На сцене Театра.doc в октябре прошлого года был запущен оригинальный проект И.Вырыпаева "Кислород". Спектакль состоит из десяти композиций, составляющих альбом "Кислород - десять заповедей".

Минималистское по форме, но изрядно насыщенное смыслом действо занимает всего 55 минут. На сцене два актера - ОН и ОНА, да еще отвечающий за музыкальное сопровождение ди-джей. Но это не очередное нудное выяснение любовных отношений. Впрочем, отношения выясняются, но скорее не между героями, а между различными подходами и ценностями, которыми сверх меры перегружено наше понятийное пространство.

ОН и ОНА, перебивая друг друга и приводя взаимоисключающие аргументы, громоздят контрдоводы, каждый из которых представляется по-своему сильным ровно до тех пор, пока не прозвучал новый. В итоге создается трагическая картина дезориентированности задыхающихся без понимания чего-то главного героев и ощущение девальвации практически всех ценностей, "разрухи в головах", первобытного имморализма и трагической неразрешимости противоречий.

Почему "Кислород"?

Смысловой нерв спектакля - непреодолимая потребность людей в Кислороде, который является основой, смыслом и оправданием жизни. Здесь текст Вырыпаева является как бы ответом на ставшие распространенными в последнее время рассуждения о том, что в нашей жизни нет драйва и страна погружается в атмосферу удушья.

Впрочем, об этом пел еще Высоцкий - "мы гибнем от удушья". А после "Курска", когда страна переживала "гибель от удушья" более сотни подводников в режиме реального времени, можно, наверное, говорить о том, что образ удушья вошел в наше коллективное бессознательное.

Чуть меньше года назад, весной 2002 года, Вырыпаев и Гришковец заявили о создании движения "Кислород", цели, задачи и идейная направленность которого, остались, впрочем, не вполне ясными.

Следом, в майском интервью журналу "Искусство кино" (май, 2002 г.) о Кислороде, кислородном голодании и первобытном хаосе нашей жизни говорил Сергей Бодров. Отвечая на вопрос о том, в чем секрет популярности созданного им образа Брата, Бодров говорит, что фильмы Балабанова - "это умелая или неумелая, но терапия, это какой-то кислород, который сейчас нужен".

Речь шла о том, что появление "Брата" и особенно - "Брата-2" ответило на некоторые насущные вопросы, внеся представления о порядке и справедливости в хаос окружающего нас мира. Данила стал героем, способным ответить на старый вызов: "Да будет слово ваше: "да - да" и "нет - нет", и тем самым само его существование внесло в имморализм окружающей нас жизни некий порядок.

Сам Сергей Бодров сказал об этом так:

"Брат - это некое состояние первобытности. Состояние, когда сидят люди возле пещеры у огня, вокруг первобытный хаос - твердь и небо еще не устоялись. И вот встает один из этих людей и говорит: "Да будет так - мы будем защищать женщину, хранить вот этот костер, защищать "своего" и убивать врагов". И все. Это словно первые слова закона еще до всех законов, слова протозакона, когда закона еще нет".

То есть можно сказать, что эти образы - кислород, удушье, первобытный хаос - носятся в воздухе...

Трагедия хаоса, или "Дом нетерпимости"

Для Бодрова кислород - это нечто, позволяющее обрести какую-то почву под ногами. Для Вырыпаева кислород является основой драйва, полноты жизни, то есть именно то, что отличает настоящую жизнь от существования, что наполняет подсевших на него "неистребимой жаждой красоты и свободы". Однако сама эта ничем не ограниченная и превратно понятая потребность в кислороде может нести в себе трагедию.

Подобно тому как могильщиком древнегреческой трагедии стало христианство, нынешнее свободомыслие, явившееся одновременно причиной и следствием разрушения устоев, создало почву для возвращения хаоса и вместе с ним - для возрождения жанра трагедии. Причем трагедии, в которой нет полноценного катарсиса и нет рационально рассуждающего суда, который разрешил бы противоречия, как это происходило, скажем, в древнегреческой "Орестее" или в самой яркой трагедии XVII века "Сиде".

Диалоги "Кислорода" насыщены парадоксальными поворотами, местами напоминающими манеру, в которой написана поэма "Москва-Петушки". Легкость, с которой герои Вырыпаева смешивают понятия, обсуждая смысл заповедей в контексте не только социальных, религиозных и национальных проблем, но и сексуальных отношений, напоминает монологи В.Ерофеева.

Подобно Веничке Ерофееву, Вырыпаев работает на грани фола, выворачивая наизнанку устоявшиеся представления, смешивает высокое и низкое, банальные цитаты и оригинальные, зачастую весьма грубые суждения. Но герой Ерофеева, хотя и подчеркивает всячески абсурдность происходящего, настроен скорее на философское принятие порядка вещей и сам говорит, что у него "не голова, а дом терпимости".

В головах же героев Вырыпаева царит скорее "дом нетерпимости". Они заостряют все противоречия, предъявляя зрителю - как очевидность - тупик, в который зашла цивилизация. Терпимость, толерантность и стремление сгладить, а вернее - не замечать противоречия уже привела тому, что в ней равным образом уживаются аргументы осуждающие и оправдывающие любое действие - от прелюбодеяния до совращения малолетних и убийства.

И не стоит ожидать, что этот мировоззренческий тупик удастся превратить в ведущий к свету туннель, опираясь на элементарную логику. Тупик, собственно, и возник вследствие философских спекуляций, которыми занимались люди в течение многих веков, и теперь пытаться разобрать его можно только при помощи иррационально-полифонического разговора о главном, сталкивая взаимоисключающие тезисы по правилам контрапункта.

Образный ряд Вырыпаева взламывает опутывающую наши мозги банальность. Все, что угодно, можно поставить в один ряд. Пропасть между московской девушкой Сашей и бандитом Саньком из маленького провинциального города можно сравнить с разницей между небоскребом и пронзающим его самолетом, между арабским миром и Америкой, где толстые женщины поглощают ненавистную мусульманам свинину.

И трагедия жизни состоит в том, что "цель-то у всех у них одна".

"Как одна цель у летчика, направляющего самолет в здание Торгового центра, и у пожарного, задыхающегося в дыму гигантского взрыва. Потому что и тот и другой ищут своими легкими Кислород. Один - чтобы не задохнуться от дыма, а другой - чтобы не задохнуться от несправедливости, правящей миром".

"Проклятые вопросы"

Последовательно разбираясь с заповедями, герои "Кислорода" демонстрируют невозможность их буквального исполнения и собственную неспособность осмыслить их путем логических спекуляций. Вот, например, обсуждается смысл заповеди "не судите", которая в случае, если "не судить" предлагается убийцу любимого человека, очевидным образом противоречит естественными движениями человеческой души.

Помочь может только забвение да ссылка на жестокие слова Евангелия о том, что "мертвые должны сами хоронить своих мертвецов". И потому, единственный выход - амнезия. Надо либо забыть об убитом и убийце, либо забыть о заповеди, потому что заповеди являются непреложными правилами, не имеющими никакого отношения к вашим естественным образом возникающим чувствам.

"Ибо, если ты пришел на балет, и ждешь, когда запоют, ты напрасно тратишь время, ибо лишены голосов эти женщины и мужчины в белых трико... И если ты думаешь, что все, о чем здесь говорилось, имеет хоть какой-нибудь логический смысл, то лучше сходи на балет".

И так на протяжении всего представления. В напряженных диалогах разрушаются все привычные представления, противоположные суждения сталкиваются, провоцируя новый поворот диалога и вместе с ним новые противоречия.

Ощущение хаоса становится почти физически ощутимым. Кажется, что в мире нет ничего незыблемого и нет никакого смысла в жизни, а Кислород - это всего лишь наркотик, превращающий человека в танцора на могиле своей жены, соблазн, подталкивающий на безумные поступки. Но ведь это не может быть всей правдой. Ведь кислород - это то, что дает ощущение полноты жизни.

Налицо мировоззренческий кризис. Причем не в виде идущей от ума констатации смерти старых богов, а полное смятение и непонимание, чем руководствоваться в жизни. Речь идет не о несовершенстве человека, а о гораздо большем. Под сомнение поставлены основы всей нашей культуры - заповеди христианства: "не убий", "не прелюбодействуй", "не клянись", "не противься злому" и пр.. Так что же остается?

В конце безысходная ситуация и накопившиеся противоречия взрываются неожиданным согласием героев относительно того, что является тем главным, ради чего:

"И любишь, и ненавидишь, и убиваешь только для главного на земле"...

"...говоришь и не можешь остановиться"...

"...и останавливаешься и задаешь главный вопрос".

"Ну и что же для тебя главное?".

"Если ты сейчас скажешь, что кислород, я уйду со сцены".

...

"Совесть".

То есть все-таки главным является не кислород, по крайней мере, не тот кислород, который соблазнил Санька на убийство жены. Но и не холодные запреты заповедей, априори лишающие жизнь надежды на гармонию.

Читал ли Вырыпаев Вольфрама фон Эшенбаха?

В конце герои подходят к самому главному вопросу - по дереву ли следует судить о плодах его - или наоборот, по плодам о дереве. Если по плодам о дереве, то, зная свое несовершенство, что можно сказать о дереве под названием Бог? Ясно, что ничего хорошего. А если наоборот? Тогда получается, что если "дерево под названием "Бог" прекрасно, значит и плоды, которые приносит это дерево, прекрасны сами по себе".

В сущности, человечество бьется над этим вопросом уже давно. Чаще всего в этом контексте принято поминать Достоевского. Впрочем, после того как героиня "Кислорода" походя пнула великого писателя, лучше оставить его в покое и отыскать какой-нибудь другой пример.

Скажем, поэму Вольфрама фон Эшенбаха "Парцифаль", которая была написана где-то в районе 1210 года. Тогда, в годы расцвета рыцарства, благодаря усилиям схоластов понятийное поле было перегружено не менее, чем сейчас. И фактически фон Эшенбах бился над теми же самыми противоречиями, сталкивая рациональный идеализм кодекса рыцарства с неизбывной порочностью мира.

Образ зла, в котором лежит мир - кровь, стекающая с копья оруженосца перед выносом Грааля:

Все человечество кричало
И в исступлении звало
Избыть содеянное зло.

Рациональный идеализм рыцарской идеологии:

Спеши, спеши на помощь им,
Тем, кто унижен и гоним,
Навек, сроднившись с состраданьем,
Как с первым рыцарским деяньем!

И точно так же, как Вырыпаев сегодня, Вольфрам фон Эшенбах - 800 лет назад - взрывает это противоречие: "Суть добра в том, чтоб душа была добра".

Но высшая из всех побед -
Проживши жизнь, увидеть свет,
Не призрачный, а настоящий,
От чистой Правды исходящий.
Не просто по миру брести,
А Истину вдруг обрести...

Или, то же самое, словами героини Вырыпаева:

"Дерево под названием "Бог" прекрасно. Значит, и плоды, которые приносит это дерево, прекрасны сами по себе. А плоды это заключают в себе "Кислород"... Кислород без которого ни один ангел небесный, ни один святой из окружения Господа и шагу не сделает. Но только этим Кислородом и дышит все сущее в мироздании, только ради этого Кислорода и придумана вся эта сложная и противоречивая земная жизнь".

"По дереву судите о плодах его. Аминь".