Этот фильм оставляет комок в горле. Редкое состояние для пожирателя пленки. В "Таинственной реке" почти нет профессиональных приемчиков для вышибания слезы из зрителя, в сооружении которых поднаторел Голливуд. Но каждым своим кадром последний фильм Клинта Иствуда взывает к сопереживанию - чувству, порядком нивелированному на экране.

Нет ни правых, ни виноватых. Только люди и река.

Собственно, главнейшие образы - река и лес. Вокруг реки город. Лес - это кошмар Дейва (взрослого его играет Тим Роббинс), место тотальной потерянности, выброшенности, где никто не защитит. Но из леса можно выбраться. Из реки - нет. Мяч тонет в ней - в странной промоине на мостовой, куда падают, рано или поздно, все мячи от всех детских игр. Машина с насильниками, которые забирают одного из мальчишек, заигравшихся на улице, - тоже часть течения. А среди трех имен, нацарапанных сверстниками на подсыхающем бетоне, последнее - Дейв - осталось недописанным, будто смытым волной.

Тайной осталась и эта машина, и взрослые негодяи, искалечившие жизнь Дейва. Иствуд поначалу сгущает атмосферу, на всем лежит легкий морок. Кульминация сумеречного пролога - тот самый лес, полный недобрых звуков, кружащийся и бросающийся в ноги маленькому Дейву, который еще не раз явится ему в кошмарах. Переход в день сегодняшний приводит в действие жестко выстроенный жанровый сюжет. Уже никакой потусторонности, река остается до поры на краю кадра. Мальчишки повзрослели, каждый идет своим путем. Джимми (Шон Пенн) - судя по всему, криминализованный неудачник, более всех преуспел Шон (Кевин Бекон), став полицейским, а Дейв... каждый день провожает своего сына в школу и обратно.

У Джимми убивают дочь - от его бывшей жены. В ту же ночь Дейв приходит домой с окровавленными руками. С этого момента Иствуд предпринимает великолепный отвлекающий маневр - включает сугубо детективную фабулу, что позволяет ему раскидать множество ложных следов, психологических обманок. Чем сильнее овладевают Джимми-Пенном гнев и жажда мщения, тем менее уверенным, неадекватным становится Дейв-Роббинс, фокусируя на себе все подозрения. Воистину, назначение на роли этих исполнителей - наибольшая удача фильма. Пенну доступны все оттенки душевной черноты, его дарование неврастеника, помноженное на взрывной темперамент, близко к совершенству. Но главная тяжесть, как представляется, лежит на Роббинсе.

Прочему-то в связи с образом Дейва у меня из головы не идут слова, сказанные Пазолини в одном из биографических фильмов - о том, что в природе некоторые животные изначально настроены на то, чтобы быть съеденными, точнее даже - хотят быть съеденными, и что он - такое животное.

Но это не о Пазолини (хотя он иногда вспоминается - некоторым сходством мотивов, решениями характеров). Дейва постоянно предают и учиняют над ним беззаконие - он же безропотно принимает все. Его выбирает насильник среди трех мальчишек, и тот покорно садится с машину - а верные друзья лишь смотрят вслед. И Селеста, жена Дейва (Марсия Гей Гарден), подозревая мужа в злодействе, предает его, высказывая свои опасения бесящемуся Джимми. Уже взрослым Дейва подбирают на улице приговорившие его - Джимми с дружками-психопатами. И герой Роббинса опять садится в машину... И это - не физиология, но судьба. Достаточно лишь увидеть, сколь обреченно выглядит Майки, сын Дейва, среди финального парада, еще и не зная о смерти отца, - чтобы понять, что и он отмечен родовым проклятием.

Трагический Фатум. Не античный, но постхристианский - герой уже ничего не преодолевает, не бросает вызов богам или невозможным обстоятельствам, он изначально - жертвенный агнец. Именно такого героя очень точно, во всех оттенках - от вспышки бессильной ярости до полной покорности перед лицом несправедливой расправы, - и играет Роббинс. Вся его работа - выдающийся портрет обреченного, раздирающее повествование обо всех жертвах сразу - в одном лице.

Конечно, за пределами ближайшего пространства картины, которое окружает Роббинса и Пенна, слабых мест хватает. Середина картины явно затянута, в отдельные моменты все-таки есть ощутимый привкус мелодрамы, Шон-Бекон прорисован бегло, схематично, на него будто недостало краски. Однако - и это главное, как представляется, - Иствуд сумел сделать слышным шепот жертв. Это еле слышные голоса тех, кто приговорен, кого первого затянет стремнина, - среди рева своеволия, среди криков ослепших праведников. Река смывает имена, а также тех, кому они принадлежат. Она течет сама по себе. Ей нет дела ни до жизни, ни до смерти, и когда чей черед - спрашивать бессмысленно.

Но можно попытаться хотя бы услышать того, кто пишет свое имя рядом с твоим, - и тогда он задержится на берегу, с тобой... может быть.