Интересно было бы узнать, какими критериями руководствуется человек, покупая билет в театр. Не на старый и известный спектакль, а на премьеру. Да еще премьеру не любимого театра, а антрепризы. Это в 20-е годы были широко распространены социологические опросы в зрительных залах, составлялись различные диаграммы, графики, сейчас совсем не то.

Возникли эти мысли после премьеры спектакля "Трактирщица", осуществленного продюсерской компанией "Независимый театральный проект". Особой рекламы не было, многометровые растяжки не колыхались над московскими улицами, но немаленький зал РАМТа был полон. Татьяну Васильеву, исполнявшую заглавную роль Мирандолины, хозяйки гостиницы, или иначе - трактирщицы, любят очень многие зрители, но неужто все кресла заняли ее поклонники? Тогда можно искренне порадоваться за актрису. Или, может, привлекла пьеса Карло Гольдони, уже долгие годы не появлявшаяся на московской сцене? Опять же, нет уверенности в том, что многие пришедшие в театр когда-либо читали ее. Не одни же выпускники театральных вузов составляли зрительный зал. Вопросы остаются без ответов. Но что можно точно, без сомнений и колебаний отметить - театр по-прежнему любим зрителями, и никакое другое визуальное искусство не станет его могильщиком. Aминь.

Но вернемся к спектаклю. При слове "трактирщица" память услужливо вызывает почему-то не женский образ, а облик (на фотографии из "библии" актеров и режиссеров "Моя жизнь в искусстве") седого с черными бровями Станиславского в нарядном костюме и с несколько тупым выражением лица. Его кавалер Рипафратта был ловко одурачен, наверное, фотограф запечатлел именно этот момент. Ярого женоненавистника обвели вокруг пальца, обольстили, и он влюбился, как мальчишка. Сила женских чар оказалась сильнее любых мужских внутренних установок. Эта же история происходит и в нынешнем спектакле. Но рассказана она нарочито жестко, без сантиментов и лукавства. Зато смешно. Хотя и этот смех, точнее, не он сам, а приемы, которые его вызывают, намеренно приземлены.

На сцену, обогнув деревянные задрапированные стильными гобеленами беседки-кабины, выходят два кавалера. Поставленные на колеса беседки очень мобильны, когда надо √ выстраиваются в анфиладу, когда надо √ разъезжаются, превращаются в отдельные "номера". Другое дело, что иногда, не рассчитав расстояние, их выкатывают чересчур близко к краю сцены, и они загораживают действие в глубине, или "забудут" отдернуть полог, и он также не улучшит широту обзора, но вот это-то легче всего исправить. В программке услужливо напечатано примечание, что "кавалер - это дворянин без титула, но награжденный орденом". (Постоянным отличием "Независимого театрального проекта" (НТП) от других коллективов, в том числе и стационарных театров, являются прекрасно изданные программки, содержащие максимум информации об авторах спектакля, о самом НТП. Правда, иногда эти тексты становятся "палкой о двух концах": многие приведенные цитаты можно успешно использовать как аргументы не "pro", но "contra".) Итак, на сцене - два кавалера. Даже без примечания понятно, что они не простолюдины: на них красивые камзолы, элегантные шляпы, тонкие трости в руках и острые сабли в ножнах. Костюмы Виктории Севрюковой красивы, стилизованы под исторические с учетом современных веяний, наконец, забавны. Если пристально вглядеться в них, то задолго до финала можно понять, что произойдет. Мирандолина накидывает куртку, похожую на куртку лакея Фабрицио: знатным господам она предпочтет человека своего круга, которого любит. Правда, в спектакле не столько любит, сколько учитывает его любовь к ней.

Кавалеры, внимательно разглядывая публику, заставляют ее притихнуть, гаснет свет, и долгая пауза завершается началом диалога. Маркиз Форлипополи - Валерий Гаркалин и граф Альбафьорита - Георгий Мартиросьян продолжают задолго до них начатый спор Бедного и Богатого о цене знака внимания. Понятно, что ни один не примет точку зрения другого.

Режиссер Виктор Шамиров, вчитавшись в текст Гольдони, заметил много ситуаций, которые √ с небольшими подвижками √ приобретают совершенно сегодняшнюю расцветку. Это и не слишком приятное, но предоставляющее прекрасные возможности для отыгрыша расслоение общества, невероятное по изощренности мошенничество, нашествие из ближнего зарубежья гастарбайтеров, растущая независимость женщин и уязвимость мужчин. Ему не откажешь в зоркости. И приемы, которыми он создает спектакль, взяты им с улицы, разве только все в широкополых шляпах и кринолинах. Со сцены, к чести создателей, не звучит ни одно слово ненормативной лексики, есть просторечные выражения, это - да. Но в окружении авторских реплик, да еще, как указано, в переводе Алексея Дживелегова, они звучат неожиданно резко и вульгарно. Как могут быть вульгарны и в жизни. Но зал отвечает смехом: все узнаваемо, все понятно. Не думаю, что такой прием понравился каждому, но после антракта зияющих пустот в зрительном зале не появилось, значит - и отторжения не вызвал.

Насколько известно, часть критики спектакль не приняла, да что там - просто подвергла остракизму. Что несколько неожиданно, но это тема для другого выступления. Зато зритель принял! Вот где загвоздка. Часто обозреватели пишут о слабости пьес, о непрофессионализме режиссуры, замечая при этом, что зал все равно полон. Полон у Житинкина, у Астрахана. Хотя, по справедливости, и не только у них. Почему? Из-за падения уровня культуры? Или, может, из-за того, что сейчас в театры пришла та публика, которая раньше не могла сюда попасть, и принесла свои требования? Теперь она более состоятельна, а поход в театр - это свидетельство хорошего тона, культурное событие. Частью вернулся и прежний зритель, но уж он выбирает с осторожностью, со вкусом.

В застойные годы театр отчасти выполнял несвойственную ему по сути функцию оппозиционера, диссидента. Впрочем, в России так было почти всегда. Вспомним и театр - "кафедру" и "трибуну". В театр шли услышать хоть одно слово правды, глотнуть чуть-чуть свежего воздуха. Сегодня со свободой слова, тоже относительной, но куда более широкой, чем двадцатилетие назад, театр вернулся на то место, на котором он находится во многих странах: место развлечения, отдыха и неназойливого приобщения к культуре. Конечно, есть высокоинтеллектуальные спектакли. И они необходимы для здоровья театра, для его будущего. Но основная масса зрителей туда не ходит. И наверное, не должна ходить. Искусство и массовая культура не совсем одно и то же. Но и то, и другое имеет право на существование. Просто долгие годы нам внушали, что массовая культура - это плохо и неправильно. Вот и сказался закон маятника: качнуло в другую сторону. Но и массовая культура может быть низкопробной, а может - высокого уровня. Проблема в том, как определить границы и кто их будет определять. Ведь массовую культуру все привыкли игнорировать, как что-то недостойное внимания.

Да, люди соскучились по красивому и нежному, что часто отсутствует в жизни, но так хочется, чтоб все-таки было. И театр компенсирует им это, приглашая на мелодраму с happy end-ом, на костюмный спектакль. На полтора-два часа зритель отрешается от своей, кажущейся ему невыразительной, жизни и погружается в другой, может быть, сказочный мир. В ХIХ веке один из исследователей писал, что "во всех странах театр был верным мерилом и указателем общественного просвещения и духа времени". Значит, наш "дух времени" именно таков, что две гольдониевские актрисы превращаются в неотесанных торговок. Одна (Татьяна Кравченко) кого хошь заболтает, отбреет, своим необузданным темпераментом задавит и затопчет; другая (Агриппина Стеклова) с притворным смирением, нежным южным говором войдет в доверие и обведет вокруг пальца. Чего стоит сцена, когда они с бабским надрывом читают Цветаеву, Ахматову. Смешно? Очень. Но и грустно. Поэтам все равно: их стихи выдержат и не такое. Станут ли они нам ближе и понятнее? Остроумная пародия, предполагаемая режиссером, превращается в грубую насмешку, ничем не заслуженную.

Спектакль балансирует на грани привычного психологического театра с тщательной проработкой ролей и грубого балагана с утрированными ужимками, шутовскими кривляниями. Виктор Раков, исполняющий роль кавалера Рипафратта, рассказывает нам историю самодовольного и самоуверенного мужлана, попадающего в тонко расставленную ловушку. Чуть-чуть лести, подобострастного внимания, согласия с его убеждениями - и вот он заинтересован, уже не отторгает, хотя бы в качестве собеседника, такую ненавидимую особь, как женщина, а потом и влюбляется. Да так, что посочувствуешь силе его чувств. Актер, не забывая когда надо немного преувеличить переживаемые его персонажем эмоции, не позволяет себе нарушить законы комедии, ведя роль продуманно и логично. Но увы, кавалер Рипафратта участвует не в каждой сцене. Как и Фабрицио Владимира Мурашова, искренне ревнующий свою хозяйку, не понимающий её сложную интригу.

Печально становится от встречи с актерскими масками, не гибкими и подвижными, а почти закаменевшими. С одной стороны, это могло быть сознательным режиссерским приемом. Люди идут в театр и получают именно то, что рассчитывали. Комикующего, играющего на публику Гаркалина, вальяжную с ленивыми интонациями Васильеву - узнаваемых по другим антрепризным спектаклям, которые, кстати, идут на аншлагах. С другой стороны, это, возможно, просчет режиссера, который не смог преодолеть уже удобные для актеров типажи, и они, к сожалению, "подмяли" под себя его совсем иной замысел. Но мы видим то, что видим. И вольны по-своему трактовать результат общих усилий.

Многие реплики Гольдони воспринимаются очень живо, особенно когда Мирандолина оценивает крутящихся около нее мужчин. Не забудем, зал ведь на две трети - женщины. И когда героиня добивается своего, каждая зрительница, наверно, чувствует удовлетворение от успешно завершившейся военной операции. Может быть, этого достаточно для хорошо проведенного вечера. Может быть, этого достаточно и для "общественного просвещения и духа времени".