Приятно сознавать, что творческим рождением своего крупнейшего хореографа Англия обязана русским. В 13 лет, покоренный искусством Анны Павловой, Фредерик Аштон влюбился в балет навсегда. Он родился в Эквадоре, юность провел в Перу (где впервые и увидел Павлову во время ее гастролей в 1917 году) и, оказавшись в 19 лет в Лондоне, начал брать уроки у Леонида Мясина. В балетах Мясина и Брониславы Нижинской Аштон танцевал в труппе Иды Рубинштейн. Кроме того, учился и работал у Мари Рамбер, ставил по всему свету, более полувека отдал Лондонскому Королевскому балету. В разные годы Аштон выступал с Лидией Лопуховой, Алисией Марковой, Марго Фонтейн. Был партнером самой Тамары Карсавиной. Она-то, "восхитительная маркиза" русского балета, Богиня Мудрости, как называл ее Аштон, и подсказала ему поставить "Тщетную предосторожность" и даже передала исполнительнице партии Лизы, Наде Нериной, мимический эпизод во втором акте.

На сцену Большого театра спектакль перенес Александр Грант, бывший танцовщик Аштона, первый исполнитель ведущих партий во многих его спектаклях. Пользуясь своим правом на восстановление "Тщетной предосторожности", Грант уже сделал подарок римлянам и варшавянам, жителям Мюнхена, Будапешта, Токио, Рио-де-Жанейро, Граца, Буэнос-Айреса, Штутгарта, Гонконга, Новой Зеландии.

Московская премьера состоялась 29 января, через сорок два года и один день после лондонской.

Коварная, право слово, штука эта "Тщетная предосторожность". Благополучно преодолев двухсотлетний юбилей (случай редкий для комических балетов), она пережила множество толкований и версий, превратившись, наконец, в прелестную сказку о пряничной любви - вне реальности, вне эротики. Между тем начиналось все куда как пикантно.

"Le Ballet de la paille ou Il n'y a qu'un pas du mal au bien" - "Балет о соломе, или От дурного до хорошего один шаг". Так назывался шедевр французского хореографа Жана Доберваля, превратившийся со временем в "Тщетную предосторожность". Однако слово-перевертыш "paille" (солома) допускает варианты: "Балет о пустяках", например. А еще - "Балет об измене". Дочь зажиточной крестьянки Лиза, не желая выходить за богача-мельника, отдается в сарае с соломой своему возлюбленному Колену, что, к общей радости, и кончается их свадьбой. На дворе стоял 18 век, а подобные невинные шутки вполне в его духе. Правда, всего какая-нибудь пара уик-эндов оставалась до падения Бастилии, но это уже из ряда пикантностей исторических.

С тех пор полюбившийся сюжет каждый интерпретировал по-своему, в зависимости от собственных вкусов, национальных традиций и веяний эпохи. Сегодня "Тщетная" воспринимается многими едва ли не как детский утренник. Вот и Карсавина, казалось бы, нечто подобное пыталась втолковать Аштону: "Балет должен очаровывать невинностью, и никакое другое чувство не должно это нарушать". Хореограф вроде бы прислушался, воплотив свою "свирельную мечту о сельской жизни". В его воображении жил "образ деревни поздней весной, густая листва, пастораль, бесконечный солнечный свет и жужжание пчел - покой пейзажей Констебля, рисовавшего мой любимый Саффолк, светлый и мирный". Аштон признавался, что хотел воплотить "свою любовь к шуткам, придать ему искреннюю, открытую веселость в сочетании с непринужденным лиризмом". Желание это было, очевидно, тем более страстным, что "Тщетная предосторожность" - первый его балет в легком жанре за двадцать три года, после премьеры в 1937-м "Свадебного букета" в труппе Вик Уэллс балле.

Аштон и в самом деле веселился. В спектакле есть шутливые "парафразочки" на канонические балетные темы. Это не пародии, нет. Это - воздушные поцелуи тем, кого сэр Фредерик любил, перед кем преклонялся. В сцене бури явление хлопочущего крыльями петуха заставляет вспомнить Ротбарта из "Лебединого озера". Унесенный ветром, точно погубленная легкомыслием любимого Сильфида, взмывает к колосникам несуразный Ален, а рисунок его танца - нескрываемое восхищение фокинским Петрушкой.

Пасторальная безмятежность, танцующие куры в человеческий рост, игра с разноцветными лентами, умилительный живой пони - все это действительно как будто возвращает в детство. Но тут-то, по-моему, и скрыта ловушка. Аштон ставит перед артистами задачи отнюдь не детские. В сравнении, скажем, с беспощадной к танцовщикам хореографией Олега Виноградова в той же "Тщетной" на музыку того же Луи Герольда (прошлогодняя премьера Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко) хореография Аштона может показаться даже щадящей. От исполнителей требуется не столько виртуозность, сколько свобода и воодушевление, та изысканная легкость (техническая, а еще более - легкость дыхания, настроения), какую в давние времена принято было называть французской и которая вообще с трудом дается нашим танцовщикам (правда, о том, что они танцуют премьеру, Нина Капцова и Андрей Болотин узнали за 2 часа до начала. Так случается в театре). Аштон создал изящную, не перегруженную нюансами безделицу, ценной которую делают "благородная простота", грация, а главное - чуткое ощущение стиля. Во всем. Вот что пишет художник Осберт Ланкастер: "Единственным условием, поставленным хореографом, было то, что оформление должно быть легким, веселым и, желательно, напоминающим акварельную технику. Само собой разумеющейся моделью стали "Images d'Epinal", эти популярные офорты, раскрашенные вручную <...> Я постарался сохранить их свежесть и наивность". Артисту же в самом деле наивному не передать очарования наивности сценической, той "невинности", о которой говорила Карсавина. Нужно встать рядом со своим персонажем, и только тогда сумеешь воплотить задуманное Аштоном.

Кому это удалось в полной мере, так это Геннадию Янину. Рассказывают, что репетиции с Александром Грантом давались ему нелегко: к любой позе, жесту, наклону головы постановщик оказался внимателен до придирчивости. Возможно, оттого, что сам был некогда первым исполнителем партии Алена в спектакле Аштона. Но Янин-Ален - это как раз тот случай, когда, освоив и усвоив чужой рисунок, артист в конце концов ощущает необыкновенную свободу и узнает наслаждение от совершенного владения ролью.

Видеть Янина на сцене - всякий раз радость. И досада. К примеру, как получилось, что на главную партию - Колена - наряду с такими признанными премьерами Большого, как Сергей Филин, Дмитрий Гуданов и Юрий Клевцов, назначили солиста, ни одной ведущей партии до сих пор не исполнившего - Андрея Болотина? Все очень просто: работавший над восстановлением "Тщетной" вместе с Грантом бразильский хореолог, балетмейстер-репетитор Эмилио Мартинс выхватил своим орлиным взором молодого обещающего танцовщика и постановил: танцевать ему главную партию! Важно даже не то, получится ли в данном конкретном случае именно из Болотина большой танцовщик, а то, что так и только так обнаруживают и поддерживают таланты, выхватывая из толпы. У нас же зачастую не то что молодых подмечать, а и тех, чьи способности давно и для всех очевидны, не замечают.

Все это, к сожалению, как раз и относится к Геннадию Янину. С первых шагов в Музыкальном театре, с канкана на "Балетных вечеринках" Гедиминаса Таранды, с Мачехи в Кремлевской "Золушке", где Янин перетанцевал Владимира Васильева, и потом - уже в Большом театре - было ясно, что на московской сцене появился истинный талант, яркая индивидуальность. К тому же человек, желающий, умеющий, готовый работать. Он умеет очаровать и одновременно взвинтить зал, подарив ему пьянящее чувство ликования, торжества и восторга. Но на него нужно ставить. Специально - на него. Этого не происходит. А время идет. Янину скоро тридцать четыре.

Так вот: "Тщетную предосторожность", безусловно, стоит посмотреть хотя бы только ради него. Актер столь же блистательный, как и танцовщик, Янин, представляя незадачливого жениха дурачка-Алена, не нарушает законов бурлеска, но и за их спасительный канон не прячется. Следя за ним, не гогочешь, а смеешься. Он дарит ту "искреннюю, открытую веселость", о которой мечтал Аштон. Янин - клоун. Но сколько прочитываешь вдруг в его глазах. Янин - лирик. Но как мастерски владеет он приемами гротеска и эксцентрики. Пластика ярмарочного Петрушки - но живая, не заимствованная, своя. Пронзительный, чаплиновский взгляд - но живой, не подражательный, свой. И еще, и еще что-то, что, наверное, и есть талант.