Ну, думаю, началось. Газетный дайджест перестал ограничиваться комментариями к будням и пустился в хронологические крайности. Комментируем теперь век XIX и начало XX столетия, а именно - бурные революционные годы: на экраны столицы вышли два фильма, которые провоцируют рецензентов на рассуждения о парадоксах русской истории и русской литературы. Начнем с самого серьезного.

Сусальная трагедия

В кинотеатре "Пушкинский" прошла премьера фильма Глеба Панфилова "Романовы. Венценосная семья". Тема - тяжелая для всех: для историков, для государственных деятелей и для простых людей. Кажется, что ничего более жестокого в истории нашей страны не было... Какими были на самом деле отец, мать, четыре дочери и сын, пытались выяснить много раз: неоднократно устраивались выставки, где фигурировали вещи царской семьи (от выходных платьев Александры Федоровны до стихов и локонов великих княжон), снимались фильмы - у нас и за рубежом. Теперь всех членов семьи причислили к лику святых. Но ситуации это не прояснило. Недаром же написал по поводу царской семьи Сергей Николаевич (Ведомости): "Мы сейчас так много о них знаем, что кажется, ничего нового нам уже никто рассказать и не сможет. Сохранились их письма из ссылки, дневники, мемуары их близких и даже посмертные записки их убийц. Все это давно пронумеровано, многажды прокомментировано и подшито к главному Делу российской истории об убиении Венценосных Великомучеников Государя Императора Николая Александровича, Государыни Императрицы Александры, их детей и домочадцев".

В новой интерпретации Глеба Панфилова, если верить Лидии Масловой, Романовы - прежде всего аристократы: "С точки зрения Глеба Панфилова (написавшего сценарий в соавторстве с женой, Инной Чуриковой, и сыном, Иваном Панфиловым), венец нельзя утратить, даже отрекаясь от него. Это не столько корона, сколько богоизбранность, не отменяемая социальными катаклизмами и людскими злодействами. "Не называйте меня "ваше высочество", потому что мой отец больше не император", - говорит своему воспитателю подросток Алексей Николаевич Романов. "Вы - высочество по рождению, и всегда останетесь им", - верноподданно отвечает гувернер. Тем самым предполагается, что Романовы, даже низвергнутые и гонимые, - все равно элита, аристократы духа".

С духом все в порядке, а как обстоят дела с телом? Мысль своей коллеги продолжает Виктория Никифорова (Сегодня): "Сага "Романовы. Венценосная семья" незаметно подводит зрителя к мысли, что все родственники Николая II и он сам были уже не жильцы на этом свете. Если бы Юровский их не расстрелял в доме Ипатьева, они тихо-мирно отошли бы в мир иной в каком-нибудь швейцарском санатории. Чуть не в каждом кадре кто-нибудь из венценосной семьи лежит на одре болезни, а окружающие ходят вокруг него на цыпочках. Николай мучается от мигрени, царевич - от гемофилии, царица - от нервных припадков, все царевны - от кори. У одной корь дала осложнение на легкие и вызвала таинственную кровопотерю. Кульминационный эпизод фильма: посланцы взбунтовавшейся Думы входят в царские покои, а там рядком лежат в постелях чуть не все Романовы. Едва встав с постели, царские дети начинают петь и вальсировать. В этом Панфилову видится их редкая духовность. Вокруг гражданская война идет, а они вальсируют. Ну и, разумеется, венценосная семья, попав в ссылку, пилит дрова. Со времен первого субботника каждый российский лидер просто обязан попилить и потаскать бревна - будь то Ленин или Николай II".

Как известно, Панфилов проделал огромную работу, изучая быт царской семьи, - в его картине до мельчайших деталей воссозданы интерьеры эпохи. Но историческая точность обернулась красивой, но безжизненной декорацией - так, во всяком случае, считает Марина Дроздова (Вечерняя Москва): "Создается впечатление, что Панфилов завис в плену у многокилометровой кинохроники начала века, запечатлевшей Николая, Алекс, девочек и наследника в моменты официальных выходов, на военных смотрах, на отдыхе в Ливадии и на яхте "Штандарт". Как известно, хроника раннего периода кинематографа отличается отсутствием крупных планов, статичностью и обобщенностью съемки, отсутствием деталей. Равнодушное нагромождение в кадре людей и аксессуаров их жизни (карет, паровозов, лошадей, лодок) приводит к тому, что изображение "в один глаз втекает, из другого вытекает". То есть, за него взгляду зрителя зацепиться сложно. И, скажем, фрагмент купания наследника Алексея в реке под присмотром дядьки воспринимается в сущности как древний наскальный рисунок: мы смотрим на плещущегося мальчика (на пленке), но ничего не узнаем о его истинном самочувствии в день, когда он был запечатлен".

Оставив технические характеристики, приближаемся к важному этическому вопросу: что есть для Панфилова Романовы - причина, исходный импульс, породивший эпоху чудовищного террора, либо следствие, жертва этой самой эпохи? Тут существуют разные точки зрения. По мнению Валерия Кичина (Известия), Панфилов "хочет увидеть историческую трагедию через реконструкцию - максимально полную и скрупулезную, от детали интерьера до движения души - жизни императорской семьи. Он верит, что мощь социальных катаклизмов, воспетая советским искусством, - лишь следствие фатальных решений и неверного выбора. И что минутная слабость могла и может привести к катастрофе целую страну. Как никакой другой, этот фильм погружает нас в среду и время. Среда оказывается полной любви и мира - быт семьи Романовых. Гул времени ощущается за кадром".

Андрей Немзер (Время новостей) на это резонно замечает: "Дело в том, что даже между 2 марта 1917-го (отречение Николая II) и 17 июля 1918-го (убийство царской семьи) в России было вырвано из привычных ("нормальных") условий существования превеликое множество семей. Дворянских, чиновничьих, поповских, интеллигентских, рабочих, мужичьих. Исполненных обаяния и заурядных. Дружных и вздорных. Счастливых и несчастных. Кого-то убивали целенаправленно, кого-то - "по ходу дела". Кого-то "только" мучили, насиловали, морили голодом, били. Кого-то обрекали на разрыв родственных связей. И муки этих самых семей, то есть всего народа рухнувшей империи, растянулись на многие десятилетия. Их не жалко? Выходит, что нет. Фильм снят так, будто не было в 1917 году оголения фронта, дележа помещичьих земель, бесчинств всякого рода "советов", всеобщей смуты, разгула самых страшных инстинктов. Словно февральская революция (и с чего это она случилась?) и логично из нее выросший большевистский переворот нанесли страшный удар не по всей России. Отрекшийся государь счастлив в своем семействе - даже в заточении, даже терпя произвол и хамство, даже предчувствуя временами страшный итог. Каково-то тем, от кого он отрекся? Трагедия 1917 года - следствие общего греха. Редкая семья не заплатила сторицей за этот грех. Жалко всех. Без сострадания к каждому загубленному нельзя приступать к нашей истории".

Завершу рассказ словами упоминавшегося уже Сергея Николаевича (Ведомости): "Сколько лет прошло, а мы все не знаем, как к этому делу подступиться. Каким образом о нем следует рассказывать? В жанре леденящего душу триллера с подробностями кровавого расстрела, с зашитыми в женские лифчики (на самом деле это были корсеты. - М.Ф.) бриллиантами, с обезображенными трупами, зарытыми у большой дороги? Или в жанре психологической драмы, где несчастный царь и царица становятся заложниками собственной любви и болезни их единственного сына, наследника престола? А может, лучше подойдет исторический эпос?"

Действительно, какую рамку подобрать к такой трагической картинке? Как всем угодить и понравиться? Создается впечатление, что любая - самая деликатная - попытка описать историю жизни и смерти последнего царя и его семьи неизбежно для кого-нибудь выглядит спекуляцией. А ведь все хотели как лучше - но получилось как всегда. Большое художественное недоразумение.

• Смотрите также рецензии "Поле.Ру", НГ, "Итоги", "Полит.Ру"

Фекальный юмор - на повестке дня

Подлинно, народ наш - максималист. В страшном сне не могло присниться, а наяву случилось: в одну неделю с "Романовыми" - фильмом в высшей степени серьезным и пафосным - вышел "Даун-хаус" - осовремененная версия "Идиота", картина абсолютно несерьезная и, что называется, "отвязная".

Сюжет помните, дорогие читатели? "Князь Мышкин (Федор Бондарчук) - эмигрантский вырожденец, недолечивший свою дурацкую голову в швейцарской психушке, едет на историческую родину в автобусе, где встречает Парфена Рогожина, миллионщика (Иван Охлобыстин, а как же). Рогожин, как известно, любит Настасью Филипповну (Анна Букловская). Декадентствующий развратник и педофил Тоцкий (Артемий Троицкий) обнаружил у себя на спине целлюлит и отказался от бычьих яиц в пользу растительной пищи и той же Настасьи Филипповны в пору ее пубертата. Князь повсеместно тащится от музыки "хаус", то и дело пускаясь в пляс с огромным магнитофоном на плече, кося под идиота, каковую болезнь авторы фильма путают с болезнью дауна (отсюда - "Даун хаус", что должно напоминать "даун таун", но не напоминает). Фердыщенко пердит. Генерал Епанчин желает женить Ганю Иволгина на Настасье Филипповне и дает за ней три вагона китайской тушенки. Аглая, одна из трех придурковатых сестер Епанчиных, писает рядом с князем на Воробьевых горах и склоняет его к сожительству (что должно, вероятно, вызывать в памяти клятву Герцена и Огарева, но не вызывает)" (Алла Боссарт, Новая газета).

"Актерский состав фильма замешан на известных профессиональных актерах и не менее известных представителях столичного бомонда", - сообщают авторы проекта. А.В.Васильевым (шеф-редактором "Коммерсанта"), А.К.Троицким, а также председателем Гильдии киноведов и кинокритиков Мироном Черненко (он играет старшего из рода Мышкиных, через секунду после появления на экране задавленного молоковозом) "бомонд" исчерпывается; среди "известных профессиональных" имеются две польские звезды: Барбара Брыльска (генеральша Епанчина) и Ежи Штур (генерал Иволгин), а также Александр Баширов (Фердыщенко), Юозас Будрайтис (генерал Епанчин). Федор Бондарчук (Мышкин) и сам Иван Охлобыстин, первым делом оговоривший себе возможность сыграть Рогожина", - повествует Лариса Юсипова (Ведомости).

Оценки следуют незамедлительно: "Бомондный "Идиот"-2005 обряжен в наряды бандитья, попсово-кислотной тусовки, ново-русских анекдотов и располагается где-то между порнушными по духу, дешевыми шоу и школьной самодеятельностью", - наносит первый удар Марина Дроздова (Вечерняя Москва).

"Даун-хаус" - не что иное, как вариации на тему особенностей всевозможных национальных забав, лишь вывернутые наизнанку. И если "Национальные особенности" рассчитаны на аудиторию радиусом от бомжей до домохозяек, то "Даун" - фильм для своих, где жлобские шуточки - лишь попытка выказать игру ума. Почему отыграться решили на Достоевском и бедном князе Мышкине - решительно непонятно. Видимо, виной тому небанальность сюжетных ходов классика. Всегда приятнее воспользоваться чужими мотивами, если не в состоянии выдумать велосипед. Желание оставить свой след на обломках чужой славы по-человечески понятно, но как доблесть сомнительно. Обычно оно проявляется в подростковом возрасте, когда ничего не приходит в голову, кроме как самоутверждаться и самовыражаться за чужой счет", - вторит Ольга Шумяцкая (Время МН).

Лидия Маслова (Коммерсант) к "Даун-хаусу" более лояльна: "Почему-то авторов подобных смелых (иногда еще приобретающих эпитет "кощунственные") интерпретаций подозревают в том, что они перед написанием обкурились или еще что. Как будто сам Достоевский фантазию не стимулирует. На это Охлобыстин мог бы ответить словами своего героя князя Мышкина, отказывающегося "вмазаться" за компанию с Ганей, Варей и Фердыщенко: "Меня и так прет наяву". До того как Охлобыстина сильно вставило православное христианство, он нередко выступал по телевидению со справедливыми заявлениями о бессмысленности наркотиков. Потому что они могут расширить человеческое сознание только до присущих данному индивидуальному сознанию границ. Точно так же и конкретного писателя, Достоевского, можно расширить только до тех пределов, которые явно или неявно заданы его произведениями. Вписать в него смыслы, которых в них нет, невозможно. Так что у создателей фильма есть железное алиби, защищающее их от обвинений в надругательстве над классиком. Однако нет и не может быть прощения режиссеру Роману Качанову, испортившему смешной сценарий никудышной корявой картинкой. Хотя, если подумать, сценарий этот так же мало нуждается в экранизации, как князь Мышкин в наркотиках. А тем более, в экранизации такого кинематографически подслеповатого человека, как Качанов. Он даже если "вмажется", все равно не представит, например, что виртуальная Настасья Филипповна может выглядеть иначе, чем его жена Анна Букловская (самая, пожалуй, вопиющая ошибка кастинга). Да и вообще, прежде чем воплощать на экране замысловатые галлюцинации, неплохо было овладеть умением внятно показывать объективную реальность. Судя по предыдущим фильмам Романа Качанова (вроде "ДМБ"), ему это умение пока доступно в очень скромных пределах".

Наслаждение сегодняшним днем

Пока кинокритики разделывались с неудачно воплощенным прошлым, их коллеги по музыкальной части наслаждались плодами современной музыкальной культуры. Одним словом, приехал Гидон Кремер.

"Знаменитый скрипач выступил в Большом зале консерватории в качестве прошлогоднего лауреата премии "Триумф". Концерт был подверстан к турне по Прибалтике, которое Кремер совершает со своим камерным оркестром. Программа была исполнена при полном зале с большим успехом, хотя состояла сплошь из неизвестных сочинений" (Петр Поспелов, Известия).

"Музыка, представленная в новой программе Гидона Кремера, была не совсем стара - хотя в нее затесались имена Шуберта и Листа. Но и не совсем нова - хотя там значились московские премьеры Канчели, Пярта и Десятникова. Делать из классиков современников, а из современников - классиков Кремер умеет как никто. [...] Если для старой музыки имя Кремера оборачивается свободой разного рода адаптаций, то для новой - прежде всего, спецификой выбора. Музыку Арво Пярта, Гии Канчели и Леонида Десятникова, помимо общего советского прошлого и успешно сложившегося настоящего, связывает нацеленность на постмодернистский диалог с традицией" (Екатерина Бирюкова, Время новостей).

Самым значительным сочинением в программе музыкальные обозреватели безоговорочно назвали "Русские сезоны" Леонида Десятникова.

Название циклу, как утверждает Кира Верникова (питерский обозреватель Коммерсанта), "придумал Кремер. Материал нашел Десятников, взяв на этот раз в соавторы русский народ. В основе одиннадцати частей лежат фольклорные напевы, взятые из сборника Елены Разумовской "Традиционная музыка русского Поозерья". В двенадцатой используется материал из незаконченной оперы "Русские сезоны", которую Леонид Десятников писал в 80-е годы. [...] Игра с названием маскирует обескураживающие свойства самого замысла - обработать аутентичный фольклорный материал для европейских инструментов и академически поставленного голоса. Такая задача вполне в духе "Могучей точки" или "Новой фольклорной волны" 1960-х, Леонид Десятников вдруг оказывается наследником Балакирева и Гаврилина. Однако в самом сочинении ничего такого нет: из наследуемой традиции композитор выбрал лишь одного, зато любимого, героя - Игоря Стравинского. Десятников игнорирует привычное и типичное, с восторгом инопланетянина открывая и развивая в русских мелодиях их диковинные свойства. "Почвенниковский" по идее опус выписан тонко, нежно и манерно - никакая идеология в его изящном теле попросту не удержится, сплошное эстетство".

Петр Поспелов (Известия) полностью присоединяется к своей коллеге: "Больше всего в "Сезонах" танцевальности, упругих ритмов и острых синкоп - их дарование Десятникова, хрупкое и рафинированное, оберегает от агрессии и брутальности. Гидон Кремер, неподражаемо солировавший и пританцовывавший в кругу оркестра, праздновал победу как заказчик - он подарил миру музыку, счастливо объединившую талант и расчет".

Персональных похвал удостоился оркестр "КРЕМЕРата Балтика": "Зрители и критика никогда не устанут петь хвалу "КРЕМЕРате" - и совершенно справедливо: столь высокая культура оркестровой игры встречается редко не только у нас, но и на Западе. Несмотря на то, что жизнь "КРЕМЕРаты" целиком и полностью зависит от Кремера, это не значит, что оркестр без своего дирижера - пустое место. Открывшее вечер сочинение Пярта "Восток - Запад" (Orient - Occident), премьера которого состоялась прошлой осенью в рамках "Берлинских фестивальных недель", было сыграно музыкантами без дирижера - и двадцать пять человек играли, как один" (Михаил Фихтенгольц, Культура). Еще более витиеватая похвала прозвучала из уст Гюляры Садых-заде (Время МН): "Молодежному оркестру "КРЕМЕРата-Балтика" создали довольно обширную репертуарную нишу, в которой равно цветут и страстно-меланхоличные танго Пьяццоллы, и сосредоточенная медитативность Канчели, минимализм Пярта и романтическое многословие Шуберта и Листа. Гастрольные концерты "КРЕМЕРаты" идеально отвечают ожиданиям широких слоев филармонической публики: в них много веселья, складных мелодий, красивого слитного звучания струнных и аккуратно расфасованного музыкального постмодерна в самых его удобочитаемых и легкоусвояемых видах".

А ведь подумайте, как это отрадно, когда самая что ни на есть современная музыка звучит, выражаясь языком последнего рецензента, удобочитаемо и легкоусвояемо! Как счастливы мы были на прошедшей неделе - ведь актуальная, новая вещь оказалась более востребованной, нежели обращения к старому и давно минувшему. Теперь с уверенностью, перефразируя Хармса, можно заявить: "Современность победила старину не известным ей способом".

Да будет так. Следующий обзор - как обычно, в пятницу.