Михаил Левитин, знаменитый не только как режиссер и художественный руководитель московского театра "Эрмитаж", но еще и как писатель и даже участник шорт-листа одной из Букеровских премий, написал пьесу о самом известном русском провокаторе и сам же поставил ее в "Эрмитаже". Спектакль называется "Анатомический театр инженера Евно Азефа". Заглавную роль исполняет Юрий Беляев, заслуженный артист России, актер Театра на Таганке, впрочем, давно уже сотрудничающий с "Эрмитажем"

---

Русский Журнал: Спектакль, в котором вы играете заглавную роль, называется довольно сложно: "Анатомический театр инженера Евно Азефа". Почему такое сложное название?

Юрий Беляев: История возникновения этого спектакля не дает мне никаких дополнительных возможностей, кроме исполнительских. Попытки у меня были повлиять, в частности, и на название пьесы. Но я сейчас оказался наблюдателем замечательной ситуации, когда в одном человеке борются, сочетаются, иногда противопоставляются и находятся в довольно сложной игровой ситуации автор и режиссер. Иногда похоже на раздвоение личности. Но так как вялотекущая шизофрения - это диагноз, который можно поставить любому артисту, да и любому человеку, занимающемуся искусством, творчеством, то я думаю, что в данном случае это не имеет отношения к медицине. Профессиональный литератор Левитин оказался абсолютно непокладистым, жестким, упрямым, совершенно неподатливым существом, в отличие от режиссера Левитина, который ставит спектакль по этой пьесе. Его можно если не обмануть, то как-то смягчить, можно что-то у него выпросить, можно на чем-то настоять, не обнаруживая этого настаивания, не оформляя его словами, - одним своим поведением. Он готов к диалогу, в отличие от Левитина-автора.

РЖ: Это проза или все-таки настоящая пьеса?

Ю.Б.: Я никогда таких пьес не читал, я не помню таких пьес. Я не помню такого почти грубого монтажа. Тут коллажный способ. Сейчас есть такое понятие новенькое, не очень внятное, но броское: "бриколлаж". Я не понимаю, что это такое, но, видимо, это связано с более активной формой коллажа. Но дело даже и не в термине, а в том, что пьеса скомпонована очень экспрессивно. Сцены друг от друга отделены буквально обрывами, между ними пропасти, они никак не соединены общим рассказом. Существует общий сюжет, потому что существует один характер, вокруг которого все происходит. Язык пьесы мне очень неприятен, он очень сложен, это не мой язык, я так не разговариваю. Мои попытки, превратить этот язык в средство дополнительной выразительности пока безуспешны, я не владею этой стилистикой. И пока я в качестве персонажа только начинаю становиться на ноги. Предполагаю, что этот персонаж даст мне счастливую возможность, когда можно будет отвечать за него от своего собственного лица. Когда это станет частью моей жизни, той маской, в поисках которой иногда проходит целая судьба актерская. Не думаю, что я на пороге рождения брэнда под названием "Азеф Беляев", нет. Но это мои личные интересы, мои личные радости, в ожидании которых я сейчас этим занимаюсь.

РЖ: Когда вам предложили эту роль, вы начали в себе искать Азефа? Я это к тому, что Левитин уже успел обронить в интервью, что он в себе какие-то черты этого персонажа находит и даже не пугается этого?

Ю.Б.: Моя театральная практика дает возможность говорить о том, что мы можем взять любого персонажа, взглянуть внутрь себя и найти общие черты. Это вполне естественно, потому что это делаю я, а не кто-то. Я думаю, что поиск чего-то общего с Азефом или с каким-то другим персонажем происходит невольно, это органика профессии.

РЖ: Когда вы начинали репетировать, вы говорили что-то о национальном характере? Скажем, Левитин предлагал вам обсудить эту тему? Или, напротив, вы спрашивали Левитина, в какой мере вы будете касаться национального типа этого человека?

Ю.Б.: Когда-то давно в одном из наших разговоров с Левитиным, по-моему, мы сидели в буфете, он внезапно спросил: "А что бы хотелось сыграть?" - на что я ответил: "Да в общем, ничего". Мечты в виде персонажа у меня давно уже нет. Я давно уже не хочу играть Гамлета, я давно уже не хочу играть Лира и много чего уже не хочу играть. Но если пытаться все-таки ответить на этот вопрос, то мой интерес вообще к театру - немножко в другом. Если говорить о персонаже, о реальном существе, то мне очень интересно, что произошло с персонажем и с актером, когда Евгений Павлович Леонов играл в "Поминальной молитве". Мне - русскому человеку - сыграть еврея... Ну да, было бы интересно, наверное. Я ничего такого пока не пробовал. Думаю, что этот разговор каким-то образом имеет отношение к тому, что в результате появилось. Никто себе такой цели не ставил. Может быть, у Левитина какие-то мысли и были на этот счет. Я все равно этот разговор помню и связываю его с теперешней ситуацией. Что касается еврейства... Какой же это больной вопрос до сих пор! Сколько потрясающе красивых выдающихся людей этот народ дал миру, и одновременно - сколько дряни и гадости... Говорить о том, чего больше, бессмысленно. И, конечно, это можно было бы превратить в такую характерность, можно было взять акцент, которого я не делаю. Надо сказать, что Азеф - тот самый исторический, настоящий Азеф, - всего-навсего повод для разговора. Я не хочу задавать вам свой вход в эту историю, пусть он будет вашим. Но я надеюсь, что мне этот персонаж даст какие-то дополнительные возможности. Однако я побаиваюсь, что ортодоксальное, традиционное отношение к буквосочетанию "Азеф" у людей вызывает односложную реакцию, которая блокирует внимание и к самому человеку и ко всему спектру проблем, которые связаны с историческим персонажем. Хотя, повторяю, пьеса не носит исторического характера, это не документальная история.

РЖ: Мне как раз Азеф чрезвычайно интересен, как интересен всякий человек, который не стремится выйти на авансцену. Ведь были злодеи "первого ряда", которые стояли на авансцене, и были люди, которые творили историю, может быть, даже в большей степени, чем те, первые, и психология их интересней. Меня задела одна ваша фраза. Вы сказали, что для вас интерес к театру лежит в другой плоскости, и сами себя оборвали. В какой?

Ю.Б.: Я уже не однажды говорил об этом. Сейчас это осталось в качестве такой нетронутой мечты. Я думаю, что это чистая фантазия, которая к реальности не имеет отношения - и не будет иметь. Я пессимистически отношусь к своей мечте, не думаю, что она сбудется когда-нибудь. И тем не менее, она существует, и оформилась она у меня уже много лет назад. Я мечтаю о такой труппе, о таком театре или хотя бы о такой компании, которая собирается на спектакль, будь то антреприза или что-то другое, где будут очень хорошие и сильные актеры, у которых я смогу поучиться профессии, с которыми мне будет трудно, потому что я буду понимать, что они сильнее, что они в профессии умеют нечто такое, чего не умею я. Оказаться равным среди равных или учеником среди более высоких мне до сих пор хочется.

РЖ: Об этом не хочется говорить "накоротке". Поэтому давайте о спектакле. Левитин - человек чрезвычайно образованный, который очень много знает. И вы тоже. У вас, во всяком случае, известность человека, который много читает. И наверняка, каждый из вас много знает об Азефе того, что не вошло в эту пьесу. Вот этим знанием вы на репетициях делились, спорили о самом историческом персонаже?

Ю.Б.: Я воспринимаю ваши слова как комплимент, хотя не отношу себя к людям, активно читающим. Как раз наоборот, я - очень капризный читатель. Как правило, я не читаю то, что читают все, или читаю это через 10 лет для того, чтобы понять, был ли в этом смысл... Если читается, конечно. К сожалению, я читаю в основном литературу, имеющую отношение к тому, что я делаю в театре или в кино. Книжное дело, архивы, история - это уже что-то такое, чего никогда не будет у меня в жизни. Конечно, я жалею об этом. Это та профессия, которая от меня ушла. Я не знал о том, что есть такая профессия и что я ее люблю. Но сейчас я говорю об этом с такой тоской потому, что у меня есть театр. И тосковать об истории, как об основной профессии, мне приятно, имея нечто другое. Такой вот парадокс. Что же касается конкретно персонажа, читать литературу "по теме" я начал буквально месяц назад. До этого я понимал, что мой обычный подход к персонажу здесь не нужен. Как только это оформилось в сознании в качестве такого законченного соображения, мне немножко полегчало, и я отпустил себя, перестал нервничать и сказал: "А вот ничего читать не буду, буду смотреть в глаза, разину рот, разину уши и превращусь в инструмент. Пусть покажет мотивчик, какой надо играть". И потихонечку полегонечку то, что происходит на сцене, отодвинулось от того, что написано на бумаге, превращается сейчас в ту самую третью реальность, за которой мне наблюдать так же интересно, как за интересным человеком.

У меня на глазах формируется характер персонажа. Он не был задан в пьесе. Сейчас все выглядит очень стройно, очень логично, но это был совместный поиск. Я пытался на первых репетициях, как всегда, записывать некоторые соображения Михаила Захаровича по отношению к персонажу, по отношению к пьесе вообще, по отношению к ситуации, к историческому прототипу. И я понимаю, что теперешние его тексты, за исключением самого Азефа, отличаются, как негр от китайца. Сейчас уже пришел театр, он внедрился в литературу, в драматургию, он стал важнее, чем все, что с этим может быть связано. Сейчас мне не хочется себя ничем тормозить. Я слегка каждый день по несколько листочков прочитываю что-нибудь о том времени, о тех людях, перечитываю в очередной раз книжку Бориса Савинкова. Когда она только появилась, я ее выдернул где-то, прочитал. Мало что осталось в голове. А сейчас это представляет такую материальную среду из живых людей, к которым я начинаю относиться иначе. Книга читается по-другому, и все эти люди выплывают как совсем другие люди. Я вынужден к ним относиться без стереотипов, воспринимать как живых людей, проживать ситуации, в которых они оказывались, как будто это мои ситуации, проверять собою каждого исторического персонажа. Такой труд для читателя необязателен, но в какой-то степени ему знаком. Любимые персонажи так вживаются в читателя, влияют на него. Ну а мне, человеку театра, - это самый привычный способ общения с персонажем. Сейчас я с удовольствием начинаю читать все, что касается исторического Азефа. Заполняю некоторый свой интеллектуальный объем, может быть, непосредственного отношения к этому спектаклю не имеющий. Я это делаю по привычке, мне это приятно и интересно.

РЖ: Задам вам вопрос уже не как актеру Беляеву, а почти как на спиритическом сеансе, имея возможность пообщаться с самим Азефом, - поскольку полагаю, что вы его сейчас знаете очень хорошо. Каково ваше ощущение изнутри из психологического, из исторического знания этого человека? Если бы он был другим или если бы он оказался в это нужное время не в том нужном месте, история России, история мира, как вам кажется, могла бы пойти иначе?

Ю.Б.: Нет. Я убежден в том, что нет. Когда-то я оказался в качестве артиста в театре на Таганке. Я был счастлив, но был напуган невероятно. Когда я начал смотреть репертуар, у меня волосы встали дыбом. Я не понимал, как и что буду делать в этом театре. Там невероятно сложная партитура поведения. Я не мог уследить за ритмом спектаклей. Я был просто влюблен тогда в есенинского "Пугачева", в его яркую форму, лаконичную, жесткую, в стихи Есенина, которого любил с юношества. И я начал делать композицию по "Пугачеву". А тут еще по так называемой производственной необходимости ввелся в спектакль и изнутри влез в этот материал. Пошел на Пироговку, сел в архив, и года полтора собирал документы. И к концу года своих поисков я нашел то, ради чего был смысл делать эту композицию. Мне тогда это казалось открытием. Я обнаружил несметное количество царских указов по уничтожению самозванцев - двойников Петра Третьего. Их было за сотню. И родилась из этого идея, которая, в общем-то, и у самого Есенина проглядывает: "Нам нужен тот, кто первым бросил камень". Россия - кладезь таких персонажей. Она квасится, бродит и потом взрывается. Этот взрыв детонирует. Да, он оказался в том месте, в то время, но это мог быть и другой человек.

РЖ: Азеф - нарицательное имя, имя провокатора. И, наверное, спектакль, который рассказывает о нем, должен быть провокативен по отношению к зрителю. Это будет или нет?

Ю.Б.: К сожалению, я не знаю этого. Я не знаю, что будет происходить с залом. Предполагаю, что будет много людей, которым не понравится то, что мы делаем.

Беседу вел Григорий Заславский