От редакции

В германо-российских отношениях налицо заявка на ренессанс, о чем призваны свидетельствовать и частота встреч, и количество знаковых телодвижений, и решимость дополнить "правительственные консультации" "общественным диалогом"...

Налицо именно заявка, которая может приниматься, а может и не приниматься всерьез. Недаром в отношении петербургского раута обозреватели фиксируют предельно широкий диапазон оценок: от констатации прорыва до сарказмов на тему потерянного времени. И дело не только в субъективности - двусмысленна сама ситуация, достигшая той странной точки, где рутина дежурной дипломатической вежливости стала практически неотличима от пафоса судьбоносных предзнаменований. И вот уже за правительственной бытовухой реструктуризаций и инвестиций геополитически озабоченному взгляду мерещатся фантомы исторических сдвигов. В воздухе повисла стратегема "особых отношений", которую, кажется, опасливо пытался озвучить Грызлов.

Романтику стратегического альянса охолаживают напоминанием о сугубом прагматизме сторон, не вызывающем никаких сомнений. Стороны прагматичны и не готовы к резким движениям, а тем более к резким мыслям. И все же - единственное, что придает их диспозициям объем, - это остающиеся в тени культурно-философские ресурсы германо-российского исторического соседства. Эти "историософские" предпосылки, если в них вдуматься и проговорить их до конца, принадлежат несколько иному масштабу, чем современная европейского стиля политика. Поэтому попытки их воссоздания обречены выглядеть радикальными. "Радикальность" - это и есть эффект превосходящего масштаба.

Публикуемая беседа доктора философских наук Анатолия Френкина с Гюнтером Рормозером, штутгартским профессором, которого можно назвать последним из могикан немецкого консерватизма, служит воссозданию именно этого, радикального измерения германо-российского диалога.

Анатолий Френкин: После всех пережитых перемен и потрясений Германия и Россия оказались в особых взаимоотношениях. Речь идет не о конкретных реалиях межгосударственных отношений, которые довольно автономны и имеют свою динамику, а о духовном и политическом климате. Новое качество этих взаимоотношений вы, г-н Рормозер, характеризуете как узнавание, имея в виду, что наши народы как бы вновь встречаются после глубочайшего противостояния и вновь узнают друг друга. Я бы добавил к этому еще один признак: "взаимное признание", подразумевая нечто больше, чем уважение к достоинству другой стороны, а именно - некую особую степень доверия, большую, чем по отношению к другим партнерам. Главный момент здесь заключается в понимании и поддержке стремления другой стороны к политическому, духовному, культурному самоутверждению. Смысл германо-российского диалога и состоит, как мне кажется, прежде всего в выяснении того, понимают ли в Германии российские притязания и соответственно в России - германские. Я имею в виду притязания на определенную роль в Европе и в мире. Упрощенно говоря, это ситуация, при которой в России нет страха перед тем, что Германия стала сильнее. А Германия, в свою очередь, должна быть заинтересована не в ослаблении России, а в ее укреплении и стабильности. Суть дела состоит в понимании национальных интересов партнера.

Гюнтер Рормозер: Взаимное признание между нашими странами в договорном порядке давно осуществлено и закреплено, в том числе и относительно объединения Германии. Но вы ставите вопрос и о том, что германо-российские отношения могли бы носить вообще некий особый характер, выходя за рамки официальных договоров. И вы говорите об особых отношениях между русскими и немцами. Если бы такая общность воплотилась в жизнь и приобрела какие-то конкретные формы, это могло бы фундаментально изменить политический облик мира в целом. Это привело бы к революционному преобразованию всех политических структур и отношений. Зная об этом, Запад сегодня с величайшим ужасом думает о том, какие последствия имел бы такой ход развития; нетрудно заметить явные признаки недоверия западных стран к этому процессу. Запад одержим идеей, будто немцы использовали бы тогда свою мощь, чтобы восстановить старые сферы влияния. Даже бывший министр иностранных дел Италии де Михелис заявил, что если тевтоны вновь поднимутся, Запад должен будет немедленно выступить против них сплоченными рядами.

Три западные державы, бывшие победительницы, никак не освободятся от старого психологического комплекса: объединенная Германия с ее мощным потенциалом означает для них лишь повторение недавнего прошлого, того, что привело к катастрофе. Под влиянием советской угрозы Запад решил принять немцев в семью народов, снова вооружить их и открыть перед ними экономические перспективы. Условия, на которых это было сделано, можно было бы выразить примерно так: "Вы, немцы, не можете оставаться такими, какие вы есть, а должны стать совершенно другими - демократами, в соответствии с тем, как мы понимаем демократию. Вы должны оставить ваши ценности, сыгравшие роковую роль, изменить образ мышления и удовлетвориться урезанным политическим и моральным статусом. А сначала вы должны показать мировому сообществу свое покаяние, показать, что вы стали лучше, - оказывая самую щедрую финансовую помощь бедным и угнетенным во всем мире".

По сравнению с этим западным подходом к развитию Германии ваша позиция совершенно иная. Вы исходите из глубокой духовной общности между немцами и русскими и, в отличие от Запада, не ставите условий. Русские не требуют от немцев, чтобы те сначала провозгласили перед всем миром, что они и есть тот самый народ, который совершил величайшие преступления в истории человечества. Еще меньше требуют русские, чтобы немцы подвергли фундаментальной ревизии свою историю, чтобы они отказались от своих ценностей, поскольку те якобы сыграли роковую роль. Кроме того, возможность усиления объединенной Германии не вызывает у вас страха, беспокойства или ужаса. Напротив, вы со всей определенностью говорите, что сильная Германия, которая сама определяет свою политику, - это в ваших интересах. Отношение Запада к немцам базируется на совершенно других основах.

Осуществится ли в действительности предлагаемая вами возможность - решающим образом зависит от самого Запада. Если западные демократии не смогут преодолеть свое глубокое недоверие, свой страх перед сильной Германией, в этом случае Запад будет решающим образом способствовать тому, что политические отношения между нашими странами получат именно то развитие, которое вы охарактеризовали как желательное. Было бы иллюзией полагать, что предрассудки, глубоко укорененные в западных странах, можно будет легко преодолеть. Когда немцы осознают тот факт, что Западная Европа будет и впредь к ним столь настороженно относиться, они займутся осуществлением своих надежд на особые отношения с Россией. В данном вопросе я советовал бы вам запастись терпением.

Лично я уверен в том, что в Германии существует готовность подумать над перспективами, о которых вы говорили, но это глубинные настроения, которые еще не осознаны. Нынешние немцы, пожалуй, отнеслись бы к идее особых отношений с Россией со страхом √ при мысли о том ужасе, который это вызвало бы у Запада. Немцы бы испугались того, что объединенная Германия вновь окажется в изоляции и вместо нынешнего прочного политического, экономического, военного положения в западном мире была бы изгнана в холодную мглу истории. Этот психологический комплекс держится в сознании немцев очень твердо и не исчезнет в один день, хотя логика истории скорее свидетельствует о правоте вашей идеи. Мы должны рассматривать этот процесс с точки зрения магистральных путей истории, которые возвышаются над упомянутыми выше обстоятельствами.

Что уж - во всяком случае, методологически - отличается от вашей идеи, так это те немецкие представления, согласно которым установить новые отношения между немцами и русскими можно исключительно лишь в рамках Европы. И что неблагоприятный ход их развития можно предотвратить только путем европеизации германо-российской проблемы, то есть посредством ее нейтрализации.

А.Ф.: Именно из-за того, что в Германии слышны жалобы на ущемление немецких национальных интересов, я и упомянул о том, что в России лучше понимают эти интересы, чем на Западе. Но никто не пытается "отколоть" Германию от западных блоков, ей там удобно, а свои выгоды и потери немцы будут взвешивать сами. Сейчас речь идет только о выборе направления, на котором можно достичь большей общности интересов наших народов. А когда и сколько шагов будет пройдено на этом пути, будет видно дальше. Но сначала нужно выяснить, в какой мере немцев вообще интересует поиск общих интересов с Россией.

Г.Р.: Бесспорно, между немцами и русскими есть некоторое политическое, духовное, культурное родство, какого нет между другими народами. Со времени основания Второго рейха Бисмарк занимался развитием германо-российских отношений с большим вниманием, чем какой-либо иной внешнеполитической проблемой. Он всегда понимал, что отношения с Россией имеют для Германии судьбоносное значение, и это было одним из достижений политического искусства Бисмарка.

В чем причина этого родства между немцами и русскими, всегда оставалось загадкой. Если обобщить наиболее убедительные теории, то мы придем к выводу, что русские и немцы, может быть, еще и евреи, - это народы, склонные к метафизическому мышлению. Немцы и русские думают над неким сверхиндивидуальным смыслом своего существования, исторического бытия и над политическим осуществлением этого смысла в обществе. Для них эти вопросы имеют большее значение, чем для других. Оба наши народа наделены философским талантом. И для немцев, и для русских прорыв Просвещения и Французской революции оказался определенным шоком. И Россия, и Германия несколько "опоздали" в процессе модернизации. Оба народа издавна были довольно консервативны в своей приверженности жизненному укладу старой Европы, оба были глубоко проникнуты христианской религией. Немцы - под влиянием Реформации, русские - православной традиции. В ходе конфронтации с запоздалым пришествием эпохи модерна германо-российская духовная общность, существовавшая и ранее, приобрела особый облик и качество, сохранившиеся до наших дней. В чем состоят глубинные причины того сильного влияния, которым пользовался в России идеализм Гегеля и Шеллинга? Причины в том, что эта философия давала - как немцам, так и русским - уникальную возможность осмыслить исторический шок, о котором я говорил выше, философски. Равным образом и "великие святые русской литературы", как говорил Томас Манн, - Гоголь, Достоевский, Толстой - оказали колоссальное влияние не только на развитие духовной культуры в Германии, но и на само духовное освоение немцами эпохи Нового времени. "Мертвые души" Гоголя могли быть созданы только в России, но понять их по-настоящему глубоко могли, кроме самих русских, быть может, только немцы: этот образ тройки - символ, которым Гоголь выразил внутреннюю ситуацию России в XIX веке. Бегство от ворвавшегося вдруг в нашу жизнь модерна, нивелирующего все вокруг и превращающего все в капитал, когда и живые люди превращаются в "мертвые души". У немцев было сходное мироощущение, оно нашло столь глубокое отражение в критике культуры и цивилизации, что без этого кризисного сознания не был бы возможен сам феномен национал-социализма.

Тем самым я хотел бы выявить глубинные основы германо-российских взаимоотношений в том, как оба наши народа пережили чудовищный культурный шок, вызванный внезапным ворвавшимся в их жизнь модерном. Реакция на этот шок в обоих случаях имела роковые последствия. Как власть ленинизма в России, так и гитлеризм в Германии были в какой-то мере обусловлены незавершенностью процесса модернизации, который не был до конца осмыслен. Русские и немцы в своей попытке уйти от последствий и логики современной эпохи испытали опыт тоталитаризма (коммунизма или национал-социализма), одни обращались скорее к прошлому, другие опирались на какой-то безудержный и гиперболизированный футуризм. Теперь это наш с вами опыт. Нет на земле других народов, которые испытали бы на себе обе эти радикальнейшие альтернативы эпохе модерна с такой духовной самоотдачей и со всеми вытекающими отсюда последствиями, как немцы и русские.

Теперь мы узнали не только симптомы тоталитарного регресса, но и то, к каким ужасным последствиям может привести при определенных условиях прогресс эпохи Нового времени. Вопрос сегодня не в том, встретятся ли русские и немцы завтра на почве западного либерализма, а в том, будут ли поняты и преодолены причины, приведшие нас к тяжелым итогам.

А.Ф.: Историческая и культурная близость России и Германии, а также трагический опыт тоталитаризма и минувшей войны, в самом деле, создают ту "общность судьбы", которая морально оправдывает "особые отношения" между Германией и Россией. Поэтому для подлинного сближения - всерьез и на долгие времена - одной из существенных предпосылок, возможно, является германо-российский философский диалог.

Г.Р.: От того, с какой духовной силой русские и немцы осмыслят свой взаимный опыт с философских позиций, зависит многое. Всем левым, которые отнесутся к идее подобного философского диалога с недоверием, я бы посоветовал задуматься о том времени, в которое мы живем. Напомню хотя бы о том, что ужасы коричневого и красного тоталитаризма были бы немыслимы, если бы не было кризиса либеральной демократии. И именно ее сегодня нам предлагают самые разные общественные силы в качестве единственной спасительной модели будущего.

Вы говорили в наших беседах об общих целях, о духовной миссии немцев и русских, а у нас в Германии не принято даже произносить таких слов. Что значит быть гражданином такой могущественной страны, как Россия: у каждого есть полная духовная суверенность, чтобы высказать свое мнение. И это несмотря на кризис, переживаемый страной. Вы прямо говорите все, что думаете. У нас в Германии иначе. Немцы внутренне живут с таким чувством, как будто после второй мировой войны они были исключены из семьи народов и утратили право оказывать влияние на историческую судьбу человечества.

Политическая философия, утвердившаяся в различных формах в Германии, свидетельствует о том, что народ смирился с историческим поражением. От категорий консервативного мышления, которые вы употребляете свободно и естественно, у нас отвыкли. В Германии принято рассуждать о дискурсивной этике и об удовлетворении социальных потребностей человечества. Причем утрата исторического и политического аспекта философского мышления характерна не только для левых политологов, но и для неоконсервативных.

Только с объединением страны стали возможны какие-то изменения в нашем сознании. Но обретут ли немцы нормальное самосознание, как у других народов, - также будет зависеть решающим образом от хода событий в Восточной Европе и в России. Если такой великий по своему всемирно-историческому значению народ, как русские, ожидает от немцев не только экономического, технического, научного сотрудничества, но и еще чего-то особого в духовном отношении, это меняет дело коренным образом.

Крах обоих тоталитарных экспериментов показал, что история сильнее человека. В истории кроется свой собственный разум, который проявляется, быть может, лишь в поворотных точках. Одолеть его не может никакая человеческая воля и никакая власть, сколь бы гигантской она ни была. История не кончилась, она начинается вновь. Я надеюсь, это будет плодотворное время совместной истории Германии и России.

Полный вариант этой беседы опубликован в академическом издании ИФ РАН: Г. Рормозер, А.А. Френкин. Новый консерватизм: вызов для России. М. 1996.