Русский Журнал
СегодняОбзорыКолонкиПереводИздательства

Сеть | Периодика | Литература | Кино | Выставки | Музыка | Театр | Образование | Оппозиция | Идеологии | Медиа: Россия | Юстиция и право | Политическая мысль
/ Обзоры / Периодика < Вы здесь
Журнальное чтиво. Выпуск 197
Дата публикации:  28 Июня 2005

получить по E-mail получить по E-mail
версия для печати версия для печати

71-й номер "НЛО" появился в "Журнальном зале" буквально в последнюю минуту, и это означает всего лишь, что на подходе 73-й. А 72-й, но не оцифрованный, а бумажный, уже разошелся от Москвы до самых до окраин, вот только сетевой формат не позволяет говорить не ссылаясь, и мы здесь ничего не скажем - про "нашего (ненашего) Деррида", про монументальный "петербургский текст", про отличную статью о Крученых, открывающую почему-то блок под названием "Владимир Нарбут", и про "нашего Хвостенко" тоже ничего не скажем. Собственно, "Хвост, artist complet" там в мемориях, а в мемориях 71-го номера другой питерский персонаж - Леонид Виноградов. Беседа Ильи Кукулина с Мих.Ереминым и Владимиром Уфляндом называется "Могучая питерская хворь"; это забавные и бессистемные воспоминательные диалоги о нравах, откорректированные в примечаниях.

"И.К. Расскажите, как вы написали в 1958 году на парапете Невы: "Да здравствует Борис Пастернак!"

В.У. Это написали я, Леня и Миша. Леня написал только "Да", потому что он не знал, как пишется слово "здравствует".

А открывается 71-й "НЛО" любопытными "классификациями авторов", спровоцированными отчасти рефлексиями Ханны Арендт о Беньямине и "феномене посмертной славы". Идея в том, что слава по природе своей социальна, и фигуры, заслужившие признание при жизни, оказываются "вписанными" в какие-то существующие институции (школы, направления и т.д.). Противоречие в том лишь, что они чаще всего выступают отцами-основателями, т.е. не столько "вписываются", сколько создают почву для "вписания" тех, кто идет следом. Однако Ханна Арендт и подхвативший эту ее классификацию Сергей Козлов настаивают на том, что есть авторы изначально "классифицируемые" и авторы "уникальные" - одиночки-единоличники. Посмертная слава - их удел, тогда как "ПРИЖИЗНЕННЫЙ удел единоличника - широкая известность в узких кругах".

Следующий шаг после "классификации авторов" - "типология гуманитарного знания", каковое, соответственно, может быть "доктринальным" и "персональным".

"Знание первого типа может быть отчуждено от первооткрывателя; оно поддается трансляции и адекватному воспроизводству; такое знание тяготеет к институционализации. Знание второго типа не может быть отчуждено от первооткрывателя: оно может быть транслировано и воспроизведено лишь как сумма цитат; попытки развить это знание обычно производят впечатление рабской подражательности и пародийного эпигонства. Продуктивное развитие доктринального знания происходит в рамках единой школы; продуктивное развитие персонального знания может происходить только в рамках случайной встречи одного одиночки с другим таким же одиночкой; в ходе этой, чаще всего заочной, встречи исходное знание подвергается непредсказуемому преломлению и трансформации: такое развитие знания лучше всего описывается бахтинской концепцией диалога (которая представляет собой не что иное, как откровенную автохарактеристику)".

А герой этой статьи Сергея Козлова - фигура промежуточная: где-то между доктринальным и персональным знанием расположился Макс Вебер и его "железнодорожная метафора" истории.

Далее в номере "авангардные cultural studies", "болезненная... комедия с телом" - пресловутые "фигуры телесности", короче говоря. Этот блок мы, пожалуй, минуем, выделим лишь статью Андрея Аствацатурова о "мыслящем теле" Генри Миллера, самостийного языческого философа. Впрочем, вряд ли Миллер подозревал о пестром контексте из Батая, Декарта и Маркузе, в каковой контекст его сегодня вписывают. Он всего лишь повторял за своим индийским учителем сакральное слово УМАХАРУМУМА! Сегодня выясняется, что это и есть последнее "телесное слово".

В блоке, посвященном "литературным репутациям" и "борьбе" за них, находим "трех Рембо" и один симулякр, переписку Андрея Синявского с редакцией "Библиотеки поэта", описанную в терминах Бурдье (речь там о подготовке пастернаковского тома), и работу Виктора Живова о "Герцене глазами Шпета" ("Апология Герцена в феноменологическом исполнении"). В известном смысле эта статья начинается там, где заканчивается "историческая" статья Живова из последнего номера "Отечественных записок", в которой речь шла о герценовской философии истории. Здесь другая цель: Живов демонстрирует, что помимо известной со школьных лет привычки включать Герцена в традицию "революционной преемственности", помимо "либералистского" Герцена, существует иная логика и иное видение "философского Герцена" - антиутописта и предшественника... Ницше.

"Вопреки тем, кто приписывал Герцену секулярный идеал прогресса, Шпет превращает Герцена в последовательного антиутописта, в тот голос из прошлого, который обличает кровавые проекты построения нового мира. Воспроизведу ту цитату из книги "С того берега", которой пользуется Шпет: "Если прогресс цель, то для кого мы работаем? Кто этот Молох, который по мере приближения к нему тружеников, вместо награды, пятится и, в утешение изнуренным и обреченным на гибель толпам, которые ему кричат morituri te salutant, только и умеет ответить горькой насмешкой, что после их смерти будет прекрасно на земле..." И еще одна шпетовская цитата из Герцена - в порядке "предтечи ницшеанства": "Нет в мире неблагодарнее занятия, как сражаться за покойников: завоевывать трон, забывая, что некого посадить на него, потому что царь умер".

Самая удивительная статья "репутационного" блока - "Общество мертвых поэтов..." Ильи Виницкого. Удивительная в том смысле, что прекрасная, но есть еще некая удивительность в самой идее составителей блока представить "загробных поэтов" участниками "борьбы за репутацию". Притом что весь этот "разговор в царстве мертвых" безусловно имеет отношение к литературной мифологии и - отчасти - к литературной социологии (проблеме авторского права и копирайтов, в конце концов). Короче говоря, предмет разговора - стихотворения, "полученные" на спиритических сеансах и приписываемые медиумами духам умерших писателей. Обыкновенно духи были скромны, приветливы с простыми смертными, счастливы в своей загробной жизни и сообщали медиуму, что в жизни земной были спиритами, - вот как Шекспир, например:

"Сударыня, меня чрезвычайно радует вернуться на землю, чтоб послужить утверждению верования, которое было главным утешением моей столь беспокойной жизни. Да, я был спирит, и с тех пор, как я здесь, в небесных сферах, я часто спрашиваю себя, не скажут ли однажды смертные, читая мои произведения: "Но ведь тот, за которым мы признаем гений, был спирит - следовательно, верование не может быть сказкой, созданной больным мозгом..."

Пушкин из своего прекрасного далека пишет "загробную записку" "Вера. Надежда. Любовь", а глумливые исследователи затем интерпретируют ее как не дошедший до нас фрагмент "Дон-Жуанского списка".

Автор статьи связывает всю эту "почту духов" с синхронной по времени (вторая половина XIX века) эпидемией "мнимой поэзии", с "новонайденными" продолжениями неоконченных шедевров ("грандиозная эпопея "Русалки"). В объемистом Приложении подборка медиумических посланий - от псевдо-Тредьяковского до псевдо-Пруткова.

Остальные статьи 71-го номера - "исторические" в широком смысле: идеология и психология советского человека 1930-х, утрата неких бытовых и исторических установлений, разрушение старого "порядка вещей", - по Сергею Ушакину, такое ощущение довольно точно передает записанная в свое время для сборника "Старый и новый быт" частушка:

Ничего я не боюсь
И ничем не дорожу,
Если голову отрежут,
Я другую привяжу.

Иллюстрации - тексты Горького, Макаренко и Лысенко.

Предмет статьи Иоахима Клейна - Беломорканал и механизмы литературно-пропагандистской кампании, с ним связанной.

Отдельная тема номера - исторический роман, и здесь находим вполне поверхностные соображения Фаины Гринберг о жанре как таковом (поверка собственного "романического опыта"), большую и содержательную статью об идеологизации исторического романа в Чехии, наконец "анализ" "постисторического" российского самосознания в категориях Деррида (ключевое слово - "итерабельность") и Александра Сокурова. Название статьи - тоже от Сокурова: "После "после": ковчежная лихорадка".

В заключение очень коротко о последнем номере "Неприкосновенного запаса" (в "Журнальном зале" его нет, зато он есть на собственном сайте "НЗ"). Номер сдвоенный (40-41) и обоюдный (российско-германский), посвящен 60-летию Победы, открывается "темой"-вопросом "Что такое коллективная память". Коллективная память, в отличие от личной, - объясняет нам Морис Хальбвакс, - память социальная и историческая, она же - "арена политической борьбы" (Харальд Вальцер). Затем русские и немцы сообща "прорабатывают" память о войне, "преодолевая" таким образом общее прошлое. Алексей Левинсон комментирует результаты "военного" опроса, проведенного Левада-центром; вопросник был составлен не только по Великой Отечественной, но по войнам вообще: справедливым и несправедливым. Единственно справедливой большинство признало Великую Отечественную, прочие (афганскую, чеченскую и "незнаменитую" финскую - несправедливыми). Левинсон настроен скептически и полагает, что справедлива в оценке большинства та война, которая успешна и заканчивается "приращением пространства".

Далее речь идет о "формах памяти", об "амнезии", о "войне на экране" и "войне в литературе". Собственно, большая часть материалов номера представляет доклады "Малых Банных чтений" от 14-15 октября 2004-го. Тогда же произошла дискуссия "Память о войне в современных российских СМИ" с крайне любопытным рассказом Алексея Симонова о том, что на самом деле происходило в студии НТВ, когда записывалась "ритуальная" "Свобода слова" к 9 мая (2004-го?).

"Я... сказал, что хорошо бы вспомнить, что Победа достаточно длительное время не праздновалась. Ее начали праздновать только 10 лет спустя, после смерти Сталина. Я хотел попытаться в этот день вспомнить, почему это произошло, - во всяком случае, представить свою версию.

Версия у меня на самом деле была достаточно примитивная: Иосиф Виссарионович хорошо читал исторические книги и помнил, что после вхождения российских войск в Париж в 1814 году прошло всего 11 лет до декабристского восстания. Допустить повторение этого исторического казуса - а в его власти тоже был народ, который победил в этой войне и пришел победителем в Берлин, - он никоим образом не хотел. И поэтому, извинившись перед присутствующими, я воспроизвел стихи Бориса Слуцкого. Это был тост Сталина на колоссальном банкете победителей:

Сталин взял бокал вина
(может быть, стаканчик коньяка),
и сказал, и мысль его должна
сохраниться на века:
за терпенье!

Это был не просто тост
(здравицам уже давно пришел конец).
Выпрямившись во весь рост,
великанам воздавал малец
за терпенье.

Трус хвалил героев не за честь,
а за то, что в них терпенье есть.

- Вытерпели вы меня, - сказал
вождь народу. И благодарил.
Это молча слушал пьяных зал.
Ничего не говорил.
Только прокричал: "Ура!"
Вот каковская была пора.

Страстотерпцы выпили за страсть,
выпили и закусили всласть.

После этого меня совершенно недвусмысленно собрались бить: ветераны заявили ведущему, что этого подонка, который вообще непонятно как примазался к известной военной фамилии Симонов, надо быстро отсюда удалить. "Мы его там дождемся", - и так далее, и тому подобное. Савик Шустер очень активно и достойно меня защищал. Все это не имеет никакого значения, кроме одной детали: когда мы вернулись в комнату, в которую приводят основных выступающих, выяснилось, что начальство НТВ уже слышало про имевшийся во время записи скандал и попросило пленку наверх. Я присутствовал при обсуждении: "Что мы будем делать, если нас заставят выкинуть этот эпизод - противостояние Симонова и ветеранского зала?" Вот тогда я понял, что нельзя больше говорить о войне. Во всяком случае, говорить о ней, возвращая историю к тому жанру, в котором она воспроизводилась 50 лет, категорически нельзя. Нельзя потому, что она способствует новому авторитаризму, новому тоталитаризму, если хотите. Такое возвращение истории войны, в ее блистательных мифах, - очень большая опасность для сегодняшнего и будущих поколений. Я считаю, что чем больше мы будем воспроизводить мифы советского времени, тем опаснее будет эта память, потому что на ней будут учить новому патриотизму. А любой новый патриотизм, опирающийся на ложь, будет ложным патриотизмом, каким бы искренним он ни был".


поставить закладкупоставить закладку
написать отзывнаписать отзыв ( )


Предыдущие публикации:
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 196 /14.06/
Впереди у нас леса, позади болота. Критика и нон-фикшн.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 195 /31.05/
Летние заметки о прошлогоднем снеге. Стихи.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 194 /17.05/
Точка перегиба. Вешняя проза, большая и малая.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 193 /03.05/
Твердые формы памяти. Апрельская историография.
Инна Булкина, Журнальное чтиво. Выпуск 192 /19.04/
Талант, от которого невозможно избавиться. Избранная критика за февраль - апрель.
предыдущая в начало следующая
Инна Булкина
Инна
БУЛКИНА
inna@inna.kiev.ua

Поиск
 
 искать:

архив колонки:





Рассылка раздела 'Периодика' на Subscribe.ru