Михаил Лавровский, сын выдающегося хореографа Леонида Лавровского и балерины Елена Чикваидзе, сам в прошлом солист Большого театра Союза ССР. Закончив танцевать, перешел на преподавательскую деятельность. Поставил несколько балетов, в том числе для труппы Большого театра. Лауреат Ленинской и Государственной премий России. Народный артист СССР. Удостоен также многих международных наград.

Сегодня работает балетмейстером и педагогом-репетитором Большого театра. В этом году стал лауреатом Премии Москвы в области литературы и искусства за выдающиеся достижения в балетном искусстве и за педагогическую деятельность в Большом.

РЖ: Первый вопрос, Михаил Леонидович, будет, извините, бытовой. Есть такое бытовое любопытство. На церемонии награждения премиями Москвы выяснилось вдруг, что многие в России получают премию впервые, что Михаил Рощин никаких премий в России и в Советском Союзе никогда не получал, Алексей Казанцев и некоторые другие. А вы получали премии - и не один раз. Даже одну из рук Сержа Лифаря. Есть опыт получения премий, значит, есть и опыт их траты. На что вы обыкновенно тратите премии, их денежную часть?

Михаил Лавровский: Вы знаете, премия Вацлава Нижинского, которую мне вручал Серж Лифарь, - очень почетная, она была мне присуждена в Париже в 72-м году на гастролях Большого театра. За "Жизель", за роль Альберта, но она была не денежная. А вот премия Москвы, практически, из больших премий наших у меня - первая. Она денежная. Деньги деньгами, они никогда не мешают, но, помимо денег, мне очень приятно, что правительство Москвы иногда вспоминает о своих бывших, так скажем, героях.

РЖ: А вас наградили именно как педагога-репетитора Большого театра?

М.Л.: За заслуги в области искусства, хореографии и за подготовку молодого поколения в классическом репертуаре Большого театра к спектаклям.

РЖ: Вас одно время прочили в руководство балетом Большого театра. Чем закончилась эта история? Казалось, что вроде как вы и сами хотели и были у вас какие-то творческие идеи для того, чтобы их воплотить, именно руководя балетом Большого театра?

М.Л.: Мне лично никто не говорил, что я даже баллотируюсь на пост художественного руководителя балета Большого театра. Корреспонденты спрашивали, со стороны люди говорили, что будто где-то моя фамилия всплывала. Я сам ни от кого из руководства нашей страны и Министерства культуры такой информации не имел. Что касается моих творческих планов - конечно, я бы хотел очень поставить большой спектакль в Большом театре, потому что труппа потрясающая. Труппа Большого театра для меня - это лучшая труппа в мире. И солисты, и кордебалет, но это вариант нереальный. Для этого надо или самому иметь власть, чтобы что-то делать, или иметь какую-то серьезную поддержку: мне ведь помог очень наш великий хореограф Юрий Николаевич Григорович, когда он являлся художественным руководителем Большого театра. Он дал мне возможность поставить одноактный спектакль "Фантазии на тему Казановы" на музыку Моцарта.

РЖ: А кто сегодня, в принципе, руководит балетом Большого театра не по должности, а вот, скажем так, кто определяет художественную политику балета театра?

М.Л.: Не по должности, не по фамилиям?

РЖ: Нет-нет-нет.

М.Л.: Мне кажется, что определяют политику Большого театра все-таки артисты. Танцовщики и балерины.

РЖ: То есть то, чего они пожелают, то...

М.Л.: Как они свой талант, свои эмоции, свое видение репертуара и себя на сцене - как они это преподносят, так и определяют, мне кажется. Потому что все постановки, все назначения в репертуаре должны быть согласованы с теми актерами, которые могут это исполнить достойно, чтобы им было интересно танцевать те или иные спектакли, вот тогда получается настоящий взлет, взлет в искусстве балета или оперы, не важно. Я не знаю, как сейчас обстоят дела у руководства, но мне кажется, что все те хорошие спектакли, все те эмоции, которые получает зрительный зал, в основном исходят от артистов.

РЖ: Вы продолжаете сегодня танцевать, выходить на сцену?

М.Л.: Нет, если брать классический балет, я давно не танцую. Я считаю, что танцевать классический балет надо только молодым. Но если человек может, чувствует в себе силы и потребность на сцене сделать пластические спектакли, чтобы, так сказать, как-то выразить себя на сцене, находить другие формы, - это, конечно, возможно. И в драматических спектаклях, и в специально поставленных мною же самим. Это можно, я пытаюсь это делать.

РЖ: Вы ведь достаточно много работали в драматическом театре - во всяком случае, по сравнению с другими балетмейстерами, с другими хореографами-классиками, если можно так сказать. По-моему, была замечательная работа "Последняя ночь последнего царя" с Валерием Фокиным, где много было танцевального именно, или недавняя премьера в "Школе современной пьесы - "Прекрасное лекарство от тоски"... Ваша работа в драматическом театре - от невозможности что-то такое сделать полноценное в театре балета? или какой-то еще другой интерес вас увлекает?

М.Л.: Ну, во-первых, меня увлекает. Я очень люблю драматический театр. Я очень благодарен директору фирмы "БОГИС" Боголюбовой Галине Борисовне, я очень благодарен Валерию Фокину, Михаилу Крылову, Иосифу Райхельгаузу, которые меня приглашали, и я, так сказать, делал с ними спектакли. Но, конечно, плюс к этому - еще и от невозможности реализовать на сцене... Они все замечательные режиссеры, но когда человек создает спектакль как режиссер, он диктует - и правильно, что диктует, - что должно быть. И вы практически предлагаете режиссеру свой материал. А он, как режиссер фильма, монтажом уже занимается сам. Конечно, у меня есть желание делать своей спектакль, но это очень сложно. И по деньгам, конечно, прежде всего, потому что надо делать свою антрепризу, надо находить спонсоров, и денег, в общем, на настоящий спектакль у меня нет. Так что тут сочетается: и то, что мне нравится драма, и то, что у меня нет возможности поставить спектакль самому.

РЖ: Когда сегодня смотришь афиши того же Большого театра, читаешь там, что идет классический балет. Но вот недавно я вдруг узнал - не о балете, а о парфюмерии, простите. Зашел в магазин и узнал, что наши знаменитые одеколоны советские, "Шипр" и другие, - не те, которые были когда-то. Сами запахи - другие. Когда мы видим в афишах - прошу прощения за такое вроде бы несопоставимое сравнение театра и каких-то запахов, - но когда мы видим в афишах, что балет поставлен Петипа, это - тот же самый балет, он неизменен, или все-таки они достаточно сильно меняются?

М.Л.: Они меняются, бесспорно, потому что техника растет, техника идет вперед. Допустим, спектакль поставлен в Ленинграде, например, "Спящая красавица". Она, насколько я знаю, скрупулезно восстановлена хореографом точно так, как была когда-то поставлена Петипа. Костюмы, танцы, все - никаких добавлений, новшеств именно технических, через технику выражения актера на сцене, там нет. Такие тоже есть варианты. Но вот у нас, в Большом, допустим, с "Лебединым озером" - несколько иная ситуация. Акт лебедей, например, и все шедевры оставлены такими, какими были. Общая режиссерская концепция, допустим, Злого гения, Принца, так сказать, смысловое и философское пребывание на сцене идут, как они придуманы хореографом. И - обрамляющие хореографические куски. Повторяю, жемчужины Петипа танцуются по-старому, что-то другое, конечно, меняется. И эти перемены зависят, конечно, от вкуса и таланта балетмейстера. Например, "Лебединое озеро", созданное Григоровичем, - это же создал блистательный мастер! Вкус - это тоже признак таланта. Григорович сделал свой спектакль, новый, современный, с большим количеством техники, которая сейчас необходима, - уже ведь XXI век идет... Тут очень трудно придраться, обвинить кого-то. Я считаю, что если вы кардинально меняете спектакль, вы должны менять его полностью. Но акт лебедей в "Лебедином озере" настолько поставлен гениально - и музыкально, и правильно - мастером, что его трогать не надо. Григорович это делает со вкусом, делает мастерски. У него есть вкус, помимо таланта хореографа великого и режиссерского таланта. То, что он делает, мне лично нравится.

РЖ: Я понял, что каждый, кто начинает восстанавливать балет, что-то добавляет, даже если он того не желает, а просто из нового понимания времени...

М.Л.: Конечно.

РЖ: Сейчас в репертуаре Большого театра очень много восстановлений. И вдруг видишь, что балеты эти чего-то лишаются. Скажем, последняя премьера, "Легенда о любви"...

М.Л.: Да-да-да.

РЖ: Я не профессионал в этой области, но техника мне кажется действительно блестящей и, видимо, соответствует прежнему высокому уровню, но чего-то не хватает. Вот вы, педагоги, вы, которые участвовали в тех великих спектаклях Григоровича, почему чего-то вы не можете передать? Может быть, такой наивный, глупый вопрос.

М.Л.: Нет, все правильно. Почему? Понимаете... Меняются времена - и мы меняемся вместе с временами. Юрий Николаевич, когда создавал свои шедевры, создавал с поколением в основном 60-х годов. Разница у нас с ними - 14-15 лет. Это практически одно поколение. Мы мыслили, так сказать, дышали одними страстями, одним воздухом. Потому было удобно работать: то, что было понятно и созвучно хореографу, который нам предлагал видение того или иного образа, и нам было близко. Потому, наверное, получались такие шедевры. Адырхаева, Тимофеева, Плисецкая - величайшая балерина современности, Марис Лиепа, Тихонов - все это танцовщики и балерины уровня очень большого, мастера великие, и одним дыханием они создавали спектакли с Юрием Николаевичем. Сейчас - другое время, другие страсти, другие формы. Замечательные у нас есть балерины и замечательные актеры. Мне кажется, на них надо создавать свои спектакли, но, конечно, желательно, иметь такую же глыбу таланта, как Григорович. Если у них появится такой хореограф, тогда это будет, действительно, новый рывок вперед. Но в искусстве всегда так идет: взлет-падение, взлет-падение. Я говорю об эмоциональном воздействии, о правде выражения своих чувств на сцене, потому что техника, в общем, растет, чистота техники очень сильно поднимается. Но, повторяю, мне кажется, нужны хореографы - такие, как Григорович.

РЖ: Вдруг понимаешь, что глаза у танцовщика или у танцовщицы тоже значат очень многое.

М.Л.: Конечно.

РЖ: Их яркий огонь тоже является частью танцевальной партии. Сейчас не увидишь того волнения в руках, - нет, не знаю, не могу это сформулировать на словах. Вот это, кажется, и есть то, чего вы не можете передать, чего не можете вложить им, что называется, уже не в руки, а в душу. Или - есть что-то, к чему сегодняшние молодые танцовщики просто не готовы? И вы не можете их заставить вот, что называется, волноваться сильнее, чем они могут?

М.Л.: Я понимаю, о чем вы говорите. Ну, вот как вам пример. У меня есть ученик, мальчик, 15 лет. Очень хороший мальчик, замечательный, очень умный, хороший, у него есть интеллект. То есть, если брать современную молодежь, которая загублена за эти 20 лет перестройки, загублена наркоманией, пьянством, бездуховностью, незнанием истории своей страны, классической литературы (а ведь литература, пусть подсознательно, в вас вносит культуру), - так вот он в этом смысле - хорошее исключение. Но, вот я ему рассказал, что я был энтузиастом и что все наши великие артисты были энтузиастами. Этого он понять не может. "А вы сколько денег получали?" Я говорю: "Нет, денег я получал достаточно от государства, мы не были бедными. Но когда я что-то делал или меня просил что-то сделать тот или иной хореограф, я делал это потому, что мне нравилось, делал на энтузиазме. Я мог не спать ночами, после спектакля оставаться с ним и работать для него, для этого хореографа. Мне была интересна работа. Безвозмездно". Вот этого он понять не может. Уже другое поколение, другие взгляды, они уже ограничены рамками: если я что-то делаю, я за это должен получить деньги. И переубеждать их бессмысленно, а, может, и не надо. Другое время. Вот так и в спектаклях. Понимаете? Когда танцевало поколение мое, другие были ценности. Это ни в коем случае не говорит, что сейчас плохие люди, артисты. Нет, у них свои плюсы, но между нами - пропасть очень большая. Гамлет сказал: "Порвалась связь времен" - вот это существует между нами и молодым поколением, идущим вслед за нами.

РЖ: Скажите, а оттого, что наши звезды, все лучшие танцовщики, переходят на репетиторскую и педагогическую работу - проблем в педагогике становится меньше? Вообще - есть ли сегодня проблема педагогики в хореографии, в классической хореографии?

М.Л.: Трудный вопрос... Есть. Я вот беру двух педагогов, не обижая других. Гениальный танцовщик всех времен - Вахтанг Михайлович Чабукиани. Да, техника идет вперед, но по дарованию, по силе личности на сцене - другого нет. По-настоящему, то есть не мальчик прыгающий, когда сегодня прыгает один, завтра - другой будет прыгать лучше, а талант человеческого тела и эмоций, которые идут на зал. Я другого такого не видел. Но вот педагоги самые лучшие, какие были для меня в мире, это - Ермолаев и Месерер. Они умели показать людям, как надо заниматься, как надо танцевать нам. Потом пошли такие глыбы таланта, как Васильев, Нуриев, Лиепа, Фадеечев - это же уникальные танцовщики. Но Ермолаев с каждым работал так, как подходит этому танцовщику и данному времени. Он чувствовал, какой тот или иной образ в данное время требует интерпретации на сцене. Потому он очень помог всему поколению 60-х годов создать такую большую славу русского советского балета. Таких педагогов не каждый имеет, к сожалению.

РЖ: Одно время у вас была своя школа. Сейчас она есть или нет?

М.Л.: Нет. И сейчас она будет школой Лавровского, моего отца, а я из школы уже ушел. Там замечательный директор - Жанна Борисовна Васильева, очень талантливый человек, вообще - умная, талантливая женщина, очаровательная, а я, честно говоря, не успеваю, а просто так находиться в школе не хочу. Надо с детьми быть, помогать им, за ними следить. Но она это замечательно делает, и замечательные педагоги там работают.

РЖ: Вам не хватало того, что есть в классических училищах - и Московском, и Ленинградском?

М.Л.: Вы знаете, многие люди тогда увлеклись педагогикой. Наш балет - как отголосок остался от прошлых времен, когда он был флагманом, наряду со спортом, цирком, симфоническими оркестрами. То, что мы делали лучше других в мире. Пальто, машины мы делали хуже, а здесь - были первыми. И естественно, правительство и наша страна выставляла нас вперед. Это было наше лицо. Действительно, никто лучше нас не делал этого и, кстати, не делает сейчас: и музыканты лучшие, и цирк наш лучший, и спортсмены наши лучшие, как их ни раскидывает наша система, ни уничтожает, ни разбрасывает, все равно они - лучшие. Так же было с балетом. И потому очень многие, особенно девочки, стремились, конечно, в это прекрасное искусство попасть. Но не все попадали в МАХУ. И когда появилась возможность в нашей стране организовывать частные школы, мы решили с Жанной Борисовной организовать свою. Она была бесплатная тогда для тех мальчиков и девочек, которые имели способности, но по тем или иным причинам не попали в МАХУ или в другое училище.

РЖ: А как вы относитесь к огромному количеству сегодня частных школ, в том числе в области балета. Я смотрю, например, обыкновенную газету объявлений. Актерские школы идут там по числу объявлений на втором месте, наверное, после новых окон и врачей-урологов...

М.Л.: Ну, тут 50 на 50. 50% - это просто отмывание денег, хотят заработать любым способом, а 50% - когда люди искренне хотят создать что-то, чтобы помочь молодому поколению. Тут нельзя сказать однозначно.

РЖ: В драматическом театре как-то повелось, что удается сохранять библиотеки и даже превращать квартиры в мемориальные. Недавно узнал, что будет и музей Галины Улановой. Вы ведь тоже, что называется, потомственный человек, продолжатель династии. Музей вашего отца, Леонида Лавровского, будет или нет?

М.Л.: Покамест я не могу сделать даже доску на доме, где последние годы жил Леонид Михайлович Лавровский. Я не знаю, что будет, потому что у нас одним можно все, другим... Не получается. Мне трудно сказать, как это будет, не могу ответить вам на этот вопрос к сожалению. Я пытался, говорил, писали в правительство не только я, но и актеры, ГИТИС. Все. Но... Надеюсь на лучшее, может получится когда-нибудь.

РЖ: Будем надеяться.

Беседу вел Григорий Заславский.