После бурного начала сезона первая половина октября в Москве казалась театралам вяловатой. На это время театральный центр переехал в Питер, где шел фестиваль "Балтийский дом" и почти тысячный зал забивался под крышечку теми, кто хотел увидеть спектакли шумно знаменитых в Европе Оскараса Коршуноваса и Андрея Жолдака. Там же Някрошюс показал и еще совсем сырой эскиз своего нового спектакля "Песнь песней", но шел он в маленьком зале и увидеть его смогли только самые удачливые.

Так вот, по сравнению с питерским театральным роскошеством первая половина московского октября казалась небогатой. Как говорят пиарщики, "получили большую прессу" и бурно обсуждались театралами только три премьеры, причем две из них принадлежали театру "Сатирикон".

Первой была "Страна любви", поставленная Константином Райкиным со своими студентами из Школы-студии МХАТ. Спектакль числился дипломным, но уже заранее был включен в афишу "Сатирикона" - именно из учеников Райкин намеревается создать новое поколение театра. Рецензенты хором писали о том, как любит Константин Аркадиевич своих студентов и как видно по их игре, что они "работают с показа" и во всем подражают мастеру.

Буйная студенческая "Страна любви" стала знаменита сразу, и администратор отгонял от дверей театра толпу жаждущих попасть зычными криками: "В театре переаншлаг! Мест нет, и не будет! Порадуйтесь за театр Райкина!" Возбуждение зрителей, прорвавшихся на спектакль сквозь охранные кордоны, в зале сменялось наэлектризованностью посетителей дискотек. Спектакль поставлен на практически пустой сцене. Райкин в программке объяснил, что хочет, чтобы эти голые конструкции - "символы урбанизма, механистичности, неуютности, даже агрессивности нашей цивилизации" с помощью фантазии превратились в "поля, леса, луга, реки, небо и солнце". Студенты с восторгом гнулись деревьями, мычали коровами, верещали кикиморами и всей огромной кодлой выкатывались на сцену - красивые, длинноногие, голопузые и румяные, - ритмично топоча и распевая: "А мы просо сеяли, сеяли". Ощущение природы создавалось в той степени, в какой оно всегда присутствует там, где много молодежи, веселой от распирающей ее жизненной силы. Неудивительно, что Марина Зайонц в журнале "Итоги" написала: "...впору писать на афише давно забытое: детям до 16 лет смотреть не рекомендуется. Столь мощного эротического напора давно не приходилось видеть в наших театрах".

Спектакль битком набит танцами и песнями, в которые переведен стихотворный текст Островского. Студенты действительно "зажигают" - народные мотивы легко переходят в современный жесткий ритм, и можно верить балетному критику Анне Гордеевой ("Время новостей"), что "они танцуют так, как какому-нибудь шоу-балету "Тодес" и не снилось". С хоровыми номерами композитор Валерий Чернышев тоже поработал на совесть. В коронном номере "Из-за леса, из-за гор ехал дедушка Егор", который а капелла исполняет Берендей (Сергей Кузькин) в сопровождении всей команды, народное пение незаметно переходит в джазовый ритм, все больше напоминающий веселые игры Бобби МакФеррина, и постепенно выруливает на "don't worry, be happy". Но, несмотря на все эти изыски, критики дружно сравнивали "Страну любви" с "Фабрикой звезд". И это сходство, действительно, очевидно. Хоть в райкинском спектакле нет бесстыдного телевизионного хвастовства, но дружный кайф: "Круто, ты попал на TV!" -присутствует. Сладкоголосый Лель (Сергей Сотников) в белом костюме иронично представлен томным шоу-мальчиком типа Андрея Губина. Так и ждешь, что сейчас он запоет: "Такие девушки, как звезды". Проблема в том, что он и впрямь это поет, только словами нашего великого драматурга.

В результате получается вот что: все, что в этом спектакле актеры делают хором, действительно, чистый драйв и подзарядка веселой энергией на неделю вперед. Но как только любому из них нужно сыграть что-то свое, а не просто продемонстрировать кураж - дело плохо. Однако трудно предъявить претензии молодым артистам - режиссерские задания настолько грубы, даже вульгарны, что, честно выполняя их, невозможно остаться хорошим актером. Бог знает, отчего Райкин решил сделать клоунами всех персонажей пьесы во главе со Снегурочкой (критики хором сравнивают ее с Пеппи Длинныйчулок, хотя, по-моему, это звучит обидно для искренней Пеппи). Почему красотка в мини-юбке Весна-Красна (Елена Кутырева), похожая на валютную этуаль, призывно отставляя бедро, хрипит и орет, как извозчик? Почему Елена Прекрасная (Юлия Мельникова) буквально вылезает из своего обтягивающего платья, пытаясь оправдать свое имя? Почему Берендей безостановочно хватает всех проходящих мимо девушек за попы и коленки, одновременно вожделея к Елене, и текст Островского произносит как-то так, что он все время кажется двусмысленным? Но, главное, что это за кикимора такая - Снегурочка? Тощий страшненький подросток с двумя хвостиками, который ходит с рюкзачком, в короткой юбке на лямках и полосатых гольфах, ставя ноги носками внутрь, страшно сутулясь и невыносимо кривляясь? И даже если очень хочется к финалу поэффектнее совершить ее превращение в красавицу, как же объяснить весь предыдущий сюжет, когда все Берендеево царство по ней с ума сходило? Впрочем, про вопросы эти снова забываешь, когда, уже после финальных аплодисментов, весь райкинский курс снова исполняет хитовое "Из-за леса, из-за гор" под восторженные вопли зала.

Следующая сатириконовская премьера - "Маскарад" в постановке Владимира Агеева. Про этот спектакль театральные критики рассказывали друг другу, округляя глаза: "Сходи обязательно - такого ты еще не видел!" И правда, на это дикое произведение по романтической лермонтовской пьесе советую сходить всем любопытным театралам, как тем, кто интересуется анатомией, рекомендуют сходить в кунсткамеру, чтобы изумиться несообразностям, которые иногда рождает природа.

Так вот, смысл в эту постановку, говорят, режиссер вложил мистический. Мне почему-то вкладыша в программке не досталось, а Глеб Ситковский из газеты "Газета" его получил и рассказывал, что там "очень много заглавных букв и еще больше загадочных многоточий. Слушайте: "Пьеса - Апокалипсис... Свет и Тьма... Арбенин и Нина - единственные носители и хранители Любви... От них должен возродиться человеческий Род... Поэтому дьявол тут как тут: Союз должен быть разрушен... Любовь уничтожена... Победа Тьмы... Завет Арбенина с Богом осуществляется через Нину...".

Я, признаться, ничего не зная про Свет, Тьму и тем более Завет Арбенина с Богом, совершенно растерялась и решила, что передо мной претенциозная и заунывная пародия на что-то не вполне известное. Особенно сбивало с толку то, что каждый эпизод шел в совершенно новом ключе. Например, разговор Казарина со Шприхом превращался в куплеты - знаете, такие иногда еще в передаче "Аншлаг" поют. Потом еще было что-то похожее на итальянскую песню из репертуара Паваротти, а дальше и вовсе рэп. И все на слова Лермонтова, заметьте. Сам маскарад был немного похож дискотеку со стробоскопами, где плясали полуголые девушки и прогуливались уроды, костюмами напоминая персонажей Михаила Шемякина. Арбенина играл молодой Денис Суханов, когда-то прославившийся ролью романтического петуха Шантеклера. Он то выхаживал, вздернув подбородок и высоко поднимая ноги, как Шантеклер, а то - в черном кожаном пальто и белой рубашке с галстуком - изображал демонического комсомольского секретаря. Говорят, Максим Аверин, который на этот раз играл Казарина, иногда меняется с Сухановым ролями. Так вот, в роли Арбенина Аверину наклеивают огромный гуммозный нос, как у Сирано. Видимо, только собственная обаятельная носатость спасла Суханова от этого сомнительного украшения и лишних литературных коннотаций.

Так вот, в первой сцене Арбенина с Ниной актеры изображают юных любовников, шаловливых мальчика и девочку, дурачатся, возятся; Арбенин восклицает что-то восторженное, а красавица Нина (Глафира Тарханова) - эдакая куколка-балетница в пышных юбочках - то капризно дует губки, то мило его прощает. Зато в сцене Арбенина с баронессой Штраль нет никаких психологических глупостей, зато от смеха животики надорвешь. Герои изображают как бы выполненный куклами сурдоперевод того текста, который сами произносят. Слово - жест, слово - жест. Особенно обхохочешься, когда, произнося слово "честь", они указывают на причинное место. А еще здорово придумано, что придурковатый Звездич беспрестанно падает. Так и хочется сказать: "Об Пушкина! Об Гоголя!" Впрочем, всей смехоты не перескажешь.

Кроме того, есть и многозначительное пространственное решение Марины Филатовой: в глубине сцены располагается еще одна маленькая сценка, посреди которой стоит объемистое дерево, а в вышине почему-то рыбки летают. Дерево это кто-то из критиков называет дубом, который "у Лукоморья", кто-то - Древом познания (это убедительнее, поскольку под ним с весьма чертовским видом иногда разгуливает Неизвестный). Впрочем, высказывая догадки, критики по-прежнему рассуждают о режиссерских идеях Агеева иронически. Доверчиво и серьезно отнеслась к ним только Алена Карась из "Российской газеты": "Жизнь этого театрика образует тот самый символический второй план, о котором не должен забывать зритель, пока смотрит на фиглярствующих актеров. Это в первой реальности они подобны кокетливым и гомосексуальным звездам телешоу, произносящим ходульные романтические монологи. Подлинный же, так сказать, духовный план их бытия раскрывается на этой второй сцене".

А в "духовном плане" (то есть там, на задней сцене) и происходит нечто самое неожиданное во всем этом удивительном спектакле. Лишь только несчастный Арбенин, узнав, что жена его невинна и он напрасно убил ее, как... нет, не сходит с ума. Он, счастливый, отправляется на эту самую кукольную сценку, сияющую, как в "Золотом ключике"; туда же вскакивает его внезапно ожившая жена, и они с умиленными лицами бегут в рапиде на фоне голубого неба. В общем, все хорошо кончается.

Третьей, самой значительной и амбициозной, премьерой первой половины октября была "Шинель", которой Валерий Фокин открыл "Другую сцену" "Современника". Притягательного в этом спектакле было обещано много: и музыка Александра Бакши, и теневой театр Ильи Эпельбаума, и хор "Сирин", но главным, конечно, было то, что Акакия Акакиевича играла Марина Неелова.

Вообще-то, Башмачкиных Москва повидала. Только за последние годы их было два, и оба хорошие: Александр Феклистов - косноязычный поэт и фанатик, погруженный в свою каллиграфию, и Павел Деревянко - улыбчивый и всегда готовый к радости простак. Марина Неелова играет что-то совсем другое - плешивого младенца, более всего напоминающего Акакия Акакиевича из незаконченного мультфильма Юрия Норштейна. Сходство это так очевидно, что его заметили очень многие критики: яйцевидная голова с легким пухом, смешные детские щечки и брови домиком, сморщенные крошечные ручки и тонкие полусогнутые ножки (вот только у норштейновского героя нос свисает сливой, а у нееловского - вздернутый). Этот Башмачкин живет в своей старой шинели, как в домике кума Тыквы, - спит, копошится там с фонариком, выметает грязь, выходит наружу пописать. Герой хлопочет в спектакле много - бегает, пишет, бормочет, обихаживает свое жилье и суетится рядом с порванной шинелью, но все это не имеет значения. Важно только противопоставление этого странного, жалкого и беспомощного существа огромному и не имеющему лица окружающему миру. Только голоса людей как гром звучат откуда-то с неба, только огромные тени пляшут на стене: гигантская швейная машинка Петровича да столы и бутылки на балу.

Рассказывая об этом спектакле, очень многие критики употребляют слово "трюк", или "фокус", или "аттракцион". Алена Карась, "Российская газета": "Из всего великого, что обещал этот проект, остается единственный аттракцион: поразительная в своей неузнаваемости Марина Неелова, грандиозное обещание чуда, которое живет в ее мелких, дрожащих движениях, в словах, которые она поет в согласии с дивным хором "Сирина", в глазах, исполненных нечеловеческого отчаянья". Елена Ямпольская, "Русский курьер": "Шинель работает превосходно, на уровне классного иллюзиониста. Вот слово, которым можно определить этот спектакль, - фокус. А фокус не вызывает иных эмоций, кроме одной: ах, как здорово сделано!".

Откуда возникают эти слова, понятно: Фокин, как всегда, очень рационален. Он застроил весь спектакль до самого дальнего уголка своими мыслями о "Шинели", ее звуками и образами. Внутри этого механизма, с тесно пригнанными деталями, почти не осталось свободы для изумительной актрисы, и без того спрятанной в кокон чужого тела.

Только иногда кажется, что она проявляется в жалком старичке: когда обольщает его и заманивает новая роскошная шинель с меховым воротником, когда обхватывает она его своими широкими полами, а Башмачкин застенчиво выпрастывается из объятий. А потом вдруг верит в счастье - юрк внутрь и запахивается. Только плешивая головка торчит где-то на уровне живота шинели, да крошечная сморщенная ручка придерживает полу. А еще видна Неелова, когда выходит на поклоны: она еще в теле Акакия Акакиевича, во вздернутом горбом сюртуке, со смешной тараканьей походкой на полусогнутых ножках, но уже со своими глазами, в которых больше нет ничего жалкого и трогательного, а только опустошенность актера, который только что сыграл свою смерть.