Владимир Мирзоев - режиссер театра и кино. В 1981 году окончил ГИТИС, руководил театром-студией "Домино" в Творческих мастерских при Союзе театральных деятелей РСФСР. Поставил спектакли "Тлеющие угли" С.Беккета, "Возможности A" Г.Баркера, "Полуденный раздел" П.Клоделя, "Эскориал" М. де Гельдерода, "Праздничный день" О.Михайловой, "Мадам Маргарита" Р.Атайяда, "Фрекен Жюли" А.Стриндберга. В 1989 году эмигрировал в Канаду, где в Торонто основал театральную компанию "Горизонтальная восьмерка" и поставил более пятнадцати спектаклей. С 1994 года активно работает в Драматическом театр имени К.Станиславского и ряде других театров. В Москве им поставлены спектакли: "Женитьба" и "Хлестаков" по Н.Гоголю, "Голуби" М.Угарова, "Тот этот свет" А.Казанцева, "В поисках чудесного", "Укрощение строптивой" и "Двенадцатая ночь" В.Шекспира (все - Театр имени К.С.Станиславского), "Амфитрион" Ж.-Б. Мольера и "Сирано де Бержерак" Э.Ростана в театре имени Е.Вахтангова, "Две женщины" по И.Тургеневу в театре "Ленком", "Коллекция Пинтера" в антрепризе "Арт-Мост", "Миллионерша" в Театре Эстрады, "Тартюф" в Русском драматическом театре в Вильнюсе. В 2002 году в Мариинском театре - режиссер опер Вагнера "Зигфрид" и "Гибель богов". На телевидении поставил спектакли "Любовь" Л.Петрушевской, "Скорбное и сочувственное созерцание" М.Курочкина и "Русская народная почта" О.Богаева, а также телефильм "Учительница первая моя". Один из самых успешных в творческом и коммерческом отношении режиссеров постсоветского театра. Стилистика смешения жанров, исповедуемая им на протяжении десятилетия, вызывала жгучий интерес публики и не менее жгучее раздражение у критиков. Мало кто из современных режиссеров может похвастать такой широкой и преданной зрительской аудиторией.

---

Русский Журнал: Кем вы себя ощущаете - художником в романтически-мессианском понимании этого слова, коммерческим режиссером или профессиональным затейником, которому доставляет удовольствие дергать за ниточки зрительской души? Менялось ли ваше отношение к избранной профессии?

Владимир Мирзоев: Рефлексия по поводу своей "культурной миссии" или, напротив, "природного цинизма" - это, увы, не мой излюбленный жанр... Отвечая на ваш вопрос, могу сказать только одно: упражнения в театральном искусстве очень скоро размывают границу между реальным и иллюзорным. Жизнь в закрытых помещениях, ежедневная психодрама в работе с актерами, иероглифы человеческого духа, которые ты воспроизводишь вновь и вновь, держа перед дальнозоркими очами зачитанные до дыр тексты, - все это, конечно, меняет состав личности. Однако, в отличие от кинематографа, пробавляющегося и управляющего прозой жизни, язык современного театра насквозь пропитан миазмами поэзии. Это то самое болото, которое поддерживает правильный баланс газов в атмосфере Земли. Поэтому режиссер театра, не являющийся романтиком, с презрением относящийся к болотохождению, по сути дела - дурной профессионал.

РЖ: Можете ли вы сказать, что ваши спектакли отражают сегодняшнюю реальность - если не политические или социальные приметы времени, то, по крайней мере, его стилистику?

В.М.: Динамика взаимоотношений театра с первой реальностью не столь очевидна, как нам иногда кажется. Обычно инструмент театра используют, как Гамлет незабвенную "Мышеловку", то есть как способ выявить сокрытое, тайное, к чему бы это ни относилось. Здесь вполне логично возникает игра с политическими, сексуальными, интеллектуальными табу. Сегодня театр (невинная жертва демократии) в хвост и в гриву использует лексические и эстетические табу, которые, конечно, выглядят вяловато в сравнении с табу тоталитарной эпохи. Ну, прошел по сцене освежающий ветерок-матерок, ну, пощупал мальчик мальчика аки курицу в курятнике, а дальше-то что? Это крохи с королевского стола, и надолго их не хватит... А по-моему, ничего нет интереснее, чем разгадывать тайнопись истории.

РЖ: Вы работали с драматургическим материалом, который сейчас принято называть "новой драмой" - "Праздничный день" Ольги Михайловой, "Голуби" Михаила Угарова, "Глаз" Максима Курочкина. Почему же в последние годы вы ставите исключительно классику? Возможные объяснения: утрата интереса к современной драматургии, боязнь оступиться, тяга к комфортному существованию в проверенном временем художественном пространстве - кажутся слишком очевидными, чтобы быть истиной. Или же дело не в вас, а в драматургах?

В.М.: Прежде всего, вопрос не совсем корректен, потому что в прошлом сезоне я сделал два телеспектакля: "Скорбное и сочувственное созерцание" по новой пьесе Максима Курочкина и "Русскую народную почту" по сравнительно свежему тексту Олега Богаева... Я считаю, что "новая драма" исключительно теле- и киногенична, поскольку по эстетике это почти сплошь неореализм.

Классику я ставлю вот по какой причине. Чтобы вступить в содержательный диалог с коллективным бессознательным тысячного зала, нужно создать на сцене многослойный текст, который может быть прочитан десятком разных способов. Для этого, в свою очередь, нужны мощные мифологемы (не просто занятный сюжет, яркие характеры, талантливое письмо). Мы, случайно или нет, оказались в начале огромного цикла отечественной и мировой истории. Поэтому нас опять, как некогда наших прадедов, финалистов эры, глубоко волнуют фундаментальные основы бытия.

Нас тревожит архетип Начала. Страница перевернута, и мы испытываем мистический ужас перед Первыми словами, которые на ней проявятся. Я согласен: нужны новые слова, невозможно, мучительно опять и опять слушать уже сотни раз слышанное... И все же осмысленный творческий жест на театре (здесь и сейчас) это не нарушение табу - они ведь и без того нарушены, - но сдувание вековой пыли с поруганных скрижалей... Конечно, карнавал продолжается, и театру вряд ли удастся сесть на постную пищу. Но "прощаться с мясом" имеет смысл только ради встречи с чем-то более возвышенным. А мы все время прощаемся с говядиной, чтобы тут же встретить свинину или, скажем, индюшатину.

Театр не отражает первую реальность, театр ее дополняет, компенсирует - тем или иным способом. Это его истинная феноменология.

РЖ: Многие критики посчитали, что главная причина вашего обращения к Вагнеру - режиссерское ощущение исчерпанных возможностей драматического жанра и желание вступить на новую почву. После вагнеровских постановок вас, вероятно, впервые обвиняли не в вольном обращении с классикой, а наоборот - в робости. Понятно, что в Мариинке царь и бог - Гергиев, но могли бы вы, получив карт-бланш, пойти на радикальные решения: выбросить один или несколько актов, как в "Хлестакове" и "Сирано де Бержераке", или ввести непредусмотренного автором персонажа - кого-то наподобие проститутки Оли из "Двенадцатой ночи", распевающей ностальгические песни советских времен? Почему вы не решились на концептуальное хулиганство, за которое вас так преданно и верно полюбила публика?

В.М.: Агрессивная работа с партитурой в опере невозможна. Прежде всего, по экономическим причинам. Спектакль с купюрами в музыке (большими или не очень) никогда не сможет гастролировать. А зарубежные контракты - это основной доход Мариинки... Говорить о своей работе над "Кольцом" я не буду по двум причинам. Во-первых, условия моего контракта таковы, что я не могу высказываться об этом проекте вполне искренне и откровенно. Во-вторых, являясь в этом виде искусства новичком, хочу избежать преждевременных выводов.

"Концептуальное хулиганство" не считаю имманентным свойством своего языка. Все зависит от материала, с которым работаешь, от драматургии. Просто так сложилось, что последние лет пять я ставил в основном комедии. Отчасти этот выбор был вынужденным.

При желании я легко мог бы сделать из "Кольца" комическую оперу. Но зачем? Разве это не искажение авторского замысла? Вопреки расхожему мнению о моих работах, не устаю повторять, что всегда остаюсь верен не букве, но духу автора... Возможно, то, что кому-то из проницательных критиков показалось робостью, было на самом деле деликатным признанием в любви. Эта гениальная музыка меня спасала и воодушевляла на протяжении всего репетиционного периода... Теперь насчет "исчерпанности возможностей". Любой язык требует проточной воды: обновления, расширения, - иначе он пересыхает. Индивидуальный художественный язык подчиняется тем же правилам. Время от времени я затеваю игру на чужом поле, чтобы нарушить собственный стереотип восприятия сцены, человека на сцене, вообще человека в художественном пространстве.

РЖ: Среди молодых звезд, взошедших на поприще новой драмы за последние год-два, много актеров из вашей команды. Однако почти все они сыграли лучшие свои роли, лишь уйдя к другим режиссерам. Скажем, "Двенадцатая ночь" - виртуознейшая постановка, труппа безупречно следует воле режиссера, но, не увидев Скворцова, Хаева, Белого в других спектаклях, трудно понять, что перед нами - лидеры современной актерской школы. Почему, скажем, отлично начавший в "Голубях" и "Хлестакове" Владимир Скворцов не нашел себя в последующих ваших спектаклях? Возможно, в вашей команде может существовать лишь одна суперзвезда - блистательный Суханов?

В.М.: Я очень радуюсь успехам "моих" актеров на малых сценах, на маргинальных площадках, откуда новая драма однажды обязательно шагнет в центр. Я с удовольствием буду вновь сотрудничать с теми, кого вы назвали выше, особенно в области ТВ. Как я уже сказал, актерская манера, спровоцированная новой волной, очень киногенична... Однако в центр своих спектаклей, идущих в Театре им. Вахтангова, Ленкоме или в Театре им. Станиславского, я, к великому сожалению, поставить этих молодых людей не могу. По той же причине, по какой не могу поставить на этих площадках современную пьесу. Здесь другие энергии, другие смысловые нагрузки.

РЖ: Насколько нам известно, вы не оставляете идеи снять телесериал. У вас уже есть опыт сотрудничества с ТВ - фильмы "Учительница первая моя", телеспектакли "Любовь" по Петрушевской, "Скорбное и чувственное созерцание" по Курочкину. Какими возможностями вас привлекает телевидение?

В.М.: Еще одно игровое поле. Не более того.

РЖ: Слухи о вашем предстоящем назначении художественным руководителем Театра им. Станиславского последнее время носят характер утверждения. Уже появились советы: например, по примеру Товстоногова, разогнать старую труппу, набрать своих актеров и далее управлять железной рукой. Скажите, вы готовы стать хозяином театрального дома? Как вы представляете технологию руководства собственным театром?

В.М.: Разгон трупы - вещь немыслимая, как юридически, так и этически. Что этим уволенным актерам прикажете делать? Побираться?.. Думаю, что сегодня тоталитарная метода руководить чем бы то ни было говорит лишь об убожестве воображения руководителя. "Хозяином", "барином" в театральном поместье быть не собираюсь по одной простой причине: мне категорически неинтересны актеры-холопы... Моя задача: делать толковые спектакли - остальное приложится.

Беседу вели Владимир Забалуев, Алексей Зензинов