Выдержки

25.05

Третьяковка. Банкет. Суета.

Открыть банкетом - ход конем: сначала еда, потом искусство. И правильно. На выставки приходят есть. Потом - все остальное. Конечно, "решение вынужденное", "навязанное сверху"... То есть - так посоветовали третьяковцам. Верной дорогой... С набитым брюхом легче было пробивать тропу по залам.

Есть такая столовая для рабочих типографии "Правда". Когда-то - обычная рабочая, сегодня - существует ли? 5 лет назад еще заходил в нее. Она за проходной: журналисты там практически не бывают. Стоило бы.

Брал там биточки. Есть не смог. Почему?

В советских туалетах (именно тех, классических, где писсуар - желобком: типичная пристанционная архитектура мелкого южного города) действует такой закон сырости: все, что находится на стене на расстоянии от писсуара и до бесконечности, покрыто неровным слоем слизи, образованной умершей плесенью, изначальной сыростью, материей экскрементов, испарениями человеческого вещества и небольшой дозой хлорки, призванной бороться, вроде бы, с выделениями продуктов жизнедеятельности человека, но на деле лишь помогающей им в создании этого плотного слоя обезжизненной поблескивающей слизи, мерцающей в темноте на неровном бетоне, и эта неровность, изначальная грубая шероховатость бетона - именно то, что позволяет слизи закрепиться и удерживаться на стене до самой смерти туалетного сооружения.

"Кто сдает продукт вторичный, тот питается отлично". Так, иронически, Войнович приблизился к одному из секретов советской власти. Достижение равенства между "исходным" и "вторичным" продуктами - один из тайных пунктов уравнительной программы большевизма.

Котлетное вещество в биточках достигает своего апогея. Если бы у котлет был оргазм, то биточки находились бы в вечном кайфе. "Биточки" и "бетон" - созвучие. Своим цветом и фактурой поверхности бетон, биточки и мосховская живопись суть едины. Есть же такое понятие - "мосховский цвет".

Плотное черное, как известно, образуется слиянием цветов. Есть полиграфисты, которые это знают, и печатники, которых плохо учили. Когда первый номер журнала "На посту" вышел в свет, Вася Копейко радовался тому, какой настоящий черный ему удалось получить. И правда - черный обложки был неподражаем. Всех умыл. Достичь подлинной чистоты черного - высший пилотаж дизайнера.

В "мосховском цвете" есть обман, недовложение. Не о "вершинах": все же в МОСХ входили. О среднем элементе: если взять нормальную советскую выставку, где есть и те и се, но общая масса - ни то ни се, пройти ее насквозь, тогда к концу в глазах рябит от серого. Был ресторан напротив Моссовета - грузинский, значит, хороший. Так и в МОСХе были свои "Арагви". Но в общем и целом - усредненная городская столовая. Где центр - котлетное вещество.

Недовложение - существенный элемент советской этики, эстетики, экономики. Мечта середины 70-х - работа в столовой. Мясник в магазине - выгодный жених. Интеллигенты уходят в грузчики - там меньше платят, но больше получают. Прибавочный продукт в столовой образуется путем уменьшения массы, изменения сортности, непропорционального состава исходного продукта. Короче, недовложения.

Советский художник экономил краску, холст, усилия. Короче, недовложение. Результат очевиден - котлетное вещество искусства. Мосховский серый.

Подлинный черный - дорогой цвет. Потому что надо по-честному прокатывать. Много краски уходит. Для типографии дороже. Мелочь, вроде, но даже в каталогах на черном часто экономят. Посмотришь, а там то зеленый черный, то коричневый. И т.д. Но это ничего еще. Бывает хуже. Как ни складывай цвета на коллективной палитре МОСХа, никогда не выйдет черный. А получится серый.

Круглые биточки с их выщербинками и пупырышками были покрыты в рабочей столовой "Правды" таким нежным слоем чего-то белесо-блестящего, а когда я их разрезал, то увидел зеленоватый оттенок серого: недовложение в серое - это меня даже восхитило, хотя, конечно, мной руководила тяга к эстетическому исследованию, но не к поглощению этой пищи, так как, боюсь, для моего желудка более глубокий интерес к серо-зеленому мог бы стать роковым.

Котлету можно представить хорошей. Например, по-киевски: на сочной ножке, с хрустящей корочкой. Или панированной в сухарях, шипящей. Биточки никакими иными, чем серыми, представить себе нельзя. Сама их идея - котлетное вещество в чистом виде: то, что образовано из нехватки настоящего мяса. Об этом высоком идеале биточков свидетельствует и их совершенная форма: шар. Но при этом, будучи все-таки идеей, воплощенной в материале, биточки всегда были заметно хуже обычных столовских котлет, и именно потому, что недовложение в котлеты приводило их к уровню, на котором должны были бы находиться биточки, но недовложение в биточки приводило их к полной и окончательной несъедобности: зеленоватой серости. При этом, что для меня самое любопытное, в "Правде" они все-таки находились в состоянии между оргазмом и разложением, потому что выделяли из себя какую-то водянистую субстанцию, которая растеклась по тарелке.

Эстетическое любопытство к экскрементам как основа экзистенциального опыта. Вот с каким чувством я шел по залам новой Третьяковки. Вроде бы, выставлены те работы, по которым равнялся МОСХ. Те, которые были ярче на общем сером фоне. Все вместе они серы ныне, как распутица в подмосковном лесу осенью.

Можно назвать это "недостатком". Что верно. Но дело в том, что "недостаток" и есть суть этого искусства. Оно основано на культе недостачи.

Главный арт-жест 90-х - срач в Пушкинском музее. Говорят, Бренер десакрализовал музей. Ерунда. Бренер десакрализовал говно. Поэтому завершением, достойным новой экспозиции, была бы документация этой акции. Но, говорят, не было фоток в Пушке.

Видел недавно голландца в частной коллекции. Приписывают, кажется, Броуверу. В трактире: мамаша подтирает попку ребенку, рядом со столом, за которым пируют, тут же стоит горшок - на переднем плане. Обычная бытовая сцена.

Тайный культ говна - основа основ советизма. Поэтому-то на дерьмо наложено крепкое табу в советском искусстве. Есть серьезная разница между неинтересом к дерьму и запретом на дерьмо. Для искусства нормально не интересоваться дерьмом. Как низшей сферой телесного. Вернее, проявлять к нему интерес тогда, когда он обоснован сюжетно и стилистически: как у Броувера. В одной русской былине, помню, дракон, когда его богатырь прогоняет от общей любовницы, бежит и от страха срет. Здоровый страх. Частная деталь. Конечно, испражнения могут стать темой великого романа - как у Рабле, но это - оборотная сторона аскезы (Бахтин). Именно в этом ключе - Сорокин: после соцреализма. Скульптуры Арпа в карикатуре Бидструпа - один из немногих примеров прямого проникновения изображений дерьма в слой визуальности, усваиваемый средним советским интеллигентом 70-х. Любопытно, что сам Арп вовсе не отрицал связь своих скульптур с дерьмом: по форме, но не по сути. Еще любопытней, что Бидструп - художник зарубежный, даже не из соцстраны. Античность спокойно относилась к физиологии. Действия Диогена были асоциальны, но не антикультурны.

Помню работу "Гадание по дерьму" на выставке "Шизокитай" в павильоне на Фрунзенской набережной. Не помню автора. Именно потому позднесоветская культура так тщательно отрабатывала тему дерьма - Сорокин и Ко, потому что она была в кругу табуированных тем дотоле.

Воля к упадку, сознательное разложение. Трудно представить себе иную основу, кроме этой, когда смотришь на многие продукты брежневской эры. Третьяковка поставила новый памятник ей. Торжество вторичного продукта над первичным на выставке очевидно.

Начать с банкета - это прорыв к новой эре. Начать обжираловкой - лучшее, что можно было сделать на такой выставке. Потому что банкет показал: времена советизма прошли. Первичный продукт торжествует в жизни. А значит - будет торжествовать и в искусстве. Пришло к концу искусство большого срача. Началась эра жрачки.