниченных сферах. Но в своем развитии украинская культура по времени и по интенсивности опережала белорусскую, поэтому белорусские "возрожденцы" начала XX века (Янка Купала, Якуб Колас, Максим Богданович, газета "Наша Н╗ва"), понимая близость украинской культурной модели, перенимали прежде всего украинский, а не русский или польский культуростроительный опыт.

Однако при такой едва ли не тождественности культурного развития Украины и Беларуси есть и немало принципиальных различий, касающихся прежде всего византийской идентичности этих народов и стран. Белорусы - это единственный восточнославянский народ, имеющий собственную национальную версию римо-католичества. Если Украина вся признает восточный христианский церковный обряд (пускай даже в рамках греко-католичества), то значительная часть белорусов (на данный момент - порядка 2 миллионов¹) - римо-католики, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Для белорусов, к примеру, традиционными являются имена как из православных, так и из католических святцев: по имени можно определить и конфессиональную принадлежность, и цивилизационные предпочтения его носителя.

Соответствующее несовпадение наблюдается и в философско-богословской сфере в XVI-XVIII веках: если в среде украинских интеллектуалов аристотелевские интуиции, присущие "второй", контрреформационной католической схоластике, борются с неоплатоническим и патристическим дискурсами, более соответствующими духу православия, то в Беларуси аристотелизм доминирует абсолютно².

Весьма красноречивы и различия в образах белорусского и украинского "Золотого Века" (как их трактовали историки и мифотворцы периода национального возрождения). "Золотой Век" для украинского сознания - это эпоха религиозных войн православных запорожских козаков против Польши, Турции и Крыма. Для белорусского сознания таким "Золотым Веком" является эпоха Великого княжества Литовского - эпоха Миколы Гусовского, Францыска Скорины и Льва Сапеги, эпоха литовского Статута и непрекращающегося противостояния с православным Великим княжеством Московским.

Литовское княжество осознавало себя многоконфессиональным государством, но "государственной религией" с определенного времени стало именно католичество, православное же население всячески притеснялось. Лучшим способом социальной легализации (особенно для шляхтича) считался переход из православия в католичество. Кроме того, Литовское княжество было пристанищем многочисленных ересей, реформационных и протестантских движений. Объединение Литвы и Польши в результате Люблинской унии (1569) привело к церковной Брестской унии (1596), имевшей фатальные последствия для культурного и политического византизма и православия вообще. Уже к концу XVIII века униаты составляли около 70% населения Беларуси, римо-католики - 15%, православные - 6%³.

Впрочем, есть и более значимые для понимания византийских потенций Беларуси признаки - это сакральная география и антиэлитаризм.

Для православного сознания всегда актуально пространственно-географическое измерение - геополитика и сакральная география, поскольку православие не может нормально существовать вне православного государства (отсюда вытекает и представление о качественной неоднородности земной территории). Любая православная страна не может не считать себя мистическим "центром мира" - Новым Римом, Новым Иерусалимом или, по крайней мере, "heartland", "Серединной землей" - средоточием геополитических интересов, цитаделью в борьбе с мировым злом. Это судьба не только Константинополя или Москвы, но и Киева, Велико Тырново, Белграда, Бухареста.

Беларусь же никогда не ощущала себя "центром мира", "Серединной землей", но всегда лишь "передним краем": будь то в составе Великого княжества Литовского или Речи Посполитой Польской - передним краем Запада на восточном направлении, будь то в составе Российской империи, СССР, СНГ или Российско-Белорусского союза - "оборонным эшелоном" "большого пространства". Беларусь - это "коридор", "транзит", "мост" между цивилизациями, "окраина", страна, находящаяся на "стратегическом перекрестке", на "культурном пограничье", это "сборочный цех" советской индустрии, в конце концов. Знаковые для белорусской литературы, кино и общественного сознания темы Великой Отечественной войны, Брестской крепости и партизанского сопротивления, а в последнее десятилетие - еще и чернобыльские сюжеты также разрабатывают архетип Беларуси - "переднего края".

Украина имеет сакральные центры - Киев, Почаев, запорожскую Хортицу, могилы и курганы Причерноморья, Херсонес-Севастополь, являющийся знаком Константинополя и Византии. А символические центры белорусской истории - Полоцк, Новогрудок, Вильня, Минск (точнее "Менск" или "Меньск" - от "менять", "обменивать") - лишены сакральной харизмы. Разве что собор Св. Софии в Полоцке (у восточных славян всего три таких: два других - в Киеве и Новгороде) некоторым образом намекает на возможное, но исторически так и не реализовавшееся предназначение этого города и древней державы кривичей-белорусов.

В свое время, в XIV-XV веках, византийские императоры и патриархи, предвидя неизбежный конец империи, выбирали между Русью Московской и Литовской путь отступления Константинополя - направление для translatio imperia. Выбор пал на Москву - прежде всего, из-за отсутствия там католической альтернативы: татарские поработители Московии византийцев пугали меньше, чем латинские "цивилизаторы" Литовской Руси. Именно тогда Великое княжество Литовское сошло с византийской орбиты, византийская тема никогда впредь не была актуальной для белорусского сознания. Даже современный белорусский панславизм и москвоцентризм не апеллируют к образу исторической Византии, к византийским ценностям, к модели "Византии-после-Византии".

Антиэлитаризм или отсутствие полноценной национальной элиты жреческого типа выделяется всеми исследователями в качестве национальной черты белорусов, предопределившей многие психологические особенности и зигзаги национальной истории этого народа.

Белорусская идентичность складывалась исключительно как крестьянская или производная от крестьянской, белорусов называли - то с гордостью, то с презрением - "мужицким народом". Такая аристократофобия отразилась прежде всего на художественной литературе, которая в своем развитии пошла путем не изысканного неоклассика Максима Богдановича, а рустикальных Якуба Коласа и Янки Купалы. Популярность президента Александра Лукашенко в значительной степени объясняется соответствием его риторики, поведения и политики белорусскому крестьянскому архетипу.

Даже известный русский монархист и государствовед Иван Солоневич, белорус по происхождению, оценивает Российскую империю сквозь призму своей национальной ментальности: он рассматривает духовную и интеллектуальную элиту, да и сам принцип аристократизма, "отбора лучших", как абсолютное зло, а выдающегося в каком-либо отношении монарха, "гения на троне" (Петра I, например), - как угрозу для естественного развития государства и народа⁴.

Только великая эсхатологическая идея придает существованию народа некий высший универсальный смысл. Крестьянское же мышление неэсхатологично в принципе - оно ориентировано на календарный год, на цикличность и повторяемость. Отсюда и антиэлитаризм белорусской культуры, которая по своей структуре принадлежит к типу "неполных" культур и не может, по крайней мере на современном этапе развития, заполнить все иерархические уровни культурных потребностей белорусов, особенно - урбанизированных городских жителей.

Носитель таких культурных стереотипов даже разговор в городе по-белорусски воспринимает как что-то из ряда вон выходящее: или как манифестацию национального самосознания озабоченным интеллигентом, или как "провинциализм" заехавшего в город сельского жителя.

Именно антиэлитаризм объясняет отсутствие глобальной белорусской национальной идеи, утверждающей общемировую уникальность белорусов, их место в мистической истории человечества.

Именно антиэлитаризм является еще одним обстоятельством, из-за которого византийская тема, предельно эзотеричная и эсхатологичная, не способна пока что стать особо значимой для белорусского сознания.

Именно антиэлитаризм, в конце концов, выявляет причину слабости даже этно-культурного (то есть не глобального, а локального) белорусского самосознания. И дело тут вовсе не в малочисленности белорусов - их около 12 миллионов (больше, чем сербов!) и не в отсутствии "критической массы" национальной интеллигенции.

Белорусская национальная идентичность сложилась достаточно поздно, уже в рамках СССР - именно поэтому современная Беларусь является едва ли не самой "советской" из всех республик бывшего СССР. Раньше белорусы считали себя то недо-поляками, то недо-русскими - иначе говоря, "тутэйшым╗", то есть тутошними, местными. "Тутэйшыя" - это этнические белорусы без "консолидирующей" идеи, с низким национальным самосознанием; если раньше это были необразованные белорусские селяне, то в последнее время - денационализированные и урбанизированные жители городов.

Янка Купала в запрещенной Советской властью трагикомедии "Тутэйшыя" (1922) метафорически изображает Беларусь как бы распятой между Россией и Польшей. Для одной она - "Северо-западный край", для другой - "Wschodnie kresy polskie" ("польские Восточные окраины"). Белорусская интеллигенция выработала понимание Беларуси как не-Польши и не-России, как чего-то отдельного и самостоятельного, но на следующую ступень она так и не сумела подняться - в формулировке белорусской индивидуальной неповторимости и какой-либо общезначимой исторической миссии.

Но могло ли быть иначе, когда религиозным идеалом для большей части национально ориентированной интеллигенции остается униатство (которое в Беларуси было уничтожено еще в первой половине XIX века, уния ликвидирована в 1839 году)? А для католического сознания (хоть "греческого", хоть "римского") нет и не может быть иного сакрального центра кроме города апостола Петра.

Впрочем, дело тут не только в интеллигенции. Национальная идея не то чтобы придумывается культурной или политической элитой. Найти национальную идею - это значит правильно понять и оценить собственную харизму, это значит рационально осознать, интуитивно почувствовать и духовно прозреть собственное геополитическое, историческое и мистическое предназначение.

Возникает закономерный вопрос: а возможна ли белорусская идея вообще? И если возможна, то какой она должна быть? Белорусы - носители не собственной уникальной идентичности, а чужой - московской или европейской. По этой причине наиболее оптимальной культурной программой для Беларуси, видимо, может считаться "неозападнорусизм".

"Западнорусизм" возник в белорусских губерниях Российской империи во второй половине XIX века как белоруски ориентированное культурно-идеологическое течение, ставящее своей задачей сохранить народную культуру, фольклор, традиционный уклад жизни, православные этические ценности, но ни в коей мере не посягающее на целостность Российского государства, на воссоздание Великого княжества Литовского, на возрождение униатства или окатоличивание белорусов. Его идеологами были прежде всего ученые-гуманитарии: филолог Михаил Бобровский, историк Михаил Каялович, этнограф Ефим Карский; развитию этого движения отчасти способствовал и губернаторствовавший в течение нескольких лет в Гродненской губернии Петр Столыпин⁵.

На противоположных позициях стояла идеология "краевцев" виленской школы, хоть и отвергавшая польскоцентричный взгляд на Беларусь как "Wschodnie kresy polskie", но утверждавшая уникальность белорусско-польско-литовского многовекового культурно-политического синтеза на основе католичества и польскоязычной "высокой" культуры⁶.

Белорусский "западнорусизм", как и аналогичное ему украинское "малороссийство", - это сохранение своей культурной и языковой идентичности при признании доминирующей цивилизационной роли Москвы (или Санкт-Петербурга, если говорить о временах Российской империи). "Малороссийство" и "западнорусизм" в принципе неэсхатологичны и не имеют ориентации на Конец - это культурнические явления, дополняющие и разнообразящие российский общеимперский универсум.

"Украинство" же, в отличии от "малороссийства", - это альтернативная идентичность, противопоставляющая русскому москвоцентризму или петербургоцентризму иное (и вовсе не обязательно враждебное!), киевоцентристское видение исторической перспективы, иную славянскую версию Апокалипсиса. Украина помимо западнического курса (интеграции в "цивилизованное мировое сообщество") и курса промосковского (от просвещенного "малороссийства" и вплоть до полной ассимиляции украинцев) имеет еще и "третью альтернативу" - осознание своей собственной метаисторической уникальности, осознание Киева как сакрального центра поствизантийского культурного пространства, как возможного грядущего геополитического лидера Восточной Европы.

Никакой провиденциальной белорусской идеи не сложилось ни в прошлом, ни в настоящем. Не видно и предпосылок для ее появления в будущем. Поэтому Беларусь может исторически реализоваться, во-первых, как часть Запада, интегрировавшись в протестантско-католическую цивилизацию - вплоть до НАТО. Во-вторых, если говорить о ней как о части восточноевропейско-византийской Ойкумены, Беларуси уготовано добровольное приятие православной эсхатологической идеи: очевидной русской москвоцентристской или менее очевидной на данный момент украинской киевоцентристской идеи, и это все при доминировании в культуре "западнорусизма".

То есть: Беларусь - это либо периферийная часть "Большой Европы", либо часть "Большого евразийского пространства" (не обязательно оформленного в виде единого государства) с центром в Москве или в Киеве.

Третьего Беларуси не дано.

Примечания:

¹ Шевцов Ю. Беларусь в религиозном измерении // Свободная мысль. 1996. # 8. С. 106. Некоторые исследователи говорят о значительно меньшем количестве белорусов-католиков, порядка 500-700 тысяч. См.: Туронак Ю. Катал╗цызм у Беларус╗ - маштаб праблемы // Скарын╗ч. Л╗таратурна-навуковы гадав╗к. Вып. 1. М╗нск, 1991. С. 230-237.

² См.: Подокшин С.А. Аристотелизм как феномен философской культуры Белоруссии X-XVIII вв. // Отечественная философская мысль XI-XVII вв. и греческая культура. Киев, 1991. С. 300-310.

³ Этнаграф╗я Беларус╗. Энцыклапедыя. М╗нск, 1989. С. 66.

⁴ См.: Солоневич И. Народная монархия. М., 1991. С. 421-491.

⁵ См.: Цв╗кев╗ч А. Западно-руссизм: Нарысы з г╗сторы╗ грамадзкай мысьл╗ на Беларус╗ ╒ XIX ╗ пачатку XX в. Менск, 1929.

⁶ См.: Смоленчук А.Ф. Историческое сознание и идеология поляков Белоруссии и Литвы в начале XX века // Славяноведение. 1997. # 3. С. 100-105.