Характерный для современного социума раскол на "либералов" и "консерваторов" сопровождался в послевоенной Германии отчаянным поиском новой идентичности. Заблокированное и табуированное национальное "сверх-я" было изъято из идеологической надстройки общества, оставив зияющую пустоту. В поисках некоей надличностной связи, способной объединить атомизированные общественные ячейки, немецкая молодежь наткнулась на антитоталитаризм.

Поиск образа "тоталитарного врага" дал у либералов и консерваторов разные результаты. Для либералов врагом стал фашизм. Для консерваторов - коммунизм. Либералы боролись с "коричневым прошлым" и его проявлениями, к которым они относили многие черты послевоенной ФРГ, руководимой консерваторами. Консерваторы видели главное зло в расколе Германии и в возникновении на ее востоке коммунистического режима, пособниками которого они считали западногерманских левых.

Как естественное следствие, христианско-демократические канцлеры проводили политику отгораживания от ГДР, которую предпочитали называть "советской зоной оккупации". В свою очередь, едва придя к власти в конце 60-х годов, социал-демократ Вилли Брандт провозгласил "новую восточную политику" нормализации отношений с ГДР, за что был назван функционерами ХДС "изменником родины".

Социализация молодых поколений немцев в последнюю четверть ХХ-го века проходила в рамках той же биполярной схемы антифашизм - антикоммунизм. Понемногу она теряла живую составляющую и превращалась в формальное стояние двух лагерей в их идеологической чистоте. Проговаривание соответствующего - либерального или консервативного - символа веры открывало тщеславной молодежи путь к карьере в выбранном сегменте общественной жизни. В то же время полюс ангажированности социально активного оппозиционного меньшинства, не интегрированного в истэблишмент, смещался от оси антифашизм - антикоммунизм сначала к пацифизму, а затем к защите окружающей среды.

Конец холодной войны и воссоединение Германии вновь поставили вопрос о немецком самосознании. Идеология антикоммунизма сделалась полностью архаичной. Антифашизм, как государственная доктрина, также не отвечал реалиям времени. Представители "консерваторов", которые вновь возглавили страну, решили использовать момент, чтобы консолидировать общество на новых принципах "нормализации".

Уже в середине 80-х годов Гельмут Коль пустил в оборот фразу о "благословении позднего рождения". Она констатировала неоспоримый факт: что современные немцы в большинстве своем лично не аплодировали Гитлеру, не штурмовали Сталинград, никого не жгли в печах Освенцима. Это делали их отцы, а то и деды. Детям же и внукам - в особенности тем, что были настроены консервативно - необходимость вновь и вновь посыпать голову пеплом за чужие злодеяния, совершенные в далеком прошлом, стала казаться анахронизмом.

В этом смысле "нормализация" означала не то чтобы стремление отмотать назад киноленту истории, но все же попытку объяснить послевоенный период развития Германии как чрезвычайный, неестественный - ввиду разделения на два недружественных государства - и завершившийся с наступлением иной геополитической эры.

Тенденция была очевидна. Список проявлений "нового национализма" простирался от мелочей - замена на почтовых марках обозначения "Немецкая почта" на слово "Германия", трансляция национального гимна после окончания телевизионных передач - до вещей, куда более весомых. Среди них: стремление к постоянному месту в Совете Безопасности ООН, наращивание военной мощи, подключение пропаганды, готовившей население к использованию бундесвера за границей.

Правительство Гельмута Коля успело лишь наметить эту линию. Наследовавшая ему "красно-зеленая" коалиция Герхарда Шредера - к наивному удивлению многих немецких левых - не только подхватила ее, но по сей день успешно претворяет в жизнь.

На деле это означало всего лишь готовность прагматичной части социал-демократов и "зеленых", придя во власть, отказаться от окостеневших идеологем ради результативной, "реальной политики". Любопытно, что свои шаги, объективно наполненные "державным" содержанием, новые лидеры страны поначалу мотивировали усвоенной ими с юности "пораженческой" терминологией.

Это привело к результатам - столь же политически эффективным, сколь морально сомнительным. Если 50 лет подряд нацистское прошлое Германии считалось аргументом против бряцанья немецким оружием, то теперь оно было перетолковано министром иностранных дел Йошкой Фишером как довод за проведение "миротворческих" операций бундесвера за рубежом якобы в рамках ответственности немцев по искуплению их исторической вины.

Пользуясь такой казуистикой, можно оправдать все, что угодно. Тем более, что в современной ФРГ условия для проведения жесткой внешней и внутренней политики куда благоприятнее, чем прежде.

"Сопротивление против националистической мобилизации и милитаризации почти не имеет места. Системно-критический потенциал протеста и сопротивления 70-х и 80-х годов сошел на нет. Большинство левых, "зеленых" и пацифистов вступили в сделку с государством. В поколениях, политически социализированных в 90-е годы, ценности, которые доминировали среди политически мыслящей молодежи в 70-е и 80-е, играют все меньшую роль".

Так - в целом верно (с поправкой на реликтовую фразеологию) - анализируют ситуацию на одном из лево-фундаменталистских сайтов немецкого Интернета. Не стоит, однако, полагать, что, качнувшись от левого берега, немцы решительно сдвинулись вправо. По-настоящему правые, реакционные, националистические группировки, как и прежде, в Германии остаются в изоляции. Их рейтинг минимален. Представители элит скорее пугают друг друга неонацистами, чем принимают их всерьез. Что касается обычного населения, то оно просто уходит от идеологических флангов в середину, образуя, по выражению канцлера Герхарда Шредера, "новый центр".

Этот центр заинтересован в максимальной общественной стабильности, пассивно патриотичен, в целом чужд капитулянтства, культурно денационализирован, социально конформен, обладает потенциалом гражданского протеста максимум на коммунальном уровне, законопослушен, настроен на потребление, руководствуется принципом laissez faire.

Объективно субъекты центра ближе к "консервативной" системообразующей группе, хотя и восприняли от "либеральной" ряд важных черт, таких как космополитический подход к культуре и высокая общественная мобильность. В пределах "нового центра" самоопределяется сейчас большинство электората ХДС и СДПГ, различие между программами которых - в особенности по вопросам внешней политики - и без того уже вполне номинально.

В этом смысле прокатившиеся по Германии дебаты о национальной гордости (см. часть 1) можно считать эхом более жарких боев прошлого. Ведь ныне и просто гордящиеся, и гордящиеся с оговорками, и даже часть непримиримо негордящихся, будучи вовлечены в процесс управления страной, равно проводят в жизнь вышеописанную - и в принципе безальтернативную - "нормализацию", хотя признание этого факта все еще дается левым с трудом.

Можно было бы подумать, что "нормализации" общественной жизни Германии в духе Коля и Шредера ничто уже всерьез не мешает. Но такое предположение оказалось бы чересчур поспешным.

В ходе недавнего общегерманского опроса мнение "Я горжусь быть немцем" разделили 30% респондентов. 35% поддержали точку зрения "Я рад тому, что я немец, но я этим не горжусь". Лишь 27% заявили, что этот вопрос их не волнует.

Две трети граждан, настроенных в общем патриотично, вроде бы обеспечивают достаточный задел для функционирования национального государства. Но итоги того же исследования выглядят совершенно по-иному в возрастном разрезе. Среди опрошенных старше 60-ти лет доля гордящихся своей национальностью достигает 45%. Зато среди респондентов от 18-ти до 24-х лет она падает до ничтожных 7%. Радуются тому, что они немцы, только 24% молодых опрошенных. 9% испытывают неприятное чувство оттого, что они немцы. Превалирующие 57% отвечают, что вообще не интересуются этой темой.

Из этого видно, что на смену антитоталитаризму, ставшему субститутом вытесненного национального чувства для немецкой молодежи 60-80-х годов, у юношей и девушек нового времени приходят индивидуализм, отталкивание от собственной нации и ее истории.

Можно умиляться - как это делает все тот же журнал "Шпигель" - индифферентности немецкой молодежи, беспечно пьющей пиво на Майорке или танцующей на берлинском фестивале техно-музыки Love Parade. Но по здравом размышлении становится ясно, что предающаяся гедонизму депатриотизированная нация в перспективе не способна решить ряд важных задач по собственному жизнеобеспечению.

Так, реальное воссоединение Германии возможно лишь при выработке немцами единого национально окрашенного самосознания. В противном случае стране грозит необратимый раскол на ультра-капиталистический "запад" и постсоциалистический "восток", неродственные и некомплиментарные друг другу.

В условиях постоянного старения коренного населения Германия будет вынуждена приглашать все большее количество иностранцев трудоспособного возраста. Но принять и без ущерба интегрировать миллионы чужаков в состоянии только общество, обладающее активной, не ущербной, четко отрефлектированной национальной идентичностью.

Кроме того, кто-то ведь должен храбро служить в армии, по убеждениям работать в полиции, быть неподкупным чиновником. Для успешного функционирования административного аппарата его сотрудники нуждаются в мотивации, в некой эмоциональной константе, которая опиралась бы на традицию и выходила бы за рамки абстрактного "конституционного патриотизма".

Опасность перегибов в атаках на национальное чувство наглядно демонстрирует ситуация в немецкой армии. Ее престиж с каждым годом все ниже. Уменьшается число молодых людей, готовых проходить призыв в бундесвер. Совсем мало желающих становиться профессиональными военными. В армии возникает кадровая ниша, которую охотно заполняют национал-экстремисты, вытесняемые из гражданской жизни. Они находят приют в казармах бундесвера, ожидая встретить и встречая там крайне правых единомышленников. В результате армия еще более теряет связь с обществом и радикализируется.

Все эти соображения, несомненно, сыграли роль в нынешней немецкой "дискуссии о гордости". То, что большинство представителей элит высказались в ней в патриотическом смысле, объясняется не великодержавным ренессансом, как считают некоторые левые, но разумным политическим реагированием.

В Германии сложилась необходимость и назрела готовность подвести черту под послевоенным капитулянтским прошлым. Что и было совершено путем коллективного выговаривания лозунгов, прежде табуированных и запретных. Недооценивать этот акт не стоит. Переоценивать, впрочем, тоже. Пока немецкие лидеры всего лишь озвучили определенные позиции, не наполнив их конкретным смыслом.

Список поводов, предложенных ими для национальной гордости, оказался разношерстным и малосодержательным. Кто-то говорил о конституции. Кто-то о демократии и экономическом процветании. Министр внутренних дел, социал-демократ Отто Шили сделал упор на "язык, культуру и ландшафт, которые относятся к самым прекрасным в мире". А руководитель фракции христианских демократов в бундестаге Фридрих Мерц привел в качестве примера "незамутненной национальной гордости" то, как был "внутренне растроган" после победы знаменитого гонщика Михаэля Шумахера на гонках "Формулы-1" в Малайзии.

Эта путаница говорит о том, что утерянная немцами национальная идентичность еще не обретена. Возможно, немецким политикам и мыслителям нужно время, чтобы сформулировать ее постулаты. Возможно, они не собираются формулировать их вовсе. Но если они хотят это сделать, им надо спешить, ведь процессы общеевропейской и трансатлантической интеграции набирают опережающий ход.

Не успев заново определить свое самостоятельное место в истории и в мире, Германия рискует раствориться в "плавильном котле" Европейского союза. Элиты стран ЕС уже сейчас объективно и неуклонно теряют национальные признаки, объясняясь между собой на идеологическом эсперанто либерализма. Сменятся одно-два поколения, и немецкое самосознание может оказаться атавистическим, лишенным подлинного веса атрибутом, наподобие пестрых одежд участников фольклорного ансамбля.