Приход весны не повлиял на репертуарную бедность московских концертов; их программы настолько же предсказуемы, насколько обязательны в любом городе улицы Советская, Коммунистическая и Ленина. За прошедшие полмесяца по два раза были сыграны Второй фортепианный концерт Прокофьева, тройной концерт Бетховена, и не только они. Злиться на однообразие репертуара бессмысленно, - поищем в происходящем материал для размышления: во-первых, частые повторы одних и тех же опусов наглядно показывают, кто чего стоит на сегодняшней сцене. Во-вторых, одно и то же сочинение в зависимости от места в концертной программе наполняется абсолютно разным смыслом. В-третьих, нередко наблюдаемый разрыв между уровнем солистов и оркестра может преодолеваться при исполнении одних и тех же произведений как в сторону плюса, так и в сторону минуса. Для примера обратимся к четырем филармоническим концертам последнего времени.

25 февраля оркестр "Новая Россия" под управлением Владимира Зивы исполнил Второй фортепианный концерт Прокофьева (солировал Владимир Крайнев) и шестую симфонию Канчели. Хорошо знакомый концерт должен был подготовить публику к восприятию симфонии - угловатой, сложной по фактуре и настолько редко исполняемой, что послушать ее было интересно даже в небезусловной трактовке "Новой России". Но если в малознакомом сочинении известный процент огрехов исполнения можно пропустить, то их невозможно игнорировать, слушая крайне часто звучащий концерт Прокофьева. В отличие от бывшего шефа "Новой России" Марка Горенштейна, в игре которого чувствуется один лишь холодный расчет, Зива глубже чувствует музыку и искренне болеет за нее. Однако как раз расчета ему в тот вечер не хватало; всецело отдаваясь "на волю волн", дирижер иногда настолько забывал об оркестре, что тот вдруг взрывался неожиданным разнобоем, словно путая Прокофьева и Канчели. Время от времени Владимиру Крайневу удавалось вернуть оркестр в нужное русло, что было особенно хорошо слышно в третьей части концерта; но дотянуть до своего уровня "Новую Россию" Крайнев - незаурядный пианист - всё же не смог.

Шестая симфония Канчели, длящаяся чуть более получаса, построена по традиционному для композитора принципу кнута и пряника: в течение длительного времени на фоне тихого альтового дуэта раздаются то трели флейты, то аккорды клавесина, то одинокие удары колокола. На пятнадцатой минуте впервые возникает намек на "благозвучие": эпизод, напоминающий медленные части симфоний Малера и Шостаковича, потом повторяется еще не раз - когда постепенно, а когда и сразу сменяясь зловещим маршем. Кто-то считает подобную музыку издевательством над слушателем, хотя постигать ее куда интереснее, чем ломать голову над тем, отчего Прокофьев у Зивы столь неровен и колюч. Не прошло и двух недель, как с той же сцены мы услышали другого Прокофьева: драматичного без тяжеловесности, солнечного и неизменно танцевального.

9 и 12 марта Геннадий Рождественский дирижировал фортепианными концертами Прокофьева, прозвучавшими привычно в лучшем смысле слова: запись пяти концертов, сделанная Рождественским с Викторией Постниковой, считается одной из эталонных. Последний из них был написан в 1932 году; наряду со вторым скрипичным, он фактически знаменует прощание Прокофьева с жанром инструментального концерта (созданный вскоре виолончельный был забракован самим автором и лишь незадолго до его смерти обрел новое рождение, будучи переработан в масштабную Симфонию-концерт). Таким образом, вернувшись в СССР после 18-летнего пребывания за границей, Прокофьев перестал обращаться к жанру, который позволил ему в наибольшей степени выразить свой лирический дар: даже многие его камерные сочинения более эпичны, нежели фортепианные и скрипичные концерты. Обнаруживая тяготение к крупным формам, - в первую очередь, операм и кантатам - Прокофьев отчасти утрачивает присущую предыдущим его сочинениям легкость. Именно о ней и напомнил Геннадий Рождественский на концертах 9 и 12 марта.

Если три месяца назад, дирижируя десятой симфонией Малера, маэстро был озабочен и неулыбчив, то теперь он казался совершенно счастливым. Не забывая о Прокофьеве - симфонисте и драматурге, дирижер подчеркнул изящество, скерцозность, танцевальность его музыки даже во Втором концерте, - единственном минорном среди пяти. И если под управлением Зивы концерт звучал не слишком убедительно, то 9 марта он оказался несомненной кульминацией вечера. Помня о приоритете легкости, Рождественский при необходимости "включал" оркестр и на полную громкость, не переигрывая ни лицом, ни руками, будучи скуп и точен в движениях; казалось, будто дирижер сам удивляется чуду, рождающемуся в результате его взаимодействия с оркестрантами. В эти два вечера Рождественский напоминал и гостеприимного хозяина, принимающего у себя музыкантов как самых желанных гостей, и балетмейстера, командующего невидимым балетом, и генерала, ведущего на парад преданную ему армию - оркестр Государственной академической симфонической капеллы России.

В свое время коллектив был выращен и воспитан самим Рождественским; не услышать этого нельзя и сегодня, хотя уже 11 лет оркестр возглавляет Валерий Полянский. Под его руководством 26 февраля был дан очередной концерт, отчетливо выявивший тенденции, речь о которых шла вначале. Во втором отделении концерта исполнялась Четвертая симфония Шостаковича, - своего рода лакмусовая бумажка для дирижеров. Известны самые разные и по-своему выдающиеся интерпретации Пятой, Седьмой, Десятой, Пятнадцатой, но с Четвертой не справляются даже такие мастера, как Бернард Хайтинк и Рудольф Баршай - в их трактовке она кажется легковесной и лишенной глубины. Однако Полянскому Четвертая удалась: он пошел на огромный риск, исполнив без перерыва три части более чем часовой симфонии, и выиграл. Некоторые недостатки звучания были компенсированы невероятным напряжением, без которого эта музыка мертва и которое дирижер в полной мере смог передать оркестру. Симфония написана Шостаковичем вслед за оперой "Леди Макбет Мценского уезда"; и если музыка оперы с первых же звуков поражает предчувствием беды, то в Четвертой симфонии тотальный ужас изображен как раз и навсегда состоявшийся факт. Причем подобное впечатление создается не столько маршевыми эпизодами с "бьющим по мозгам" ксилофоном, сколько неожиданно мелькающими намеками то на польку, то на вальс, то на увертюру из "Кармен".

По временной протяженности и образной глубине Четвертая могла бы составить исчерпывающую концертную программу, однако в первое отделение Полянский включил тройной концерт Бетховена: солировали Денис Мацуев, Владислав Иголинский и Борис Андрианов. Виолончельная партия Андрианова звучала неровно, но эмоционально и красочно; зато если игра Мацуева была аккуратной и скучной, то Иголинский играл как раз неаккуратно, периодически глотая ноты, то и дело допуская явные ляпы. Бедным показалось и звучание оркестра, которому никак не удавалось вытянуть солистов. Подобное исполнение Бетховена могло напрочь испортить впечатление от концерта, хотя желание уравновесить "неблагозвучного" и "неизящного" Шостаковича можно счесть вполне естественным для составителей программы. Спустя полторы недели они заботливо предложили слушателям прослушать тот же опус; это оказался совсем другой Бетховен - искрометный, виртуозный, но в меру мощный и торжественный. Речь о концерте Лианы Исакадзе 11 марта; ей аккомпанировал Московский Симфонический Оркестр под управлением Владимира Зивы.

Вечер открылся концертом Гайдна для скрипки и фортепиано; и если оркестр вступил несколько тяжеловесно, то пианист Владимир Крайнев, а вслед за ним и Исакадзе сразу поразили естественностью, легкостью. Обращало на себя внимание желание оркестра быть достойным солистов; это заметила и Лиана Исакадзе, несколько раз подавшая первым скрипкам ободряющие сигналы смычком. Двадцатиминутный концерт Гайдна сыграл роль увертюры к двум масштабным сочинениям - двойному концерту Брамса и тройному Бетховена. Отмеченное выше приближение оркестра к уровню солистов было заметно в концерте Брамса еще сильнее: если вторую часть духовые открыли не слишком стройно, то блестящий дуэт Исакадзе с виолончелистом Александром Рудиным указал им планку качества. Третья часть оказалась расцвечена столь яркими штрихами духовых, которые можно расслышать отнюдь не в каждой записи концерта. Кульминацией же стал Бетховен - Крайнев, Исакадзе и Рудин составили великолепный ансамбль; этого не хватало Мацуеву, Иголинскому и Андрианову, игру которых омрачала еще и разобщенность. Исакадзе и коллеги музицировали не только тоньше, эмоциональнее и точнее - они слышали и чувствовали друг друга до мелочей, испытывая видимое удовольствие, сообщавшееся зрителям и оркестру: на этот раз Владимир Зива выжал из него максимум возможного. Жаль, что это случается не слишком часто.

Наряду с февральскими концертами, два прокофьевских вечера напомнили о том, что нам по-прежнему не хватает дирижеров, которые бы планомерно занимались пропагандой сочинений ушедшего столетия. Отчасти эту нишу мог бы занять Валерий Полянский, который даже у "мейнстримных" композиторов находит немало раритетов: среди относительно недавних его записей - музыка Шостаковича к фильму "Новый Вавилон" и виолончельное концертино Прокофьева с каденцией Шнитке. Раритетом по столичным меркам является и оркестровый концерт Бартока, исполненный Полянским в прошлом году, и та же Четвертая симфония Шостаковича; однако дирижер, как правило, предпочитает выступать с более проверенными сочинениями. Одним из исключений должна стать кантата Шнитке "История доктора Иоганна Фауста", исполнение которой запланировано на 24 марта; в апреле же Михаил Плетнев продирижирует последней симфонией Шостаковича - Пятнадцатой, которая также звучит в Москве не каждый сезон.