Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

События | Периодика
/ Политика / Партактив < Вы здесь
Оппозиция как государево слово и дело, или Русская болезнь провокаторства
Дата публикации:  19 Сентября 2000

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

В настоящее время в узких политологических кругах широко дебатируется возможность (или невозможность) создания оппозиции сверху, так сказать - поднадзорной оппозиции, под благожелательным отеческим присмотром Кремля. Несмотря на некоторую химеричность самого предмета обсуждений, я не стал бы относиться к ним легковесно. Не стану вдаваться в рассмотрение выдвинутых в этих высококвалифицированных дебатах аргументов "за" и "против" данного антиутопического предвидения. (A propos отмечу, что антиутопия выполняет свое жанровое предназначение лишь тогда, когда она не сбывается.) Сошлюсь, как неисправимый индуктивист и закоренелый бэконианец, на презренную эмпирию, на нее, родимую. Стало быть, на недавний российский опыт учреждения двух одинаково, симметрично оппозиционных партий. С той лишь разницей, что одна из партий должна была утвердиться под водительством Ивана Рыбкина (где ты, ау!) на центральной позиции с легким креном влево, другая же, под руководством Виктора Черномырдина, - возыметь опять-таки центристскую ориентацию, но со скосом вправо. Они, по блистательному замыслу их проектировщиков и зиждителей, должны были стать, с одной стороны, стабильно лояльными - к режиму Ельцина, с другой стороны, столь же стабильно оппозиционными - друг к другу. Такое, знаете ли, перекрестное политическое опыление. Идея была, что называется, богатая, яркая была идея. И людей собрали не с бору по сосенке. Но мир и все прекрасное в нем гибнет, окромя римского права: помянутые партии, как те розы из душераздирающего мещанского романса, - "обе увяли". Тех, кто читает политические эссе вслух, прошу последние два слова мелодично пропеть.

Но есть и другой, более драматичный поворот той же темы поднадзорной оппозиции, построяемой в соответствии с архитектурными канонами, выражаясь по-старинному, "государева слова и дела". Исторические примеры кооперации усилий авторитарной власти и оппозиции, своим острием направленной против общего политического врага (смычка Бисмарка с Лассалем против германской буржуазии), показывают, что, как правило, такие затеи кончались очень и очень печально и для оппозиции, и для власти, и - для общества, которое мне, гуманисту, помешанному на социальности, почему-то особенно жаль. Кончались провокацией - или, на языке постмодернизма, симулякром. Кончались дьяволиадой в стиле Михаила Булгакова: "Кот выскочил к рампе и вдруг рявкнул на весь театр человеческим голосом: - Сеанс окончен! Маэстро! Урежьте марш!! - Ополоумевший дирижер, не отдавая себе отчета, что делает, взмахнул палочкой, и оркестр не заиграл, и даже не грянул, и даже не хватил, а именно, по омерзительному выражению кота, урезал какой-то невероятный, ни на что не похожий по развязности своей марш" ("Мастер и Маргарита". Глава 12). Боже праведный, сколько их было в отечественной политической истории - и далекой, и недавней, и совсем близкой, в чем-то даже текущей, - этих самых котов, ополоумевших дирижеров и урезанных развязных невероятных маршей?

Правда, Максим Горький в пору своих "Несвоевременных мыслей" считал склонность к "искренней провокации" одной из "оригинальнейших черт" россиянина, опираясь при этом на адресованное ему признание "товарища-провокатора", который работал сразу и в партии, и в охранке , - и одинаково истово: "Если бы еще не было веры в социализм, в партию, - а то, знаете, в своей подлой голове я так рассуждал (выдержка из письма провокатора - С.З.): слишком мал тот вред, который я могу причинить движению, слишком я верю в идею, чтобы не суметь работать так, что пользы будет больше, чем вреда <...> Я прошу вас, - умолял провокатор Горького, - преодолейте отвращение, подойдите ближе к душе предателя и скажите нам всем: какие именно мотивы руководили нами, когда мы, веря всей душой в партию, в социализм, во все святое и чистое, могли "честно" служить в охранке <...>?" В этом щекотливом разрезе, не исключаю, не России стоило бы поучиться у Германии, а скорее наоборот. Причем не только у Советской России, где оппозиционные центры ваялись следователями прямо в застенках ОГПУ и НКВД, но и у Российской империи на рубеже XIX-XX веков.

Итак. Справившись с народовольческим террором и угасив на время революционный порыв интеллигенции, царское правительство в конце XIX века неожиданно обнаружило перед собой новых врагов, гораздо более опасных для самодержавия, чем народовольцы во главе с Сергеем Дегаевым (1857-1920) (Кстати, о Дегаеве, чья фигура небезынтересна в вышеозначенном контексте. Вот жизненный путь этого провокатора в спартанском изложении. Артиллерийский офицер по образованию. Штабс-капитан в отставке. Участник революционного движения с 70-х гг. XIX века. Связывал петербургский центр студенчества с "Народной Волей". После ареста в Одессе в 1882 году по делу о студенческой типографии охранка устроила ему фиктивный побег из тюрьмы. Войдя уже в качестве агента руководителя петербургской охранки Судейкина вновь в ряды революционеров, Дегаев выдавал властям даже ближайших друзей. Сосредоточив в своих руках после арестов народовольческих руководителей практически все связи, он шаг за шагом расстраивал и нейтрализовывал все акции революционеров. После года работы на охранку Дегаев признался Исполнительному Комитету "Народной Воли" в своем предательстве. По поручению исполкома Дегаев вместе с Коношевичем и Стародворским убил в своей квартире своего полицейского наперсника Судейкина и скрылся за границей. Преподавал математику в США, ни в чем революционном или контрреволюционном замечен не был. - Этот, дегаевский этап народовольчества воссоздан в прекрасной книге Юрия Давыдова "Глухая пора листопада".)

Кого же увидел напротив себя царский режим? Прежде всего "третье сословие", то есть российскую буржуазию, которая стремительно укрепляла свои экономические позиции и стремилась к политическому самоопределению. Крупнейший государственный деятель эпохи граф Сергей Витте (1840-1915) писал о затруднительной для власти, опиравшейся прежде всего на дворянство, исторической ситуации в I томе своих "Воспоминаний": "В царствование Александра II образовалась интеллигентная и сознательная буржуазия, а затем начал образовываться сознательный, так называемый, пролетариат. Дворянство несомненно хотело ограничения Государя, но хотело ограничить Его для себя и управлять Россией вместе с ним. Многие из них проглядели образование буржуазии, третьего сословия, сознательного пролетариата. Кто, если преимущественно не дворянство участвовало во всех съездах, так называемых, земских и городских представителей в 1904 и 1905 г.г., требовавших конституцию, систематически подрывавших всякие действия царского правительства и Самодержавного Государя... К этому движению пристала буржуазия и, в особенности, торгово-промышленная. Морозовы и другие питали революцию своими миллионами. Дворянство увидело, что ему придется делить пирог с буржуазией, - с этим оно мирилось, но ни дворянство, ни буржуазия не подумали о сознательном пролетариате. Между тем, последний для сих близоруких деятелей, вдруг, только в сентябре 1905 г. появился во всей своей стихийной силе. Сила эта основана и на численности и на малокультурности, а в особенности на том, что ему терять нечего. Он, как только подошел к пирогу, начал реветь, как зверь, который не остановится, чтобы проглотить все, что не его породы. Вот, когда дворянство и буржуазия увидели сего зверя, то они начали пятиться, т.е. начал производиться процесс поправения" (орфография и пунктуация автора - С.З.).

Аналогичную близорукость проявили царское правительство и тогдашняя "партия власти" по отношению к крестьянству: они всячески препятствовали развитию товарно-денежных отношений в российской деревне, боясь усиления "третьего сословия" за счет роста сельской буржуазии. Витте дает такую проницательную оценку работы собранного Вячеславом Плеве (1846-1904) в 1905 году при министерстве внутренних дел т.н. "сельскохозяйственного совещания" и реакции на него монархических сил: "По крестьянскому вопросу сельскохозяйственное совещание вообще высказалось за желательность установления личной, индивидуальной собственности и, таким образом, отдавало предпочтение этой форме землевладения перед землевладением общинным. Уже в таком решении министерство внутренних дел и вообще реакционное дворянство не могло не усмотреть значительного либерализма, если не революционизма, так как в существовании общины, т.е. в стадном устройстве быта нашего крестьянства высшая полиция усматривала гарантию порядка". Именно это отождествление царской властью и ее недальновидными слугами развития деревни по пути капитализма с "либерализмом" и даже "революционизмом", между прочим, послужило главной причиной поражения столыпинских реформ. А тем самым - и победы революции 1917 года.

В этой исторической обстановке, выражаясь на современный манер, силовые структуры царского правительства пошли на неординарные меры: чтобы политически ослабить и выключить из игры буржуазию, они стали сверху создавать рабочие союзы и организации, которые были призваны бороться с работодателями за улучшение материального положения рабочих и охлаждать противорежимный пыл "третьего сословия". В книге "История одного предателя. Террористы и политическая полиция" бывший член меньшевистского ЦК Борис Николаевский (1887-1966) раскрывает эту задумку умнейших голов самодержавия: удушить действительную (буржуазную) оппозицию с помощью оппозиции фиктивной, поднадзорной, управляемой (рабочей). Огромную роль в творческом вынашивании и практическом проведении таковой сыграл начальник особого отдела департамента полиции, "гений сыска" полковника Сергей Зубатов (1864-1917), которого можно смело причислить к когорте основателей профсоюзного движения в России. (Кстати, о Зубатове. У оппозиционеров нет злейших врагов, более ревностных гонителей, чем бывшие оппозиционеры, уверовавшие благодаря наитию свыше в благодетельность Старого Порядка. Чему убедительнейшим доказательством служит биография Зубатова: еще будучи студентом, Сергей Васильевич принимал деятельное участие в революционном движении. Но своевременно рас- и покаялся. И поступил на службу в охранку. Но еще до этого вступил с ней в правильные сношения: по его доносам было произведено несколько арестов товарищей по революции В 1889 году он стал помощником - ох, уж эти помощники, одно горе от них! - начальника Московского охранного отделения, каковое впоследствии счастливо и возглавил. Но есть печать Каина, а есть еще и печать интеллигентского революционаризма: обе несмываемы. Зубатов так навсегда и остался белой вороной" в мире голубых жандармских мундиров. Остался человеком среднего роста (должность, как учил Наполеон, роста не увеличивает, а кто сильно тянется вверх, того можно и укоротить на голову), обыкновенной наружности, с небольшой бородкой, в затемненных очках. Не с него ли писал свой портрет типичного русского интеллигента, разочаровавшегося в революции, верный соратник и историограф Великого Провокатора Хулио Хуренито писатель Илья Эренбург: "Я оглянулся и увидел достаточно показательного русского интеллигента, с жидкой, как будто в год неурожая взошедшей бородой, в пенсне с одним стеклом выбитым, в шляпе, на которой, наверное, сидели и лежали различные посетители различных кабаков". (Шляпа, кабаки и лежачие позы интеллигенции - это, конечно, художественный вымысел.)

На примере Зубатова великолепно прослеживается "парадокс Голема": созданные по его инициативе организации и выпестованные им провокаторы выходили из повиновения своему творцу и начинали действовать по своей деструктивной логике. Так, руководимая зубатовцем Шаевичем стачка в Одессе переросла из экономической в политическую, так что город остался - почти как в наши стачечные дни при Чубайсе - без света, воды и хлеба. Полиция жестоко расправилась с рабочими и их объединениями, а Зубатов был уволен в 1903 году, получил отставку и был выслан во Владимир. В 1905 году, на гребне борьбы с революцией, Зубатова опять призвали в департамент полиции, закрыв глаза на былые грехи перед царским режимом. Сергей Зубатов застрелился в 1917 году, узнав об успехе революционного дела, к которому был причастен и непосредственно, и опосредованно, посредством провокации, об отречении царя от престола и февральском перевороте. Иуда предпочел повеситься на осине. В несравненно большем масштабе "парадокс Голема" повторился в случае Азефа, взлелеянного Зубатовым. Но об этом немного позже.

Зубатов в пору своей активности не был маньяком, его не мучили идефиксы (идеи, безусловно, а не вставные зубы). Чтобы отколоть от "третьего сословия" неразрывно связанное с ним своим существованием "сословие четвертое", то есть наемных рабочих, Зубатов выступал в качестве поборника решения сверху социального вопроса, расширения законодательства об охране туда, поддерживал рабочих в их конфликтах экономического характера с предпринимателями. С другой стороны, он подстегивал своими средствами распространение революционаризма в среде оппозиционной интеллигенции и политически активной буржуазии - в среде "революционной демократии", как тогда выражались "Мы вызовем вас на террор, - откровенничал он со своими доверенными лицами из этой среды, - и раздавим".

Но истинным призванием Зубатова были не поднадзорные профсоюзы и антибуржуазные законы, а общенациональная провокация. То есть обезглавливание и обездвижение оппозиции путем внедрения в нее секретных сотрудников департамента полиции. "В соответствии с этими задачами, - отмечает Николаевский, - Зубатов большое внимание обращал на дело развития своей "внутренней агентуры" в революционных организациях. Эта область полицейской работы была его любимой областью. Позднее, находясь уже на покое, он говорил, что "агентурный вопрос" - это "святая святых" его воспоминаний. "Для меня, - заявлял он, - сношения с агентурой - самое радостное и милое воспоминание". Он умел вербовать подобных "агентов", умел и руководить ими, охранять от "провалов", научать искусству пролезания на высшие ступени революционной иерархии. Своим помощникам - молодым жандармским офицерам и охранным чиновникам, которых он припускал к делу сношения с секретными агентами, - Зубатов внушал такое же отношение к этим последним. "Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в тайной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный шаг, и вы ее опозорите", - так наставлял Зубатов жандармскую молодежь". Сложись моя интеллектуальная карьера иначе, я бы психоаналитически набросился на это окрашенное сексуальными перверсиями высказывание. Но оставлю это тем, кому больше повезло. С выбором времени и места рождения.

Истинными перлами в алмазном венце российского провокаторства стали Георгий Гапон, Роман Малиновский и Евно Азеф. Дальше я целиком сосредоточусь на повествовании о них и об их духовном обаянии. Для современников. Нынешнее поколение, до боли хочется верить, наши интеллектуальные яппи, превзошедшие разные науки и ремесла, являются духовно более зрелыми, чем Андрей Белый и Андре же Мальро, Роман Гуль и неисправимый шестидесятник Юрий Трифонов, не говоря уже о Горьком с Эренбургом, которые неотступно размышляли над загадкой русского провокаторства.

Результаты политической деятельности Георгия Аполлоновича Гапона (1870-1906) крайне актуальны и сегодня, ибо некоторые из современных российских политиков явным образом берут на вооружение его методы. Без особой боязни ошибиться это можно утверждать, например, о Владимире Жириновском с его, прошу извинения, амбивалентной лояльной оппозиционностью или оппозиционной лояльностью по отношению как к Борису Ельцину, так и к Владимиру Путину, с его весьма провокативными, хотя и малолюдными, манифестациями по поводу и особенно без повода. Гапон, будучи православным священником, примкнул в начале ХХ века сразу ко всем, во избежание роковой ошибки, оппозиционным течениям в России, пока не создал в 1903-1905 гг. свое собственное, получившее печально знаменитое название гапоновщины. По популярности с ним никто из политических оппозиционеров начала века не шел даже в сравнение. Ленин специально написал в связи прецедентом то, что немцы называют Gelegenheitsarbeit, трактат о том, может ли священник быть членом социал-демократической партии. Именно он был духовным отцом "Кровавого воскресенья" - выступил инициатором петиции петербургских рабочих Николаю II и возглавил массовое (200 тысяч) шествие к Зимнему Дворцу 9 января 1905 года, расстрелянное царскими войсками. Жириновский в своих политических лозунгах, выброшенных по поводу потрясших Россию трагических событий, лишь слепо следует по стопам Гапона, который после 9 января всячески колебал струны народной психеи: "У нас нет больше царя" или "Берите бомбы и динамит - все разрешаю!" - вот какие давал Гапон лозунги массам.

Между тем Гапон сбросил рясу и отбыл за пределы России, купаясь в славе борца, который с крестом на груди вел народ на твердыню Зимнего в поисках справедливости и свободы. Только старый скептик Виктор Адлер позволил себе утверждать, что для революции было бы лучше числить имя Гапона в списке своих погибших героев, чем продолжать иметь с ним дело как с вождем. Но то был голос одиночки. "Слава и деньги погубили Гапона, - отмечал Николаевский. - О нем писали во всех газетах, его фотографии продавались во всех магазинах, за автобиографию он получил огромные деньги <...> Были деньги, и притом довольно большие: под имя Гапона давали и многие русские, и иностранцы (включая японцев еще во время войны России с Японией - С.З.). А в личной своей жизни Гапон скатывался со ступеньки на ступеньку: стал завсегдатаем лучших кабаков в Париже и других городах, в которых бывал, играл в Монте-Карло, тратился на женщин, в пьяном угаре этих кутежей растеривая все связи с идейными революционерами".

Понимание, сочувствие и нравственную поддержку Гапон нашел в другом идейном кругу - у жандармов и профессионалов сыска. Николаевский: "Когда в ноябре 1905 года он приехал в Петербург и сделал попытку создать свою организацию, за ним не пошел никто. Но охотники эксплуатировать его имя и его былую известность в интересах различных темных дел, конечно, нашлись: в тесные сношения с ним вступил некто И.Ф.Манасевич-Мануйлов - полицейский сыщик и журналист бульварной прессы, в то время состоявший в качестве чиновника для особо грязных поручений при графе Витте. Он скоро сообразил, что Гапон теперь пойдет на все, и начал сводить его с руководителями полицейского сыска. (Это сводничества увенчалось успехом еще и потому, что с 1902 года Гапон был в постоянном контакте с Сергеем Зубатовым и при его негласном покровительстве и руководстве организовал в 1903 году "Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга", развалившийся в январе 1905 года строительный шедевр архитекторов из охранки - С.З.). Несколько раз Гапон виделся с Лопухиным, который теперь состоял в отставке, но прилагал судорожные условия, чтобы вновь быть допущенным к делу политического сыска. Затем начались встречи с Рачковским".

Дальше следует самое интересное о Рачковском и о мотивах, движущих людьми, которые становятся провокаторами. Рачковский "умел обходить и не таких людей, как Гапон, а главное, имел достаточно средств, чтобы купить его ... Встречи происходили в отдельных кабинетах лучших петербургских ресторанов. Разговоры шли за ужинами. Казенных денег Рачковский на угощение не жалел, особенно с того момента, когда увидел, что Гапон далеко не равнодушен к хорошей еде и тонким винам. "А едят они как хорошо, если бы ты знал!" - восклицал позднее Гапон, рассказывая об этих ужинах. За таким угощением язык Гапона развязывался, тем более что пьянел он легко и быстро. Это было, конечно, на руку Рачковскому и помогало ему перейти к прямым предложениям. "Вот я стар, - жаловался он, рисуя перед Гапоном заманчивые перспективы. - Никуда я уже не гожусь. А заменить меня некем. России (то есть русской политической полиции) нужны такие люди, как вы. Возьмите мое место. Мы будем счастливы. Но вы должны нам помочь. Осветите нам положение дел в революционных организациях". Охмелевший и подкупленный лестью Гапон сдался на эти предложения и мало-помалу рассказал все, что знал о делах в революционном лагере, в особенности все, что знал о террористической деятельности социалистов-революционеров, о их Боевой Организации. Не отказал он в своей помощи Рачковскому и на дальнейшее: он был уверен, что завербует себе в помощники своего хорошего знакомого и друга инженера П.М.Рутенберга, который и теперь близко стоял к Боевой Организации, и через него сможет разузнать обо всех новых планах террористов. Рачковский был упоен успехом".

Но все это кончилось. Кончилось очень быстро и очень плохо для Гапона. Его заманил на пустынную дачу тот самый Рутенберг, которого Гапон вербовал на службу в охранку. Он разоблачил провокатора перед обманутыми им рабочими, которые Гапона повесили. Труп Гапона был найден людьми Рачковского, сбившимися с ног в поисках пропавшего секретного агента, только через месяц.

Еще более значительную фигуру представлял собой Роман Вацлавович Малиновский (1876-1918), двойной агент нелегального ЦК РСДРП(б) и царской охранки, друг Иосифа Сталина, способствовавший кооптации последнего в ЦК большевиков. Вот биографические сведения о Малиновском, по архивным документам царской охранки. "Малиновский Р.В., дворянин, запасной ефрейтор лейб-гвардии Измайловского полка, род. в 1876 году 18 марта в Варшавской губ. Гостынского уезда, вероисповед. католического, по происхождению поляк; женат, имеет двоих детей. Образование получил домашнее. По ремеслу токарь. [По другим показаниям самого Малиновского, он - крестьянин Плоцкой губернии.] В 1909 г. М. привлекался при Петербургском Губ. Жанд. У. по делу в связи с алкогольным съездом, с воспрещением жительства в Петербурге на время исключительных положений. 13 мая 1910 г. был задержан на улице по ликвидации соц.-дем.-ой партии, и по месту жительства его был произведен обыск, оказавшийся безрезультатным, и М. 23 мая, после допроса в Отделении, освобожден без последствий. 13 ноября 1910 г. М. был вторично задержан на неразрешенном собрании в квартире Алексея Киселева по 1-ой Мещанской ул., где помещается общ-во столяров, плотников и токарей, и по месту жительства его также был произведен обыск, за безрезультатностью коего М. и по этому делу освобожден 16 ноября без последствий. 30 декабря того же года М. в третий раз подвергался обыску по требованию Нач-ка СПБ. Охр. Отд. Обыск результата не дал. 14 апреля 1911 г. М. был обыскан по ликвидации РСДРП, в связи со вторым съездом фабрично-заводских врачей и представителей фабрично-заводской промышленности, на котором М-им была взята на себя роль идейного представителя группы рабочих соц.-дем-ов. По этому обыску М. также оставлен на свободе. 16 ноября того же года М. вновь был подвергнут обыску по адресу, обнаруженному у задержанного на неразрешенном собрании эсдеков Николая Мамонтова. Обыск результата не дал. По делам Московской Сыскной Полиции М. неизвестен. 1 января 1912 г. был в числе других переписанных в ресторане "Белый Медведь" на собрании членов соц.-дем.-ой партии".

Малиновский, с 1910 года работавший на охранку, был настолько засекречен руководителями охранного отделения, что строчившие на него доносы филеры даже не представляли ни его истинного положения в полиции, ни его истинного положения в РСДРП(б): Малиновский, без преувеличения, был крупнейшим деятелем большевистской партии: член ЦК и русского Бюро ЦК, руководитель Думской фракции эсдеков, представитель РСДРП(б) в интернациональном социалистическом бюро, один из руководителей всей партийной, особенно легальной, работы в России. Он был посвящен в "тайное тайных": подбор и расстановку агентов ЦК в России. Ленин свято верил в Малиновского как восходящую звезду российского рабочего движения, русского Бебеля, полагался на него в самых деликатных делах и ситуациях. Горькому и Рыкову он верил меньше. Намного меньше.

Плоды провокаторской деятельности Малиновского для большевистской партии были опустошительными: с 5 июля 1910 года по 19 сентября 1913 года, когда его провокаторство было установлено большевиками, Малиновский направил в Московское охранное отделение 88 доносов. По ним были арестованы Голощеков, Серебряков, Залуцкий, Сталин, Онуфриев, Спандарян, Анна и Мария Ульяновы, Воронский, Стасова, Шварцман и другие. Малиновский ежемесячно получал от департамента полиции огромные по тем временам деньги - 700 рублей в месяц, тогда как жалование губернатора составляло 500 рублей.

Малиновский стал колоссальной проблемой лично для Ленина не только при жизни, но и после своей смерти. В "Детской болезни левизны" Ленин писал темно и вяло: "Быстрая смена легальной и нелегальной работы, связанная с необходимостью особенно "прятать", особенно конспирировать именно главный штаб, именно вождей, приводила у нас иногда к глубоко опасным явлениям. Худшим было то, что в 1912 году в ЦК большевиков вошел провокатор - Малиновский. Он провалил десятки и десятки лучших и преданнейших товарищей, подведя их под каторгу и ускорив смерть многих из них. Если он не причинил еще большего зла, то потому, что у нас было правильно поставлено соотношение легальной и нелегальной работы..." Схема рассуждений типично гетеанская: "Одной рукой отправляя на каторгу и на смерть десятки и десятки лучших деятелей большевизма, Малиновский должен был другой рукой помогать через легальную прессу..." А вот и сообщение о финале этой драмы: "Малиновский был в плену в Германии. Когда он вернулся в Россию при власти большевиков, он был тотчас предан суду и расстрелян нашими рабочими. Меньшевики особенно зло нападали на нас за нашу ошибку, состоявшую в том, что провокатор был в Цека нашей партии. Но когда мы, при Керенском, требовали ареста председателя Думы Родзянко и суда над ним, ибо Родзянко узнал еще до войны о провокаторстве Малиновского и не сообщил этого думским трудовикам и рабочим, то ни меньшевики, ни эсеры, участвовавшие в правительстве вместе с Керенским, не поддержали нашего требования, и Родзянко остался на свободе, свободно ушел к Деникину..."

Но истинным шедевром российской охранки стал крупнейший провокатор всех времен и народов, самый опасный человек и для революции, и для реакции Евно Фишелевич (Филиппович) Азеф (1869-1918). В предисловии Левандовского к книге Николаевского "История одного предателя" справедливо отмечается: "Не случайно именно террор и провокация - эти два самых уродливых проявления внутриполитической борьбы в России - произвели в своем взаимодействии на свет божий такой жуткий феномен, как Азеф - выдающийся агент охранки, организующий покушения на министров, великих князей и самого государя императора, который в то же время является главой Боевой Организации, составляющим подробные доносы на своих ближайших товарищей... Об Азефе писали много и до революции, и в первые годы после нее - он воистину поразил воображение своих современников (недаром одна из публикаций носила подзаголовок "Сказка действительности"). При этом нередко на него взирали с чувством, близким к восхищению: конечно, мерзавец, но какой... значительный! - приписывая Азефу волю и самообладание почти сверхчеловеческие, изображая его полновластным хозяином положения, заставляющим плясать под свою дудку и эсеров, и охранников".

Менее всего провокация Азефа была апофеозом беспочвенности. Революционным и оппозиционным политическим партиям и организациям в России приходилось вести нелегкую борьбу с огромным репрессивным аппаратом самодержавия. В различных политических партиях и организациях имелось около 6,5 тысячи провокаторов и других политических работников политического сыска самодержавия. Важное значение придавалось перлюстрации писем. В среднем в России тайно вскрывалось до 380 тысяч конвертов в год. За соблюдение секретности чиновники-перлюстраторы получали 92 тысячи рублей негласного жалованья. Так, в Москве перлюстрацией занималось восемь чиновников. Дело дошло до того, что просматривалась почта министров и даже директоров департамента полиции. В марте 1917 г. в архиве МОО было выявлено 116 секретных сотрудников, а с отдельными доносчиками - около 400.

Вот биографическая справка на Азефа, приведенная в книге "В погоне за провокаторами" Владимира Бурцева: "Азеф Е.Ф. (1870-1918). - Крупнейший провокатор. Сын портного, инженер-электрик, окончил [политехникум] в Карлсруэ, где еще студентом связался в 1893 г. с департаментом полиции. В 1899 г. вступил в заграничный союз эс-эров. В 1901 г. вместе с Гершуни объединял партию и занимал руководящее место. Кроме организованных им покушений, перечисленных в тексте [книги], им выданы охранному отделению: 1. В 1901 г. съезд представителей союзов социал-революционеров в Харькове; 2. Типография Северного Союза в Томске; 3. В 1903 г. члены Северного Союза и Северный Летучий Боевой отряд; 4. В 1905 г. боевой комитет по подготовке восстания в Петербурге; 5. План восстания передается в руки полиции; 6. Предотвращает в 1906 г. убийство министра внутренних дел Дурново; 7. Предотвращает в 1907 г. убийство царя; 8. В 1908 г. выдает Боевую Организацию и боевой отряд, казнено 7 человек. После суда эс-эров Азеф 24 декабря 1908 г. скрылся. Перед своим разоблачением Азеф разместил в заграничные банки несколько сот тысяч франков. После разоблачения он путешествовал <...> В 1910 г. Азеф поселяется в Берлине и живет под фамилией Неймайера по паспорту, выданному русской полицией. Играл на бирже, а впоследствии скрылся в германской провинции. В 1915 г. германская полиция, узнав его настоящую фамилию, арестовывает и держит его в тюрьме до конца 1917 г. <...> Последние годы Азеф проводит в тюремной больнице, откуда был освобожден после подписания Брест-Литовского мира в 1918 г. Умер Азеф 24 апреля 1918 г. от болезни почек в Берлине".

Теперь несколько слов о тех аспектах провокаторской деятельности Евно Азефа, которые по ряду причин не получили отражения в этой справке. Азеф был злым гением не только подпольщиков и террористов, не только легальной и нелегальной левой оппозиции. Он был злым гением политической полиции, царского правительства и режима в целом. Его политическая афера явилась не менее грозным предвестием неминуемого крушения российского самодержавия, чем явление Григория Распутина. Для самого Николая II именно Азеф, лучший агент политической полиции, представлял не только наибольшую, но и самую реальную угрозу. Именно Азеф руководил самыми громкими операциями террористов из Боевой Организации - убийством министра Плеве и великого князя Сергея. Именно Азеф в конце концов взял в свои профессиональные длани подготовку - сугубо конкретную и практическую - второго "центрального акта террора", первый из которых он провалил: покушение на царя, которое сорвалось не по его, так сказать, вине. "Если бы вы мне не помешали, я бы убил царя", - говорил Азеф Герасимову, который руководил деятельностью Азефа на заключительной стадии его провокаторского поприща. И говорил Азеф - дело.

Евно Фишелевич Азеф действительно был - в силу своего специфического таланта или по воле судьбы - самым крупным провокатором за всю историю России, да и Европы в целом. В своей демонической игре с революцией и монархией он ухитрился не только манипулировать лидерами партии эсеров и высшими чинами политической полиции (Зубатов, Ратаев, Лопухин, Рачковский, Герасимов). Он ухитрился вовлечь в свою провокацию и политически замазать самого Петра Аркадьевича Столыпина (1862-1911), который принимал судьбоносные для России политические решения на основе информации, переданной ему через Герасимова Азефом, и во всех сколько-нибудь значительных вопросах ничего не предпринимал, не посоветовавшись - заочно - с Азефом. Да и жизнью своей он был обязан лично Азефу, который предупредил его о готовящемся покушении. Когда Азеф ушел на покой, Столыпина убили эсеры. Убил двойной агент террора и провокации Богров.

Закончу я выдержкой из одного ученого издания: "Поведение Сатаны как космического провокатора, подстрекателя и соблазнителя сближает его образ с образом змия из истории "грехопадения" Адама и Евы". Нечто в этом ветхозаветном роде и произошло в России в начале прошлого века. Но об этот я расскажу как-нибудь в другой раз. Если будет на то воля несгибаемая Мадисона.


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв


Предыдущие публикации:
Владимир Кумачев, Сергей Казеннов, Борис Березовский как не Лев Толстой русской политики /14.09/
Российские ценности и пиар Бориса Абрамовича - две разные вещи. Собственно, вещью здесь является только второе. И его надо прибрать к рукам - с пользой для дела.
Владимир Кумачев, Сергей Казеннов, Технологии и политтехнологии /08.09/
Если вторые будут продолжать обгонять первых, то между ними возникнет отнюдь не диалектическое противоречие. И без принуждения его не разрешить.
Юрий Громыко, Госстрой в отсутствие партстроя /04.09/
Нужно построить две вещи: правдивую пропаганду против лживой и партийное пространство, на котором вырастут две партии.
Олег Беляков, Love Story /04.09/
Березовский и Грушницкий - близнецы-братья. И Путин как княжна Мери.
Максим Кваша, О "Курске" и экономической политике /01.09/
Россия сейчас не столько великая держава, сколько страна, чреватая великими катастрофами.
предыдущая в начало следующая
Сергей Земляной
Сергей
ЗЕМЛЯНОЙ

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Партактив' на Subscribe.ru