Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Литература < Вы здесь
Эпопея шотландского тинейджера
Бэнкс И. Воронья дорога. - М.: Изд-во "ЭКСМО"; СПб: Изд-во "Домино", 2004. - 576 с. Тираж 5000. ISBN 5-699-05838-9

Дата публикации:  28 Апреля 2004

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

Прочитав книгу И.Бэнкса и пытаясь кратко выразить сущность ее своеобразия, я в конце концов выдумал довольно причудливое, но, кажется, верное сравнение: это роман "со смещенным центром тяжести". На протяжении пятисот с лишним страниц сюжет течет, в общем, в одном и том же русле: это повествование главного героя о нескольких годах своей жизни и жизни его семьи плюс кое-какие воспоминания о детстве плюс несколько "ретроспекций" (со сменой повествователя) о нескольких представителях предыдущего поколения той же семьи и их жизни в молодые годы... В общем, от начала и до конца - сплошные "родственники и знакомые Кролика". Но "сверхзадача" этого достаточно обстоятельного повествования - и соответственно, жанровый "масштаб" книги - изменяются по принципу "расширяющейся воронки". Автор "Вороньей дороги" умудряется несколько раз искусно обмануть ожидания инертного читателя. Открываясь как эпическое "семейное" полотно с примесью фэнтези и "черного юмора", роман где-то на полпути переключается в детективный регистр, а в итоге оборачивается книгой о постижении вечных законов бытия - в которое вплетена нить человеческой жизни. Бытовое здесь переплетается с космическим, а грубоватый сленг легко перетекает в разговоры на философские темы.

Роман начинается с фразы: "В тот день взорвалась моя бабушка". К счастью, это не привело к смерти старушки - ибо в лучший из миров она успела переселиться несколько раньше; в начале книги герой как раз и находится в крематории, на ее похоронах. Читая первые сцены, настраиваешься на что-то вроде "Незабвенной" Ивлина Во (традиция "черного юмора" в английской литературе весьма богата). Однако такая ассоциация оказывается поверхностной. Главный герой и основной повествователь романа по имени Прентис Макхоун (шотландская фамилия вполне закономерна: И.Бэнкс - шотландец и пишет о шотландцах, хотя и по-английски) присутствует на траурной церемонии, размышляя, не будет ли он в своем тинейджерском "прикиде" (мартенсы, джинсы и т.п.) выглядеть белой вороной; все остальные, стало быть, мыслятся как "черные" (в прямом и в переносном смысле). Вспоминает Прентис и один из разговоров с бабушкой Марго (ныне покойной), которая, сидя в инвалидном кресле, рассказала, как на нее кинулась ворона, из-за чего она упала с крыльца и сломала ногу.

Одним словом, "воронья" тема подчеркнута с самого начала - но дело не в птицах как таковых: "воронья дорога" - это дорога смерти. Для англофонных native speaker'ов данный фразеологизм, наверное, вполне прозрачен; и хотя в нашей с вами отечественной культуре ворон тоже связан с потусторонним миром, но у "них" эта связь, судя по всему, куда актуальнее. Впрочем, и русскому читателю постепенно становится ясно, что герой И.Бэнкса находится в процессе уяснения не то чтобы феномена смерти (слава богу, не младенец), а, так сказать, места и закономерной роли смерти в системе мироздания; причем в итоге Прентис приходит не к паскалевскому пессимизму, а к чему-то вроде философии "всеединства". Неудивительно, что при чтении "Вороньей дороги" попутно всплывает немало ассоциаций с русской классической литературой: от Пушкина и Баратынского - через Тургенева и Толстого - до Платонова и Набокова. Хотя, как всегда бывает при чтении хорошей книги, эти ассоциации отнюдь не мешают и не вызывают досады (мол, у Тургенева про то же самое было еще сто пятьдесят лет назад); ибо дело ведь не в проблемах и идеях как таковых, а в том, как они воплощены. А воплощены они И.Бэнксом своеобычно и интересно.

Раз уж речь зашла о литературных ассоциациях, отметим еще одну. Прентис и молодые люди его поколения в романе И.Бэнкса родились в конце 1960-х - начале 1970-х годов: они, так сказать, потомки эпохи хиппи - хотя этот аспект в книге не очень-то явствен (может, в патриархальной Шотландии не было хиппи?). А углубляясь в литературную историю, можно сказать, что герой "Вороньей дороги" кажется "наследником" Холдена Колфилда из романа Дж.Сэлинджера "Над пропастью во ржи". Ассоциация, может, и поверхностная, но закономерная, ибо у Сэлинджера повествование тоже ведется от имени тинейджера и коллизия "инициации" вплетена в экзистенциально-философскую проблематику. По возрасту получается - почти точный "внук": Колфилд родился в начале 1930-х, а герой Бэнкса - лет этак через 45-47. Стало быть, та самая бабушка Марго, с "взрыва" которой начинается "Воронья дорога", вполне могла быть подружкой некогда знаменитого сэлинджеровского "кэтчера" - если бы, конечно, сбежала из Шотландии в Штаты. (Чтобы не томить читателя, объясним все-таки, что "взрыв" бабушки мотивирован вполне обыденно: взорвался кардиостимулятор в ее груди, который забыли удалить перед кремацией.)

Роман И.Бэнкса опубликован в 1992 г., и его основное действие пролегает на рубеже 1980-1990-х годов. Кое-какие приметы того времени легко "опознаются": упомянуто и про радикальные перемены в Европе, вроде свержения Берлинской стены, и про Советский Союз - еще существующий как государство, хотя и объятый "перестройкой" (герой И.Бэнкса именует ее "отвязной перестройкой Горби"), и про войну в Заливе. Хотя эти "знаки эпохи" и не играют в жизни шотландских героев решающей роли, но "историческое" измерение времени полноправно существует рядом с "биографическим", "семейным" или "космическим".

О сосуществовании различных "типов" времени, о перетекании человека от одного "измерения" времени к другому, в сущности, и написан роман И.Бэнкса; во всяком случае, это одна из важнейших экзистенциальных проблем. Рубеж отрочества и юности в жизни Прентиса Макхоуна - балансирование между детским "миром-мифом" и "историческим" существованием; иными словами, выход из мира замкнутого и статичного - в жизнь, принимающую образ дороги (в том числе и "вороньей", конечно).

Главного героя романа нельзя воспринимать в отрыве от его семьи - хотя и не очень похожей на традиционный шотландский "клан", но продолжающей хранить некое родовое начало. Особенно большое влияние оказали на Прентиса отец и дядя - два брата, которые, хотя и занимаются оба писательским ремеслом, выглядят скорее антиподами, чем двойниками. Если Кен (отец героя) - абсолютный домосед, то Рори - неудержимый странник и путешественник: "многообещающий юноша, который не оправдал надежд родни, сделавшись профессиональным бродягой и фокусником-любителем. Надо заметить, что лучше всех ему удался фокус с исчезновением. С его собственным исчезновением". Чуть ли не в детском возрасте Рори покинул отцовский дом, задумав предпринять кругосветное путешествие, - но добрался лишь до Индии; проведя там много лет, изъездив и исходив эту страну вдоль и поперек, он вернулся в Лондон, где написал книгу путевых заметок под причудливым заглавием "Деканские траппы и другие чертовы кулички".

Братья-писатели разнятся и творческими манерами: сугубо "домашний" Кен обладает неуемной фантазией, выдумывая сказочные небывальщины и открывая в хорошо знакомых обстоятельствах неведомые глубины, - а "романтический" бродяга Рори выступает в основном как "документалист", описывая исключительно реальные факты. Кен - выдумщик сказок. Кстати, с самого начала романа мы узнаем, что между отцом и сыном завязался конфликт на идейной почве - по поводу веры в Бога. Впрочем, судя по сказкам, которые Кен рассказывает детям (не только своим собственным, но и соседским), у него, несмотря на декларируемый атеизм, все же есть нечто вроде стихийной религии - "космическое", пантеистическое мироощущение. И в своих сказках он по существу создает новый мир:

Он рассказывал детям удивительные истории. О Тайной Горе и о Звуке, Который Можно Увидеть. О Лесе, Утонувшем в Песке, и Деревьях из Окаменевшей Воды. О Медлительных Детях, и о Волшебном Пуховом Одеяле, и об Исхоженной-Изъезженной Стране. И дети верили всему. Они узнавали о далеких временах и давно исчезнувших местах, узнавали о том, кем они были и кем не были, о том, кем они станут и кем не станут.

Прентис вспоминает детство как "дни радужных перспектив; и мир был очень мал в ту пору, и в нем жило волшебство". И, думая об уже умершем отце, герой размышляет:

Пусть от всего этого веяло наивностью, пусть отцовские образы смахивали на галлюцинацию, но они тем не менее впечатывались в нашу детскую память, в мозгу оставалась картинка. <...> Чередуя научные факты с вымыслами, сказки - с прямыми нотациями, отец учил нас, что суть вещей переменчива и мы, как все остальные люди, самые важные существа во Вселенной и при этом полные ничтожества, все зависит от обстоятельств, а также от того, как поглядеть. Но индивидуум всегда важнее общества, и люди - это люди, они везде одинаковы. И если тебе кажется, что человек совершает глупый или дурной поступок, то ты, скорее всего, просто не знаешь всей правды.

Совершенно ясно, что сын такого отца непременно обнаружит склонность к философствованию. И постепенно отрочески взбаламученная душа Прентиса обретает некую осмысленную форму. Недаром он вспоминает диалог с отцом:

- Пап, а кто делает то, что взаправду?

- Никто и все. Оно само делается.

Податливое и легко проницаемое время детского мифа, в котором до поры существует главный герой книги, постепенно "отвердевает" - и это значит, что затянувшееся тинейджерство завершилось. Не принимая вначале пугающей простоты всеобщего закона, в итоге Прентис всем существом постигает горькую радость "самодвижущегося" мира, в котором смертельная чернота "вороньей дороги" - лишь одна из граней переливающегося многоцветья.

Можно было бы выразиться вполне тривиально, сказав, что книга И.Бэнкса - это "роман воспитания", где герой, как ему и положено, постепенно отыскивает смысл жизни. В целом это, может, и верно; но дело в том, что стиль "Вороньей дороги" противится столь жестким суждениям. Педалирование "педагогических" проблем очень упростило и обеднило бы мастерство автора - для которого важно, обходясь без морализаторства, рисовать жизнь как цельный поток, где полярные оппозиции (в том числе - решительное разграничение добра и зла) не столь важны, как идея приятия мира в целом, "как он есть". В этом смысле показателен отрывок, содержащийся в бумагах без вести пропавшего путешественника Рори:

...Все твои правды и все твои неправды, все твои несуразицы и все твои суразицы, все твои шики и все твои шпики соединяются и сливаются в единый звук: и смех, и стон, и вопль, и вздох, и повторяется он вечно, и на любом известном тебе языке несет он тот кратчайший смысл, который только и нужен тебе. И этот смысл предельно прост - он лишь оброс сложностями по пути. "Существуй", - говорит тебе Вселенная, и она не толкает тебя никуда и не тащит, если сам этого не позволяешь. "Вселенная, дай мне влиться в твой бешеный хаос", - говоришь ты. И вливаешься...

Между прочим, само заглавие романа в каком-то смысле "принадлежит" именно Рори: оно "заимствовано" из его черновиков. После исчезновения Рори осталась толстая папка, на корешке которой написаны две большие буквы: "ВД" - Прентис расшифровывает это как "Воронья дорога". Таким образом, намечается нечто вроде "романа в романе". Впрочем, записи в папке Рори нельзя однозначно отнести к художественному жанру: в большинстве случаев они до того невнятны и бессвязны, что кажутся зашифрованными (и думается, что для автора "обрамляющего" романа - И.Бэнкса - такая бессвязность есть своего рода метафора мира в целом). Однако, в сотый раз перечитывая невнятные строки, Прентис вдруг проникает в скрытый смысл некоторых из них: так, он догадывается, что дядя Рори не просто исчез, а был убит.

Но и наметившийся "детективный" поворот сюжета важен И.Бэнксу не столько сам по себе, сколько в качестве символического отражения тех перемен, которые совершаются в душе главного героя. Юность - время раскрытия "детских тайн". Повзрослев, Прентис понимает, что не все в детстве было так безоблачно, и пытается как бы "исправить" задним числом то, что еще поддается "исправлению". Потому расследование с наказанием (точнее, самонаказанием) убийцы совершается с запозданием на много лет. Точно так же много лет длившаяся безнадежная отроческая влюбленность сменяется в итоге "правильной" (и уже юношеской) любовью к Эшли - девушке, с которой Прентис знаком чуть ли не с пеленок.

Из огромного "клубка" детского мира-мифа постепенно, с трудом выкристаллизовывается "новый" образ бытия, словно бабочка из кокона. А в финале (в лучших традициях мировой литературы) круг замыкается. На сцену является представитель нового поколения: рождается племянник Прентиса, которого назовут так же, как звали отца героя, - Кеном. И, в свою очередь становясь "отцом" (крестным отцом Кена-младшего), Прентис говорит: "В свете последних событий я подверг скрупулезному пересмотру все свои высказывания насчет существования или несуществования некоего высшего разума в данный исторический момент и сделал соответствующие выводы". Это не значит, что герой уверовал в Бога; но, во всяком случае, мир открылся Прентису Макхоуну в подлинной многогранности.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Анна Кузнецова, Люди и структуры /26.04/
Водяные знаки. Вот и собрана коллекция текстов, с 60-х по 80-е бытовавших в ленинградском сам- и зарубежном тамиздате - окончен трехтомник "Коллекция: Петербургская проза (Ленинградский период)".
Ян Левченко, A Tribute to Lenin. Remixed /22.04/
В объективном анализе ленинской эволюции ("Политика переходной эпохи. Опыт Ленина") Евгений Плимак пришел к разоблачению вождя, чего, судя по всему, не хотел.
Аркадий Блюмбаум, "Самообладание" Мишеля Фуко /21.04/
Перевод "Истории сексуальности" Мишеля Фуко на русский язык закончен, три томика в наличии. Впрочем, не обошлось без некоторой экстравагантности.
Павел Проценко, Урок вероотступника - мучение для историка /20.04/
Исследование С.Л.Фирсова "Апостасия ("Атеист Александр Осипов" и эпоха гонений на Русскую Православную Церковь)" о забытом апостате и воинствующем атеисте эпохи "оттепели" вышла в свет к печальному юбилею: полвека назад послесталинское коллективное руководство дало сигнал новому гонению на Церковь.
Анна Кузнецова, Образ автора /19.04/
Водяные знаки. Ирине Лукьяновой в сборнике "Документ.doc" удалось невозможное - заинтересовать читателя.
предыдущая в начало следующая
Геннадий Серышев
Геннадий
СЕРЫШЕВ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Литература' на Subscribe.ru