Смагина Евгения Борисовна - поэт, переводчик с греческого, коптского, древнееврейского и арамейского, немецкого, французского и других языков. В ее переводах публиковались новогреческая поэзия и проза, коптские и древнегреческие тексты, книги Ветхого Завета, научные труды.

Е.С.: Некоторые стихи мне давали переводить заново, хотя они существовали уже по-русски, причем в очень хороших переводах. Так было в случае с Кавафисом. Некоторые его стихи до меня переводила Софья Борисовна Ильинская, прекрасный переводчик и крупнейший специалист по современной Греции. Хрестоматийное стихотворение Кавафиса "Город" было у нас известно именно в ее переводе. Но мне оно очень понравилось в оригинале, и еще студенткой я перевела его и показала Софье Борисовне. Она проявила редкое благородство и широту взглядов: вместо того чтобы щелкнуть (в общем, заслуженно) нахальную девчонку по носу, включила мой перевод вместо своего в сборник Кавафиса, и с тех пор "Город" существует в моем переводе, хотя ее был ничуть не хуже.

Евгения Смагина. Фото Елены Калашниковой

Людей сталинской эпохи мало учили иностранным языкам, и немногие читали зарубежную поэзию в оригинале (стихи вообще приятнее читать на родном языке, особенно если чужой знаешь не очень хорошо). Но отчасти благодаря этому в России выработалась очень хорошая школа и традиция художественного перевода.

Известно, что многие замечательные поэты, которых в советское время не очень много печатали, зарабатывали переводами. Помню, наш крупный египтолог, покойный Исидор Саввич Кацнельсон, очень хвалил переводы А.А.Ахматовой с древнеегипетского. Он делал для нее подстрочники и смотрел результаты ее работы. По его словам, работать с ней было не только интересно, но и легко. Кстати, один из мужей Ахматовой - В.К.Шилейко был известным востоковедом...

РЖ: Кем вы себя больше ощущаете - поэтом, переводчиком или ученым?

Е.С.: Поэтом? Скажем так, стихотворцем. И научным работником. Переводчиком считаю себя просто потому, что постоянно перевожу. А ученым, равно как и поэтом, пусть меня назовут другие, если я того заслуживаю.

РЖ: Что вам чаще приходится переводить - поэзию или прозу?

Современную прозу - новогреческих прозаиков - я переводила лишь однажды. Что касается других прозаических переводов, это в основном переводы с древних языков. Самая крупная моя переводческая работа - большой коптский манихейский трактат. В этой работе мне пришлось восполнять многочисленные пробелы, которые всегда есть в древних рукописях. Восстанавливают их по обрывкам слов или по контексту - по формам окружающих слов, по синтаксису фраз, наконец, по смыслу.

РЖ: На это у вас, наверное, уходило много времени?

Е.С.: Порядочно. Но когда занимаешься такой работой, ход времени не всегда замечаешь.

РЖ: Какой перевод был для вас самым интересным?

Е.С.: Очень интересно было работать над упомянутым коптским манихейским трактатом. Этот письменный источник до меня был мало изучен, по нему я написала большую монографию.

Что касается поэзии, я люблю переводить стихи рифмованные, с четко выдержанным размером. Верлибр для меня не поэзия. В одной из своих статей в "Новом мире" за прошлый год С.С.Аверинцев очень точно сказал (цитирую по памяти): верлибр оправдан только на стыке традиционной поэзии и прозы, тем самым он выражает некое "напряжение", создающееся на этой границе. Как, например, происходит в поэзии Блока.

Меня удручает то, что чуть ли не все новогреческие поэты сейчас перешли на верлибр. При переводе, конечно, можно уловить внутренний ритм и в этой поэзии; но даже при чтении свободных стихов Кавафиса бывает обидно за поэзию... По-моему, повальный переход на верлибр - признак деградации поэзии.

Некоторые из греческих поэтов, когда приезжали в Москву, просили меня почитать что-нибудь свое, а послушав, говорили: "Так ты пишешь в рифму, с размером?" - как бы намекая на то, что в нынешнем сезоне этот фасон не в моде. Звучало это довольно смешно.

РЖ: С какими трудностями вы сталкиваетесь при переводе современной греческой поэзии? Верлибр вам не близок, а нынешние поэты пишут именно верлибром...

Е.С.: Это зависит от поэта: они все разные. Только средних стихотворцев можно подогнать под одну гребенку.

РЖ: Инициатива перевода этих поэтов исходила от вас или от издательства?

Е.С.: Чаще всего это был заказ издательства.

РЖ: Чем отличается подход западных переводчиков от отечественных?

Е.С.: Специально я не занималась этим вопросом, но видела разные переводы. Например, как-то видела удачные переводы стихов Блока на немецкий, например, "О доблести, о подвигах, о славе..." в нескольких вариантах - передан и размер, и рифмовка, и образность. Впрочем, на немецкий русская поэзия переводится легче, чем на большинство других западных языков, просто в силу особенностей этого языка: слова по длине в среднем сопоставимы с русскими, система стихосложения силлабо-тоническая, да и по строю немецкий язык ближе к русскому, чем, скажем, английский или французский.

Дословный перевод стихов, хотя, конечно, и не передает их вполне адекватно, может быть важен просто как источник информации; полезен он и как вспомогательное средство, если читатель слабо знает язык оригинала.

РЖ: Еще одна задача переводчика - передать ритмическую структуру текста...

Е.С.: Да; не только в нынешней поэзии, но и, например, в коптских манихейских псалмах есть ритм, который нужно передать. В античной поэзии, как в последующей европейской, ритм упорядочен и рассчитан до слога, до половины слога; но там стихосложение основано на долготе слогов, что нельзя в полной мере передать по-русски. Поэтому русские переводы древнегреческих и латинских поэтов никогда, пожалуй, не сумеют адекватно передать все несравненное очарование оригинала: как ни старайся, получается так, что-то приблизительное, нерифмованный дольник. У ближневосточной поэзии другие принципы - стих разделяется на ритмические группы по 2-3 ударения в каждой, и количество слогов в группе варьируется; это гораздо проще переводить вольно.

Что же касается научного перевода письменных источников, там такой вопрос просто не стоит. При этой работе нужно, с одной стороны, стараться передать все то, что содержит текст, а с другой, написать его по возможности нормальным русским языком.

РЖ: Какая работа оказалось для вас самой трудной?

Е.С.: Наверное, труднее всего было в самом начале. Еще студенткой я перевела хрестоматийное стихотворение греческого поэта К.Варнаиса, по-русски называющееся "Обреченные". Моим первым редактором был известный переводчик Алексей Васильевич Парин. Моя работа ему в принципе понравилась, и несмотря на то, что в ней было много разных ляпов (которые пришлось исправлять), он стал давать мне также другие переводы. Можно сказать, что в переводе он был моим крестным отцом.

Прошло время, я более или менее "набила руку". Это, с одной стороны, хорошо, а с другой - представляет некоторую опасность: нужна свежесть в подходе к каждому автору и произведению, каждого следует читать как бы "в первый раз".

РЖ: Как переводчику-профессионалу сохранить эту свежесть восприятия?

Е.С.: Набоков в моем любимом романе "Дар" очень хорошо описал процесс стихотворчества: "...пульсирующий туман, который вдруг говорил человеческими голосами, и из них нужно было отыскать единственно правильный". Когда пишешь стихи, чувствуешь себя не музыкантом, а инструментом, на котором кто-то играет. Всегда ощущается некий "небесный прообраз" стихотворения, и пишущий старается, насколько возможно, приблизиться к этому прообразу.

При переводе поэзии роль такого прообраза исполняет (в основном) оригинал. Я бы так сформулировала один из основных принципов художественного, в особенности поэтического, перевода: переводчик должен уважать автора оригинала больше, чем себя. Случалось видеть переводчиков, даже из числа известных поэтов, которые намного больше уважают себя, чем оригинал; более того, они ставят это себе в заслугу и обижаются на редактора, когда он им на это указывает.

РЖ: По-вашему, редактор нужен всегда?

Е.С.: По-моему, да - во всяком случая, прозаику. С поэзией дело, конечно, обстоит сложнее: поэтический текст гораздо меньше поддается редактированию, у этой литературы свои законы. Но и здесь не все так однозначно.

Иногда первые слушатели моих стихов - близкие, друзья, коллеги или учителя - делают некоторые замечания; иной раз авторское самолюбие бывает уязвлено, но, по зрелом размышлении, я чаще всего обнаруживаю, что замечание правильное и его следует учесть, подобрать другой вариант. Стихи на одном трудолюбии и холодном ремесле не напишешь, но править и совершенствовать можно очень долго.

Мама рассказывала про своего одноклассника, ныне довольно известного поэта. Его юношеские стихи изобиловали забавными безграмотностями: например, слово "блудить" он употреблял в значении "блуждать". Когда ему на это указывали, советовали почитать классическую поэзию и чему-нибудь поучиться, он с завидной твердостью отвечал: "Нет! Я не хочу терять поэтическую индивидуальность". От великого до смешного, как известно, один шаг; поэт, конечно, "сам свой высший суд", но если не учиться ни у кого и не слушать никого, кроме себя, неизбежно дойдешь до комизма.

А что касается прозы, тут, по-моему, редактор нужен всем.

РЖ: При работе над произведениями, ранее уже переведенными на русский язык, вы читаете "конкурирующие" переводы?

Е.С.: При работе, на всякий случай, не читаю. Прежний перевод может "засесть" в мозгах и помешать работе: все время вместо своего перевода будет всплывать в памяти чужой; или начнешь стремиться во что бы то ни стало сделать "не так, как у него", вместо того чтобы стараться сделать "как лучше". А потом, по окончании работы, конечно, читаю чужие переводы - ведь интересно.

РЖ: Когда вы приступали к переводам Кавафиса, то уже знали переводы Бродского?

Е.С.: Переводы Бродского мне до того времени и не попадались. Впрочем, он делал перевод с подстрочников, к тому же, насколько понимаю, с английских; а это очень меняет дело. Бродский, что говорить, гениальный поэт, его поэтическая личность не меньше, чем у Кавафиса; и в данном случае у него в переводах получился не Кавафис, а типичный Бродский. Совсем другая интонация (не настроение, а именно интонация, она же у Бродского очень своеобразная), словарь, синтаксические обороты. Если это и переводы, то очень сильно авторизованные. Очевидно, тут сыграла роль не только могучая индивидуальность Бродского, но и посредство английского перевода.

РЖ: Чем, по-вашему, перевод поэзии отличается от перевода прозы?

Е.С.: Тем же, чем поэзия отличается от прозы. С одной стороны, прозу переводить легче. Поэзия организована ритмически: если переставить одно слово, может сломаться вся конструкция. Если в прозе заменить слово другим (подходящим) синонимом, ничего не рухнет. Но прозаические вещи обычно больше по объему; в этом отношении прозаический перевод оказывается более трудоемким.

РЖ: В процессе перевода в переводчике соседствует и литератор, и критик, и редактор. На каком этапе чей голос преобладает?

Е.С.: На первом этапе, конечно, больше литератора, а когда перечитываешь и правишь - редактора и критика; хотя иной раз при переводе прозы ловишь себя на том, что начинаешь играть роль редактора по отношению к автору оригинала. Это опасно.

РЖ: Вы всегда чувствуете эту грань?

Е.С.: Сложный вопрос. Я не настолько уверена в себе, чтобы бестрепетно переходить эту грань, так что такой вопрос для меня и не очень актуален. Неуверенность в себе иногда мешает, но иной раз и помогает.

РЖ: По мнению многих переводчиков, сейчас на гонорарные переводческие ставки жить невозможно. Вы согласны с этим мнением?

Е.С.: Почему невозможно? Многие именно так и живут.

РЖ: Вы имеете в виду переводчиков художественной литературы?

Е.С.: В том числе. Конечно, приходится и много работать, и по возможности искать издательства, где больше платят. Но это уж неизбежно.

РЖ: Наверное, большая часть их работы - неинтересные тексты...

Е.С.: Бывает и такое; но сейчас на издательском рынке не так уж мало предложений - можно выбрать, если ты зарекомендовал себя хорошим переводчиком. Кстати, иногда из неинтересного оригинала получается очень неплохая книгу - делают, так сказать, конфетку из... сами понимаете, какой субстанции. Переводчик может сделать из стилистически "серой" книги яркое произведение, хотя это, конечно, будет очень авторизованный перевод. Про некоторые переводы так и говорят, что они лучше оригинала. Упомяну роман популярного автора детективов А.Марининой "Стилист" - там интрига основана на том, что переводчик с японского превращал книги посредственного автора в мастерские художественные произведения.

РЖ: В вашей области сейчас много предложений по переводу?

Е.С.: Да, наши коллеги, специалисты по древнему Востоку, много переводят. Это не только важно для науки, но и выгодно с коммерческой точки зрения: Востоком, особенно древним, многие интересуются. Как сказал один востоковед: "Многие наши книги при выходе расхватывают, как горячие пирожки".

РЖ: Значит, в вашем переводческом цехе большая конкуренция?

Е.С.: В нашем - не очень, потому что эти языки знают немногие. Среди переводчиков с более распространенных языков существует конкуренция; но по-моему, если ты работаешь хорошо, аккуратно и достаточно быстро, тебя заметят. Наверно, важно и попасть, что называется, в обойму, иметь связи, оказаться на виду, но, все-таки, это вторично. Главное - хорошо работать...

РЖ: Вы занимаетесь переводом Ветхого Завета. Чем новый перевод отличается от уже существующего синодального?

Е.С.: Синодальный перевод во многих местах неточен, а иной раз и просто неверен. Прежние переводчики иногда домысливали значение текста, порой ориентировались на древние переводы Ветхого Завета, например, на греческий перевод - Септуагинту. Она представляет огромную ценность, но сделана с несколько другого текста, нежели дошедший до нас древнееврейский оригинал, так называемая "Масоретская Библия".

Нынешний перевод делается с оригинала Библии именно в том виде, в каком он дошел до нас, перевод надо делать в первую очередь с него. Но еще мы учитываем все варианты, важные разночтения в рукописях и древние переводы - кумранские рукописи, греческую, латинскую, сирийскую Библии.

Библеистика, в том числе текстология и филология, гебраистика (изучение древнееврейского языка) и вообще семитология за последние десятилетия шагнули далеко вперед - не говоря уже о новых открытиях, например, кумранских рукописях, где есть, в частности, библейские тексты и комментарии на Библию. Кроме того, изменился русский язык. Некоторые выражения, не совсем верно переданные в русском синодальном переводе Библии, уже укоренились в языке. Вот один пример известной фразы из Екклезиаста: "Все суета и томление духа". Слово "руах" в Ветхом Завете прежде всего означает "ветер", так что переводить эту фразу следует: "Все суета и погоня за ветром", что и сделал А.Э.Графов, переводчик Екклезиаста по нашему проекту.

РЖ: Попадались ли вам еще какие-нибудь фактические ошибки в существующем переводе Ветхого Завета?

Е.С.: Скорее - разные стилистические неточности. Например, в книге Даниила есть такой образ: царь, увидев видение, испугался, задрожал и изменился в лице. В синодальном переводе сказано: "И вид его лица изменился на нем".

А вот другой пример. Если переводить фразу по смыслу, то получится: "Вот что пришло ему на ум, когда он спал на своем ложе". В синодальном переводе это звучит так: "Вот видение головы его на ложе его".

РЖ: По-вашему, синодальный перевод Библии устарел?

Е.С.: Не в этом дело. Иногда, читая синодальный перевод, мы восхищаемся его точностью. Но, как я уже говорила, библеистика в последнее время шагнула очень далеко вперед, да и русский язык изменился. Кстати, при советской власти отделение церкви от государства возымело, кажется, одно прискорбное последствие: православное богословие разошлось с гуманитарной наукой. Конечно, и сейчас есть священники не только грамотные, но и высокообразованные, как, например, выдающийся ученый о.Георгий Чистяков, протоиерей о.Валентин Асмус. Но нередко попадаются и такие священники, которые в своей сфере не знают даже того, что знаю я - лицо мирское, вдобавок женщина, не православная и не христианка, получившее образование в советскую эпоху... Особенно бывает обидно за "свое" богословие, когда читаешь в западных научных изданиях древневосточных текстов: "Перевод, введение и комментарии доктора богословия Такого-то"... Представляю, как обидно бывает православным. Впрочем, в последнее время и это меняется: все больше европейски образованных людей приходит в богословие. (Есть некоторые идеологические издержки и аномалии, но это уже другой вопрос.) Надеюсь, в будущем во всех конфессиях будет больше образованных и культурных людей, а новый перевод Библии будет этому способствовать.

РЖ: Насколько, по-вашему, в переводе важно вдохновение?

Е.С.: Как я уже упоминала, при этой работе роль вдохновения во многом выполняет автор оригинала. Но и здесь, как при собственно поэтической работе, бывают разные периоды: то никак не удается сдвинуться с мертвой точки, то все как будто идет само собой. Может быть, в переводе еще играет роль усталость.

РЖ: А часто бывало, что Вы брали текст, но по каким-то причинам его бросали?

Е.С.: Бывало. Со мной такое часто случается: из-за лени, разочарования, неотложных дел, просто из сознания, что такой перевод вряд ли кому-нибудь понадобится. Помню, я прекратила работу над переводом фэнтэзи одного английского автора, оставила в черновом варианте перевод новелл французского автора XIX в. О.Барбэ д'Оревильи. Не думала, что эти работы кто-то востребует, и пока они остались в рукописи.

В последнее время многие думают, что знают английский язык; это одна из причин, по которым снизился общий литературный уровень переводов с этого языка. То же происходит и с библейскими переводами: людей, сколько-нибудь знающих (или воображающих, что знают) греческий язык, больше, чем знающих древнееврейский. Поэтому за перевод Нового Завета берется больше людей. Результаты иной раз просто анекдотические. В одном таком переводе выражение "Сущий на лоне Отца" (по отношению к Иисусу) приобрело следующий вид: "Который из чрева отцова явился".

Что говорить о переводах с современных языков!.. Например, с того же английского: здесь повторение "кто" и "который" по три раза подряд или деепричастный оборот типа "проезжая по сей станции, у меня слетела шляпа" - уже дело обычное. Иной раз при чтении приходится мысленно переводить "текст" на нормальный русский язык, чтобы хоть составить представление: что все-таки имел в виду автор?

Всем переводчикам я бы советовала прочитать книгу выдающейся переводчицы Норы Галь "Слово живое и мертвое". Кроме всего прочего, это очень занимательное и забавное чтение - в качестве иллюстраций приводится много переводческих "ляпов". Эта книга и мне много дала, хотя я прочитала ее уже после того, как сделала некоторые переводы. Особенно она будет полезна переводчикам прозы.

Казалось бы, в прозаическом переводе больше свободы, чем в поэтическом; но это иной раз влечет за собой шероховатости, стилистические огрехи, ошибки, вплоть до прямого искажения языка. В переводе произведения одного хорошего европейского писателя мне встретился оборот: "дым горящих полен". Нет ведь такой падежной формы "полен", есть "поленьев". Видимо, переводчик произвел ее по аналогии с формой "колен"...

РЖ: Насколько переводчику может быть интересна литература по теории и практике перевода?

Е.С.: Во всяком случае, читать это интересно. Думаю, в первую очередь начинающие могут почерпнуть оттуда много полезного. Хотя, конечно, главное тут - способности (переводческий талант - особый, он не тождествен таланту литератора и далеко не всегда ему сопутствует). Не менее важно знание языка, на который переводишь, - в нашем случае, русского языка. Что касается языка оригинала, есть, в конце концов, словари, справочники, комментарии, тезаурусы, к которым непременно должен обращаться даже умелый переводчик: иной раз и не знаешь, где тебя подстерегает досадная ошибка. А плохое владение родным языком, отсутствие чувства стиля никакие словари не компенсируют. Или нужен редактор, которого переводчик будет слушать.

Я, кстати, сама очень мало знаю семитские языки, поэтому наши семитологи и гебраисты очень тщательно редактируют мои переводы библейских книг. Но что касается, например, поисков нужного варианта, синонима, оборота в русском языке - тут я бываю полезна даже им, иной раз и хороший совет могу подать.

РЖ: Приходится ли вам переводить несколько произведений одновременно?

Е.С.: 2-3 вещи случалось так переводить. Но я сразу втягивалась в работу: иногда за день успевала поработать над двумя разными переводами.

РЖ: Это были тексты одной эпохи?

Е.С.: Не обязательно. Когда берешь текст и читаешь, сразу оказываешься в его атмосфере, в его среде. Если сегодня переводишь одно, а завтра другое, это, по-моему, не такое уж ненормально быстрое переключение. Это довольно нормальный ритм.

РЖ: Вы ставите себе сроки? Скажем, к 19-му перевести 10 страниц.

Е.С.: Нет, получается по-разному, где густо, а где пусто. Переводами занимаюсь нерегулярно - в первую очередь я научный сотрудник, а уж потом переводчик.

РЖ: Перевод какого текста занял больше всего времени?

Е.С.: Не могу сказать точно: все зависит от его длины и сложности. Как я уже упоминала, прозаические тексты длиннее, но поэтические гораздо более трудоемки, если считать, скажем, количество времени и труда на одну фразу, строку.

РЖ: Вы возвращаетесь к своим предыдущим работам?

Е.С.: Для переиздания иной раз и правлю. В художественном переводе встречаются исторические реалии, которые я когда-то упустила (например, некоторые подробности из жизни эллинистической эпохи при переводе "исторических" стихов Кавафиса), бытовые детали, которые нам непонятны потому, что мы живем в другой стране, трудные идиоматические обороты. В научных переводах случается пересматривать свои (иногда и чужие) предположения о значении текста, о содержании лакуны. Тогда, конечно, приходится править прежнюю работу.

РЖ: Как в этом случае вы переводили манихейские трактаты?

Е.С.: Это в первую очередь научный перевод. Так как это религиозные тексты, им нет аналога. Я старалась перевести их нормальным русским языком, нейтральным стилем, иногда используя библейские выражения или архаизмы.

РЖ: Вы ориентируетесь на то, что есть в русском языке? Или вводите новое?

Е.С.: Вводить новое надо очень осторожно, чтобы не получилось неуклюже или просто смешно. Русский язык - поистине бездонный кладезь, стилей в нем множество. Самое правильное - искать в русском языке стилевой аналог, как можно более близкий стилю оригинала.

РЖ: Существует понятие "старение перевода". Часто ли, по-вашему, надо делать новые переводы?

Е.С.: Это зависит от эволюции языка. Некоторые переводы живут столетиями. Бывает, что перевод, даже устаревший по языку, продолжает привлекать читателя. Мне нравится перевод "Илиады" В.В.Вересаева, но нельзя отказать в поэтичности переводу Гнедича, который, судя по всему, использовал архаизмы намеренно - имитировал гомеровский диалект, который сам по себе архаичен по отношению к древнегреческой литературе классической эпохи. И, скажем, переводы Жуковского с европейских языков очень авторизованы, но это тоже переводы, и они не потеряли своей художественной ценности.

РЖ: Что дальше собираетесь переводить?

Е.С.: Предстоит большая работа по новогреческим авторам. Но до этого надо закончить перевод нескольких библейских книг - Эсфири и, очевидно, Ездры и Неемии. Это не считая научной работы и собственных стихов.